При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Я уже говорил вам, — начал Шувалов, — что я очень предан его императорскому высочеству великому князю и всегда желаю оградить его от малейших неприятностей. В этом смысле я хочу дать и вам свой совет, и от того, последуете ли вы ему или нет, будет зависеть исполнение тех желаний и надежд, с которыми вы, несомненно, явились сюда.

Брокдорф низко поклонился. Он сразу понял, что здесь следует больше слушать, чем говорить.

   — Уже много раз бывало, — продолжал граф Шувалов, — что к великому князю проникали всякие авантюристы, преследовавшие корыстные цели или интриговавшие на политической почве, и, пользуясь его благородной любовью к подданным своего герцогства, внушали ему вредные и ложные воззрения. Но великому князю предопределено царствовать в Российской империи, и он уже теперь облечён здесь высоким саном, а потому эти воззрения могут представить опасность для внутреннего спокойствия и внешней мощи России.

   — О, ваше сиятельство, вы можете быть вполне убеждены, — пролепетал Брокдорф, — что я очень далёк...

Но граф Шувалов не обратил никакого внимания на его слова и продолжал развивать свою мысль.

   — Поэтому её императорское величество государыня императрица строго приказала, чтобы никто, чья личность ей не известна, не вступал в отношения с великим князем, и если его императорское высочество, увлечённый любовью к своему голштинскому подданному, преступит её повеление, то навлечёт на себя неудовольствие её императорского величества, а по отношению к тому, чьё имя будет связано с этим нарушением воли императрицы, будут приняты суровые меры.

   — Вы, ваше сиятельство, вы можете быть вполне уверены, что я горячо и искренне желаю во всём поступать только согласно воле её императорского величества, — поспешил заявить Брокдорф.

   — Я верю вам, — продолжал граф Шувалов, — хотя в таких случаях может быть поставлена в вину и простая неосмотрительность. От такого рода вины и вы не гарантированы. Великий князь, которому нужны разъяснения относительно положения вещей в Голштинии, вызвал вас сюда письмом, которое попало к вам в руки каким-то таинственным, скрытым путём. Таким образом, его императорское высочество, о поступках которого я, конечно, не позволю себе судить, несомненно, поступил вопреки воле государыни императрицы, и вы дали доказательство этому, обнаружив его чиновникам у заставы при въезде в Санкт-Петербург; разумеется, это тотчас же дошло до сведения Тайной канцелярии, во главе которой стоит мой брат Александр Иванович.

Брокдорф побледнел от ужаса.

   — Я не виновен... совершенно не виновен... — дрожащим голосом вне себя воскликнул он. — Клянусь вам, ваше сиятельство. Как мог я думать, что его императорское высочество, призывая меня сюда, может действовать наперекор воле её императорского величества?..

   — Подобное предположение должно было прийти к вам в голову, так как письма приходили к вам тайным путём... Как бы то ни было, если государыня узнает об этом, то она сильно разгневается, и вы, судя по степени важности, которую придаст этой истории её императорское величество, будете или отправлены под конвоем к немецкой границе, или сосланы в Сибирь, — закончил граф так спокойно и равнодушно, как будто речь шла о ничтожнейшем предмете.

Брокдорф чуть не упал со стула при этих словах графа; он лишь глухо вздохнул и с таким отчаянием и мольбою взглянул на Шувалова, как будто уже ощутил ледяное дыхание необъятных сибирских просторов.

Граф Шувалов, видимо, был доволен произведённым впечатлением и со спокойной улыбкой наблюдал за совершенно уничтоженным голштинцем.

   — Итак, я вас предупредил, что может случиться, если государыня императрица узнает о том, что вы, в этот кризисный момент европейской политики, были тайно вызваны в Петербург...

   — Клянусь вам, ваше сиятельство, — воскликнул Брокдорф, — что я далёк от мысли содействовать чему бы то ни было, что может противоречить желаниям её императорского величества государыни императрицы или интересам великого князя; да, впрочем, вряд ли можно думать о том, что моя ничтожная особа в состоянии повлиять на великого князя.

