Гай Юлий Цезарь

После ухода Дивикона я не спешил принимать меры для вовлечения гельветов в сражение, выжидая удобного момента, чтобы нанести сокрушительный удар. А пока я с каждым днём всё лучше узнавал своих солдат и командиров. Целых две недели мы преследовали беспорядочную, длинную колонну гельветов, расправляясь с небольшими, отбившимися с целью грабежа группами, но сражаться с основными силами противника мы не торопились. Всё это время мы держались на расстоянии не больше пяти-шести миль от противника.

Именно тогда я окончательно понял, что политическая обстановка в Галлии далеко не так проста, как мне представлялось сначала. Меня сопровождало несколько влиятельных эдуев, и я часто разговаривал с ними через переводчиков. Такие беседы очень полезны при общении с иностранцами в том случае, если вы целиком полагаетесь на своего переводчика. Вы можете исподтишка наблюдать за собеседниками, пока они внимают переводчику, а если вы к тому же хотя бы немного знаете их язык, то вам легко судить, откровенны они с вами или нет. Общаясь с эдуями, я скоро убедился, что некоторые из них — например, старый вождь Дивитиак — от всего сердца стараются помогать нам, а многие другие, непонятно, по какой причине, чувствовали себя явно не в своей тарелке. Сначала мне казалось, что это от страха. По-видимому, они считали, что наша армия в подмётки не годится армии гельветов, тем более что их собственная кавалерия — предмет гордости любого галльского племени, — побывав в деле, принесла ужасное разочарование. Получилось так, что вскоре после моей встречи с Дивиконом я послал свою кавалерию, состоявшую в основном из эдуев, в погоню за гельветами с тем, чтобы немного придержать и пощипать их. Кавалерия гельветов насчитывала каких-нибудь пять сотен, тем не менее они нанесли основательный урон и побили мою кавалерию, состоявшую из четырёх тысяч всадников.

Я тогда ещё не освоился с мыслью о том, что настроения и политика галлов весьма изменчивы и вероломны, и потому долго не догадывался, что причиной поражения моей кавалерии было предательство. Мне открыло глаза на это обстоятельство то, что, как выяснилось, эдуи выполняют свои обещания по поставкам продовольствия в армию разве что наполовину. Извинения, принесённые мне эдуйскими вождями, показались мне неубедительными. До этого времени я обращался с ними с величайшей учтивостью, но теперь заговорил с ними довольно сурово. Я сказал им, что оттого, что они не держат данного ими слова, солдаты не получают положенный им рацион, и обвинил их в том, что, сначала позвав меня на помощь, теперь они предают меня. Мои слова подействовали на них, и вскоре два или три эдуйских лидера сделали потрясшее меня признание: оказалось, что чуть ли не половина из них втайне надеялись на то, что моя армия и я вместе с нею будут сметены с лица земли гельветами. Как это обычно бывает в Галлии, такие разногласия в совете племени имели несколько причин. Одна из них — истый настрой против Рима, который, как они предполагали, намерен лишить галлов их свобод и постепенно полностью поработить их. Как ни странно, сам я ещё ничего подобного не замышлял, так что с большим интересом выслушал эту точку зрения. Выяснилось, что эту идею последовательно проповедовал богатый и популярный вождь эдуев Думнорикс, но другие вожди были убеждены, что Думнорикс использует в своих интересах то, что можно назвать патриотизмом племени. Он был женат на гельветской женщине и надеялся при помощи гельветов заполучить эдуйский сан верховного правителя. Именно из этих соображений он использовал своё влияние на секванов и добился разрешения на беспрепятственный проход гельветов по горной дороге, и позднее он много раз доказывал свою преданность гельветам.

