Зелимхан

— Господин полковник, скажите, пожалст, не

Зелимхан ли помер?

Полковник, хотя и знал, что умерли племянники

Гушмазуко, а не Зелимхан, желая позабавиться,

небрежно ответил:

— Точно не знаю. Но какая разница, если шайка

поубавилась, — и он махнул свободной рукой: дескать,

хватит об этом.

Адод пристально поглядел на подавленного махке-

тинского старшину и, стараясь улыбнуться, еле слышно

произнес:

— Ничего, пусть даже их освободят, но жить Гуш-

мазукаевым мы здесь все равно не дадим.

Говда, хорошо знавший, что отвечать за оскорбление

семьи Гушмазуко придется прежде всего ему и его сыну

Успе, не успокоился, услышав кичливое заявление Адо-

да. Он сидел молча, уставившись в пол. Затем Говда

повернулся к Адоду и проверил, выпил ли он свой

бокал. Сам Говда вообще-то не пил. Но что только не

сделаешь ради пристава Чернова, который был для

махкетинского старшины самым большим начальником.

И, заискивающе улыбнувшись Чернову, Говда

опрокинул полную чарку с вином.

Гости, изрядно охмелевшие от крепкого червленско-

го вина, оживленно разговаривали. Только Адод думал

все про свое: «Разница в том, кто погиб из Гушмазу-

каевых, конечно, есть. Знай господин полковник

сыновей Гушмазуко, он бы сам понял это». А вслух тихо

спросил:

— Говда, слышишь? Интересно бы знать, кто же все-

таки из них там умер?

— Где? — не понял.Говда.

— Да из сыновей Гушмазуко, — ответил Адод,

и кадык у него дернулся, словно он с трудом проглотил

кусок мяса.

— А умер ли из них вообще кто-нибудь, Адод?

— Он говорит, что умерли.

— Кто говорит?

— Полковник.

— Так он и заступится за нас. Мы ему

нужны!..

Выпучив покрасневшие от хмеля глаза, Говда

неожиданно вскочил и, с трудом выговаривая русские слова,

начал бормотать:

— Господин полковник, моя есть махкетинский

старшина Говда... Ты не волновайся, тут против твой

закон никто восставать не будет... А кто будет, я вот

этим! — и он схватился за серебряную рукоять своей

шашки.

— В присутствии его высокоблагородия не сметь

дотрагиваться до оружия! — прикрикнул на него один из

сидевших за столом офицеров. — А то я живо нанду

для тебя другое место, дурак.

Старшина растерянно посмотрел на офицера и

опустился на свое место.

В это время со двора донесся многоголосый

шум. Можно было различить отдельные чеченские

фразы:

— Пусть выйдет полковник!

— У нас есть разговор!..

— Надоело! Сколько можно терпеть!

— Это что еще за крики? — вскинулся начальник

округа, и тотчас один из офицеров вскочил из-за стола

и опрометью бросился вон. Через какую-нибудь минуту

он вернулся.

— Господин полковник, это крестьяне из окрестных

сел, они хотят видеть вас, — отрапортовал офицер,

вытянувшись по стойке «смирно».

— Что им нужно от меня? — Сытое и

самодовольное лицо полковника дернулось, но синевато-водянистые

глаза смотрели сонно.

— Жалуются на старшин. Налоги, дескать, велики...

— Хватит, довольно! — заорал полковник и

повернулся к Чернову.

— Чтобы я больше не слышал этого крика! Сейчас

же уберите их из крепости! — Он решительно поднялся

из-за стола и вышел в другую комнату.

— Сейчас же будет исполнено, ваше

высокоблагородие, — козырнул Чернов и в сопровождении старшин

и офицеров выскочил во двор.

* * *

Нет, не желание выслушивать жалобы крестьян или

пресечь произвол пристава привели полковника Дубова

в Ведено. Приближалось жаркое лето, предстоял выезд

с супругой из душного Грозного куда-нибудь на берег

Черного моря, для чего нужны были деньги. Вот и

приехал он в свои владения за очередными поборами

с подчиненных. А тут еще в кругу начальника Терской

области ходили слухи, что Ведено отойдет от

Грозного, выделится в самостоятельный округ, потому и

надо было не прозевать собрать с веденцев, быть

может, последнюю дань для нужд капризной хозяйки

дома.

