Спиридов был — Нептун

— Нынче отплываем мы с господином лейтенантом к Великому океану, — проговорил Чаплин, поглаживая пробивающиеся усы.

Воспитанники перешептывались: «Прошлым месяцем Чириков-то еще унтером хаживал, а нынче полный лейтенант». Поглядывали и на Чаплина, завидовали. Надо же, приметили его, лучше всех в прошлую кампанию был аттестован по штурманскому делу, споро чертил и рисовал.

— Вы тута не плошайте, штудируйте навигацию и прочие науки. Отныне великий государь, по всему видно, затеял многие вояжи, и на вашу долю достанется...

Последние месяцы Петр никого к себе не допускал. Одни покинули этот свет. Главные помощники в делах военных и иноземных, Меншиков и Шафиров, были в опале. Безудержно воровали, и царь отрешил их от должностей, а Шафирову и вовсе присудили казнь. Казнь за лихоимство заменили ссылкой.

Один Апраксин имел к царю доступ и старался поддерживать настроение его.

Накануне Рождества Петр вызвал Апраксина, протянул исписанные листы:

— Читай инструкцию Берингу.

Апраксин читал неторопливо, вслух, вполголоса:

— «Первое. Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами, — читал генерал-адмирал. — Другое. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется, что та земля — часть Америки. Третье. И для того искать, где оная сошлась с Америкой...»

— Не мешкай, отпускай людей борзо.

— Стараюсь, Петр Алексеич. Недельки через две первый отряд поведет Чириков.

— Добро, что еще у тебя?

— Не по делу, Петр Алексеич. — Апраксин непроизвольно растянул губы. — Завчера Румянцева Мария разрешилась от бремени. Отрока произвела. Как муж наказывал, твоим именем нарекли.

Глаза Петра засияли, сверкнули радостным отблеском.

— Спаси Бог и дай счастья сему младенцу...

Спустя десять дней, чтобы развеять Петра, вновь наведался к нему. Тот полулежал в кресле, кутался в шаль.

— Дозволь, господин адмирал, доложить пропозицию на предстоящую кампанию.

Петр поморщился, видимо от боли, молча кивнул: читай, мол.

— В нынешнем семьсот двадцать пятом году коликое число из Кронштадта и из Ревеля кораблей, и фрегатов, и галер в кампанию вооружить и кому флагманами на них быть и до которого места в вояж отправить поведено будет?

Кончив читать, протянул докладную записку. Петр макнул перо, чиркнул, брызгая чернилами.

— На кампанию вооружим пяток линкоров да пару фрегатов. Крейсировать им из Ревеля до Кронштадта. Флагманами назначим Сиверса да Вильстера...

Двадцать четвертого января Апраксин проводил первый отряд к Великому океану. Перед ним почтительно вытянулись капитан 1-го ранга Витус Беринг и лейтенант Алексей Чириков.

— Государю ныне невмочь... — В горле у Апраксина запершило, подкатился ком, он кашлянул, сдерживая себя. — Инструкция государя при тебе, Беринг, а ты, лейтенант, ее читывал. Исполняйте все, как предписано, о державе помните. Отправляйтесь с Богом...

Прошло всего два дня, и Петр понял, что настает его час. В минуты просветления исповедался и приобщился святых тайн, как всякий православный. Попытался написать завещание, но перо выскользнуло из ослабевшей руки.

В ночь на 28 января 1725 года Петр впал в беспамятство, и только тяжкие стоны являли окружающим его страдания...

Около постели царя, кроме священника и врачей, находились Екатерина с дочерьми, герцог Голштинский, обрученный с дочерью Петра, Анной, Апраксин. Поодаль скорбно стоял присмиревший, прощенный накануне царем Меншиков. Но он долго не задерживался в опочивальне, то и дело на цыпочках выходил в соседний зал.

В опочивальне Петра истекали последние часы жизни и царствования первого русского императора, а там, за стеной, третий день, пока приглушенно, кипели страсти...

Как часто бывает в обыденной жизни, человек еще не покинул этот свет, а близкие без зазрения совести уже начинают шептаться о дележе наследства. В данных обстоятельствах наследовать было что. Освобождался трон одной из сильнейших держав Европы.

