При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Браун подошёл к Брокдорфу, помог ему подняться с пола.

Между тем несчастный голштинец поднял уроненную Марией книгу и, чтобы сказать что-нибудь и тем замять свой неудачный дебют в этой гостиной, спросил:

   — Вы читаете немецкую книгу? Я уже говорил своему другу, который прибыл в Петербург одновременно со мной, что здесь чувствуешь себя, как в Германии... По крайней мере я! Я здесь встречаю лишь немцев и даже вижу немецкую книгу в руках моей прелестной землячки...

   — О, вы ошибаетесь, — перебила его Мария, — я не читаю немецких книг — они слишком скучные. Я научилась здесь французскому языку. И довольно сносно говорю по-французски, и вот читаю роман Кребильона... Очень занимательный роман. Вы не поверите, такие странные мысли у этого писателя.

   — Я знаю его, — заметил Брокдорф, перелистывая страницы книги и мало-помалу приходя в себя, — он, в самом деле, занимателен и весьма остроумен.

Клара подошла к дивану и уселась в ногах у сестры.

   — Это «Софа», — улыбнулась она, — я уже прочла её... Я покончила с этим романом скорее, чем моя сестрица, которая между каждыми двумя-тремя строками предаётся раздумьям. Впрочем, не стоит говорить о таких пустяках, — продолжала она, вырывая книгу из рук Брокдорфа и бросая её в угол комнаты. — Очень хорошо, что вы пришли, господин Брокдорф. Я уже начинала скучать, а теперь мы можем посмеяться и подурачиться с вами. Я уже вижу, что мы будем добрыми друзьями, и готова простить вам, что вы упали на колени не предо мной, и всё-таки принять вас в свои рыцари... Смотрите, моя крошка Жужу уже тоже хочет подружиться с вами.

Действительно, собачка подошла к Брокдорфу и скребла своей крошечной лапкой камни на пряжках его башмаков. Взгляды женщин устремились на это блестящее украшение, и он быстро отдёрнул ногу от собаки. Однако это неожиданное движение вызвало крайнее неудовольствие собачки: она громко завизжала и впилась своими острыми зубами в обтянутую жёлтым чулком ногу Брокдорфа. Тот с бешенством смотрел на Жужу и вместе с тем старался сохранить любезную улыбку на губах, делая вид, что принимает всё это за милую шутку.

   — Тубо, Жужу! — крикнула Клара. — Тебе не следует вести себя так невежливо с нашими гостями. Ты забываешь старое правило: друзья наших друзей — и наши друзья. Пожалуйте сюда, пожалуйте, господин Брокдорф, — продолжала она, — я сейчас же восстановлю мир, так как Жужу — особа в этом доме, и с нею необходимо ладить... Вот вам платок, — сказала она, протягивая ему свой кружевной платок, — бросайте Жужу: эту игру она очень любит и тотчас помирится с вами.

И хотя Брокдорфу всё это было не по душе, но он с галантным поклоном взял кружевной платок Клары и, скомкав его в клубок, бросил на пол. Собачка тотчас кинулась за платком, слегка потрепала его из стороны в сторону и принесла к ногам хозяйки.

   — Не ко мне, а вон к тому господину, — воскликнула Клара, указывая на Брокдорфа.

Но Жужу решительно не хотела. Она оскалилась и заворчала.

   — Нужно постепенно приучить её, — продолжала Клара, — вот вам платок... Ловите!.. — воскликнула девушка, перебрасывая платок, как мяч, Брокдорфу, а тот Жужу.

Клара была неутомима. Она бросала платок в сторону от Брокдорфа, смотрела, с какой медвежьей грацией тот поднимал его с пола и бросал собаке, и хохотала до слёз.

Даже Мария вышла из своего апатичного состояния и начала улыбаться. Только Браун мрачно наблюдал эту сцену.

Неизвестно, сколько бы времени это продолжалось, если бы в комнате не появилось новое лицо, незаметно вошедшее из соседней гостиной и изумлённо остановившееся на пороге при виде прыгающего из стороны в сторону человека в пёстром костюме и странном металлическом парике.

Собачка первая заметила вошедшего и с громким радостным лаем бросилась навстречу ему.