Из таких поездок, а тем более от Чернова,

полковник не возвращался пустым. Зная об этом, Дубов,

удалившись в кабинет пристава, тотчас выдвинул из-под

стола свой кожаный чемодан и открыл его. Как он

и ожидал, там лежали две пачки сторублевых бумажек.

Он с удовлетворением улыбнулся, закрыл чемодан и

отошел к высокому окну.

Жалобщиков не было слышно, их прогнали

стражники. Дубов знал, как это делается, он был опытный

человек, и местные нравы были ему хорошо знакомы.

Линия его поведения была сформулирована четко и ясно:

твердость, без малейших поблажек по отношению к

слабым, а с немногими сильненькими можно и поиграть

в некую приятную, в общем, игру: уважение к горским

обычаям и все такое прочее.

Дубов вспомнил, как он, будучи еще молодым

офицером Уланского полка, впервые приехал в Чечню. Еще

с тех пор будущий начальник округа старался завести

себе кунаков из среды чеченцев. Он начал налаживать

знакомства с представителями богатых семей, которые

тем не менее, подобно голодным псам, вертелись у ног

атамана Терской области. Еще тогда молодой офицер

уверовал в то, что именно он может оказаться весьма

полезным человеком в деле проведения на Кавказе той

политики, которую диктует Петербург. Желая

закрепить себе место на этом поприще, Дубов заучил

несколько десятков слов из чеченского языка, правила

кавказского гостеприимства, стараясь во всех своих

поступках как в семье, так и в гостях походить на

богатых чеченцев.

Воспоминания Дубова прервал скрип двери. Он

оглянулся: на пороге в почтительно извиняющейся позе

стоял Чернов.

— Антон Никанорович, — произнес он, искательно

всматриваясь в глаза начальства, — этих мошенников

провоцируют родственники Зелимхана. Только вы,

пожалуйста, не беспокойтесь, мы уж как-нибудь сами

справимся с ними...

Полковник широко улыбнулся: содержимое

чемодана не могло не сказаться на его настроении.

— Думается мне, Иван Степаныч, не умеете вы

правильно вести себя среди этих дикарей, не умеете, —

и он, небрежно махнув рукой, опустился в мягкое

кресло, стоявшее перед большим зеркалом в черной

оправе.

— Моя справедливость, — начал пристав, —

воспринимается...

— Да не о вашей справедливости идет речь, —

перебил его Дубов, — пусть бы ее и вовсе не было.

— Тогда я не совсем понимаю вас, — пролепетал

Чернов. Он вопросительно уставился на полковника.

С минуту оба молчали.

— Каторгой и мелкими военными стычками никогда

не одолеешь этих дикарей, Иван Степаныч, — нарушил

тишину полковник и, не досказав мысли, умолк,

поглядывая в окно.

— Быть может, я что-нибудь упускаю, — хозяин

пытался уловить мысль важного гостя. Он как бы раз-

думывал вслух, но в затянувшейся паузе взгляд его

невольно задержался на чемодане полковника.

— Друг мой, их надо постоянно ссорить между

собой, — произнес наконец Дубов. — Господи, да пусть

себе враждуют на здоровье род Гушмазукаевых с

родом, как их там, Элсановых, что ли?.. Кровная месть?

Пожалуйста! Это только заставит толстых этих свиней

искать вашего заступничества. Еще римляне говорили:

разделяй и властвуй. Теперь, надеюсь, вы меня поняли?

Чернов понимающе кивнул головой, но в глазах его

светилась тревога. Между тем полковник, вспомнив

о своем чемодане, решил, что дела его здесь

закончились, а потому, прервав разговор, сказал:

— Милый Степаныч, — он снова поглядел в окно,—

а теперь готовьте моих людей в дорогу. Мне пора

ехать.