Он постоянно информировал их о нашем продвижении, он командовал эдуйской кавалерией и первым бросился бежать в недавнем бою, и его воздействие на других эдуев-вождей привело к тому, что не были вовремя собраны хлеба, а также нарушены обещанные поставки хлеба в нашу армию. Существовала, конечно, и сильная партия эдуев, противившаяся притязаниям Думнорикса и искренне стремившаяся к сотрудничеству с нами. Там понимали всю выгоду этого сотрудничества с Римом. Одним из их лидеров был друид по имени Дивитиак, родной брат Думнорикса, исключительно дальновидный человек, один из очень немногих галлов понимавший, что главная угроза его стране и каждому галльскому племени исходит с востока, от германцев. Дивитиак надеялся, что с помощью Рима его племя сумеет объединить всю Галлию и превратить страну в мощную, процветающую нацию. Некоторое время я разделял его взгляды, но постепенно пришёл к мысли, что Галлию можно объединить и умиротворить только в границах нашей империи. Но на первых порах я вряд ли задумывался над этой проблемой. Единственное, что меня целиком занимало, это исключительно тяжёлое положение, в котором я очутился. Особенно поразило меня то, что даже такой мой доброжелатель, как Дивитиак, до последнего момента не поставил меня в известность об истинном положении дел. Я оказался перед необходимостью безотлагательного выбора, прибегнуть ли мне к наказанию или к примирению. Я всегда предпочитал милосердие, когда оно не могло повредить. Это потому отчасти, что вообще не люблю жестокость — я так часто сталкивался с нею в детстве, — а отчасти потому, что знаю, что, в конце концов, сколько насилия ни применяй ради обретения власти, удержать её можно, лишь завоевав благорасположение к тебе тех, кто попал в твоё подчинение. Было ясно, что, принимая во внимание мои будущие операции в Галлии и общественное мнение в Риме, мне важнее всего было выступать в роли друга и союзника эдуев, а не в роли их правителя и диктатора. С моей стороны было бы совершенно оправданно применить наказание к Думнориксу в назидание другим, поскольку он предал меня при налёте кавалерии, и я имел возможность применить свою власть и сделать это по приговору его же соплеменников: он не подчинился приказам своего совета вождей. Но я понимал, что эта акция, предпринятая мною столь преждевременно против такого знатного человека, могла обернуться ещё более значительным расколом в уже разлаженном обществе эдуев. В то же время это дискредитировало бы Дивитиака, одного из тех немногих, на кого я мог опереться. Так что я ограничился суровым выговором Думнориксу, сказав ему, что своей жизнью он целиком обязан своему брату, который замолвил за него словечко. Думнорикс прикинулся благодарным и обещал в будущем соблюдать лояльность. Но я установил постоянное наблюдение за ним. Он это заметил и некоторое время вёл себя прилично.

Теперь я, как никогда раньше, ясно понимал, что для завоевания доверия как моей армии, так и единственного племени, хотя бы формально дружественного нам, мне недоставало одного — победы. На следующий день после моего разговора с Думнориксом мне представился прекрасный случай одержать её. Гельветы, по-видимому, пришли к заключению, что никакая мы не грозная сила, и выбрали для стоянки удивительно невыгодное для себя место. Позади их огромной орды со всеми её повозками и кострами был холм с пологим склоном. Мои разведчики известили меня о том, что с противоположной стороны легко взобраться на этот холм, и я сразу сообразил, что тут можно сделать. Мы с Лабиеном обсудили позицию, и он тоже загорелся моей идеей. Около полуночи он с двумя легионами поднялся на вершину холма и расположился там за спиной у гельветов. Я с остальными войсками должен был атаковать их с фронта, как только рассветёт, и при первых же звуках начавшегося сражения Лабиен должен был спуститься с холма и ударить врага с тыла. Не могло быть ничего лучше и проще. Случись всё так, как мы наметили, это была бы хрестоматийная победа. Но, как назло, командовал моими разведчиками человек, считавший себя военным экспертом. Звали его, кажется, Консидий, он участвовал в военных походах Суллы и Красса, и нас обычно захватывали и развлекали его рассказы о них. Если верить ему, можно было подумать, что ни Сулла, ни Красс (который, хотя и потерпел поражение в своём последнем бою, был тем не менее превосходным полководцем) не выиграли бы ни одной битвы, если бы не он, Консидий, который, насколько я помню, особенно настаивал на том, как важно, чтобы разведка работала быстро и тщательно. И именно этому Консидию обязан я утратой столь несомненной победы. Мы уже заняли позиции для атаки, и, как нам стало известно впоследствии, гельветы не догадывались о наших намерениях. Оставалось каких-нибудь полчаса до того, чтобы я просигналил начало атаки, когда неожиданно появился задыхающийся Консидий, опьянённый сознанием собственной важности. Вершина холма в тылу гельветов, доложил он, прочно удерживается самими гельветами. Он видел их там собственными глазами и особенно отметил крестообразные варварские украшения у них на шлемах. Что случилось с Лабиеном и его легионами, он не знал.