   — Благодаря особой любви его императорского высочества к своему герцогству таким влиянием на него может пользоваться любой из его подданных. Итак, я повторяю вам, что может случиться... Но я уже заметил вам, что как я, так и мой брат, начальник Тайной канцелярии, настоятельно желаем избавить от всяческих неприятностей и его императорское высочество великого князя, и его голштинских подданных. Поэтому, если мы убедимся и если вы своим образом действий подкрепите наше убеждение в том, что вы, со своей стороны, не внушаете великому князю ничего, противного воле государыни императрицы и политическим интересам России, что, напротив, вы стараетесь во всём склонить великого князя к подчинению воле её императорского величества, как и повелевает ему его долг, то, конечно, государыня ничего не узнает о происшедшем доселе. Тем самым мы избавим государыню от излишней досады и хлопот и сумеем тогда помочь вам приобрести прочное положение при его императорском высочестве, а далее вам представится возможность добиться милостивого расположения и у государыни императрицы.

Брокдорф широко раскрыл глаза. Он поднял голову и глубоко вздохнул. Лукавая улыбка заиграла в уголках его рта.

   — Вы, ваше сиятельство, можете быть убеждены, — сказал он, — что я с неутомимым рвением буду делать всё, чтобы стать достойным столь милостивого внимания и иметь возможность услужить великой государыне. Разумеется, из-за незнания здешних порядков я буду нуждаться в инструкциях относительно моего образа действий...

   — Вы получите их, и нам всегда будет известно, добросовестно ли и точно исполняете вы их, — ответил граф Шувалов. — С другой стороны, — продолжал он, — когда вы будете приняты в свиту его императорского высочества, может быть, будут пытаться склонить вас к какому-либо иному намерению... Её императорское высочество великая княгиня Екатерина Алексеевна, обладающая исключительными миловидностью и умом, относительно некоторых вопросов придерживается мнений, не всегда разделяющих намерения государыни императрицы, и, конечно, старается внушить их своему супругу.

   — Что касается меня, ваше сиятельство, — воскликнул Брокдорф, — то вы можете быть уверены: ни красота, ни ум великой княгини не заставят меня позабыть о том, что здесь, в России, лишь её императорское величество государыня императрица вправе карать и... миловать, — прибавил он, низко склоняясь.

Шувалов удивился такой сметливости Брокдорфа, вместе с тем в нём родилось и чувство брезгливости к этому голштинцу.

   — Отлично, — сказал он, — я вижу, что вы вполне усвоили себе обязанности, которые вам предстоит принять на себя во исполнение воли её императорского величества, и я думаю, что мы можем взять на себя ответственность и не препятствовать вашему приближению к особе великого князя... Прочность вашего положения, которое вы, несомненно, приобретёте при его императорском высочестве, будет зависеть от того, с каким усердием и благонадёжностью вы будете действовать. Итак, вы можете явиться к его императорскому высочеству, теперь вы не встретите препятствий к этому, — заключил Шувалов, подымаясь с кресла. — Но впредь даю вам добрый совет держать язык за зубами и не показывать на заставах великокняжеских писем!

Затем Шувалов и Брокдорф вернулись в гостиную, где Браун и Клара всё ещё любовались колье, теперь уже украшавшим шею Марии. При появлении Шувалова Клара и Браун почтительно поспешили к нему навстречу.

   — Господин Брокдорф сообщил мне о своих планах, которые привели его в Петербург, — сказал Шувалов. — Надеюсь, что они исполнятся, а вы, господин Браун, будьте так добры предоставить себя в распоряжение барона... Теперь, милая Машенька, прикажи накрыть ужин, а пока, дабы убить время, я хочу сыграть с вашим другом партию в экарте.

Браун тотчас же вышел распорядиться об ужине, а Клара придвинула к софе маленький столик с перламутровой и золотой инкрустацией и подала карты. Граф Шувалов сел на край софы возле Марии Рейфенштейн. Брокдорф опустился на стул против него и по приглашению графа смешал карты.