Глава шестая

Вошедший был высокого роста, широкоплеч и хорошо сложен. Выправка обнаруживала военного. Красивое, безбородое, типично русское лицо говорило об упрямстве и бешеной энергии. Трудно было определить его возраст. Можно было предположить, что человек этот уже перешагнул пятый десяток, но вместе с тем его блестящие глаза и несколько толстоватые губы, ещё сохранившие свежесть, выдавали жизнерадостность и жажду жизни. На нём были белые шёлковые панталоны и тёмно-синий бархатный камзол, отороченный лисьим мехом; по серебряной ткани жилета струилась голубая орденская лента, а на тёмном бархате камзола ярко горела орденская звезда, вышитая серебром.

Клара, всё ещё громко смеясь, пошла ему навстречу. Браун при виде этого лица низко и почтительно склонился; Брокдорф же стал вытирать пот на лбу только что поднятым с пола платком и, тяжело дыша, не спускал смущённого взора с нового гостя.

   — Что это у вас здесь?! — воскликнул вошедший довольно правильно по-немецки. — Что за странную игру вы здесь затеяли? Даже мою задумчивую Машеньку рассмешили, что, впрочем, делает её ещё прелестнее.

Не растерявшийся Браун схватил за руку Брокдорфа и, сделав с ним несколько шагов навстречу вошедшему, низко поклонился.

   — Имею честь представить вам, ваше сиятельство, барона фон Брокдорфа, голштинского дворянина... Генерал-фельдцейхмейстер граф Пётр Шувалов...

Граф Шувалов, сын генерала Ивана Ивановича, сподвижника Петра Великого, в то время командовавший всей артиллерией, посмотрел на Брокдорфа; его взор скользнул по блестящему парику и пёстрым пряжкам на башмаках голштинца, и он не смог подавить насмешливой улыбки. Но Брокдорф при имени знаменитого полководца, пользовавшегося огромным влиянием на императрицу Елизавету Петровну, низко склонился и постарался изобразить обаятельнейшую улыбку.

   — Следовательно, вы — подданный нашего великого князя? — сказал граф Шувалов со степенностью вельможи. — Уверен, что вы приехали с намерением представиться его императорскому высочеству?

   — Вы правы, ваше сиятельство, я надеюсь на эту высокую честь. Его императорское высочество... — начал было Брокдорф.

Но граф Шувалов остановил его жестом руки и продолжал:

   — Очень рад возможности объясняться с вами на вашем родном языке... Я знаю немецкий язык, а благодаря постоянным упражнениям с моими приятельницами, — Шувалов указал на Марию и Клару, — я привык к нему... Итак, я могу дать вам один добрый совет. Я весьма охотно делаю это именно потому, что истинно предан его императорскому высочеству и всегда стараюсь отвратить как от него самого, так и от всех его друзей неприятности.

При этих словах вымученная улыбка исчезла с лица Брокдорфа и он вдруг вспомнил о предостережении Завулона Хитрого.

Между тем граф Шувалов подошёл к дивану, с которого навстречу ему поднялась Мария Рейфенштейн, и поцеловал её красивую руку. Он с улыбкой посмотрел на драгоценные камни её колец и сказал:

   — О, я знаю, что любит моя Машенька, и я принёс ей вещицу, которая наверное обрадует её.

С этими словами граф вынул из нагрудного кармана камзола футляр и, медленно раскрыв его, положил на колени красавицы. На чёрном атласе блестело и переливалось дивное колье из бриллиантов и смарагдов; трудно было бы найти камни большей чистоты и огня. У Марии вырвался вскрик восторга, и её глаза впились в драгоценность. Она вынула колье из футляра и стала медленно водить им по своей обнажённой белой руке, словно желая испытать эффект этих камней на её нежной, слегка розоватой коже. Затем медленно-медленно поднялась с дивана и, нежно прильнув к графу, тихо шепнула:

   — Благодарю тебя, мой прекрасный повелитель... Мой возлюбленный господин.

Граф Шувалов нежно взглянул в её прелестное личико, поцеловал в губы и сказал:

   — Ну, что ж, я достиг цели: огненный блеск этих камней зажёг твои глаза.

Граф выпустил из своих объятий Марию и жестом человека, привыкшего к безусловному повиновению, дал знак Брокдорфу следовать за ним и направился в первую гостиную. Здесь граф опустился в кресло, а последовавший за ним голштинец присел рядом на табурете.