В последние дни сердце Апраксина безотчетно сжимала горесть неминуемой утраты единственного в этом мире близкого ему по духу человека. И тут же он то и дело чувствовал на себе выжидающие взгляды присутствующих. Когда он выходил передохнуть от переживаний в зал, к нему устремлялись взоры графа Петра Толстого, Меншикова, Ягужинского, Остермана и сидевших напротив князей Голицына и Долгорукова, его брата Петра Апраксина, президента Юстиц-коллегии, фельдмаршала Репнина, президента военной коллегии.

Толстой и Меншиков, Ягужинский и Остерман держали сторону Екатерины, подталкивали к этому и Апраксина. Остальные стояли за внука царя, одиннадцатилетнего Петра, сына умершего царевича Алексея. Он по прежним устоям являлся прямым наследником...

Узаконив новый порядок престолонаследия, умирающий царь Петр не оставил завещания. Теперь все зависело от того, чья возьмет...

Раньше русские цари наследовали трон только по мужской линии. Петр сделал при жизни Екатерину, женщину, иноземку, к тому же из «подлого» сословия, императрицей, и нарушил этот порядок. Больше того, царь перенял у Запада манеру правителей обустраивать династические браки. Этим он желал скрепить военные и политические связи узами родственными.

Первый династический союз Петр заключил, выдав свою племянницу, Анну Ивановну, за герцога Курляндского.

Другую племянницу, Екатерину Ивановну, повенчал с герцогом Мекленбургеким.

Потом сына Алексея женил на племяннице австрийского императора, принцессе Брауншвейгской, Софье-Шарлотте. Подарила она, как обещала царю, внука Петра, но сама вскоре отдала Богу душу...

У Петра сватали старшую дочь Анну за испанского инфанта Карлоса, младшую Елизавету царь страстно желал обручить с наследником французского престола Людовиком XVI, но не состоялось...

Всего два месяца назад обручилась дочь Анна с принцем Голштинским, но царь взял с них подписку об отречении от всех прав на русский престол. Не хотелось отдавать трон иноземцу...

Апраксину пришлось взяться за нелегкую ношу: по праву старейшего сенатора поневоле сыграть первую скрипку. Посматривая на ерзающих в креслах соперников, одних — «из грязи в князи» и других — «родовитых» сенаторов, размышлял: «На словах-то все горой за державу, а печетесь каждый о своем. Одним выплыть, не потопнуть, другим только бы своих супротивников на дно пустить...»

Однако как ни велико горе, и еще изредка доносятся предсмертные стоны близкого человека, дело-то вершить надобно.

Апраксин поманил бродившего по залу голштинского министра Бассевича, вполголоса проговорил:

— Покличь-ка к нам Екатерину Алексеевну, токмо ласково с ней. Скажи, сенаторы наилюбезно просят.

При появлении в двери Екатерины Апраксин встал, за ним бесшумно поднялись все сенаторы. Вздрагивая, Екатерина прикрыла платком распухшее от слез и бессонницы лицо и посмотрела на Апраксина.

— Государыня... — Склонив голову, Апраксин невольно заплакал, но, сдержав себя, спросил прерывающимся голосом: — Наше горе общее, но сам господь Бог велит размыслить о будущем отечества.

Видимо, в какой-то степени Екатерина не была готова к разговору. Не отнимая платка, она ответила:

— Оставьте меня в покое, я не способна ни о чем ни думать, ни говорить, — и вяло махнула платком в сторону Меншикова, — поговорите с Данилычем, он предан мне, я полагаюсь на него и соглашусь со всем, что он скажет.

Пока Екатерина говорила, Толстой, наклонив голову, выскользнул в боковую дверь.

После ухода Екатерины споры разгорелись. Соперники препирались, продолжая доказывать свою правоту.

«А ведь несдобровать нам, ежели Петр Алексеич на трон сядет, — глядя на них, продолжал раздумывать Апраксин, — приговор-то евонному отцу и я подписывал».

Но, как водится во все времена, право на стороне сильнейшего.

В зал вернулся Толстой, а за ним вошло несколько гвардейских офицеров во главе с подполковником Бутурлиным.