Ричард Львиное Сердце

— Богаден, сын Фальми из Бальсоры! Приблизься и внемли!

Ещё один юноша в белых одеждах отделился от стены и последовал за Коджой.

— Дети мои! — обратился к ним Старец. — Вот вам приказание! Отправляйтесь на Запад на сорок дней. В земле франков, в южной части её, но к северу от великих гор, вы найдете Мелека-Ричарда, превосходного мужа, которого призывает к себе Аллах. Разите его, но издалека (вблизи у вас решимости не хватит) — и вы заслужите рай и обладанье нежногрудыми женщинами, которых видите только в мечтах своих. Живо изготовьтесь!

Двое юношей ползком добрались до трона, чтобы прикоснуться губами к туфле Старца, и вышли вон. Безмолвие снова овладело залой, опять окутав её покровом.

В тот же день, попозже, девушка-рабыня явилась доложить Жанне, что её ожидает её повелитель. Малютка мирно спал в колыбели под кисейным пологом. Мать нагнулась и поцеловала своего Фулька, статного красавца-мальчика шести с половиной лет, и последовала за посланной.

Старец очень нежно обнял её, поцеловал в лоб и поднял с колен.

— Пойди сюда, сядь рядом со мной, моя прекрасная и благочестивая супруга, мать сынов моих! — промолвил он. — Я должен обо многом поговорить с тобой.

Когда оба уселись рядом на подушках окна, Синан обвил рукой её стан и молвил:

— О, моя Золотая Роза! Для того, чтобы супружеская жизнь шла счастливо и мирно, лучше, если жена не слишком горячо будет любить своего мужа, но зато будет кротка, покорна всем его желаньям, проворна и приветлива. А муж должен любить её и почитать то, что придает ей цену, — её красу, её смекалку, благословенный дар рожать детей, её скромность. Для неё довольно и того, что она дозволит себя любить и, в свою очередь, будет исполнять свои обязанности по отношению к мужу. Любовь, эту потребность своей души, она перенесёт на детей своих. Так-то достигается на Земле душевный мир, а с ним и счастье: ведь без первого никогда не может быть и второго. Ты, дитя моё, ведь живешь в душевном мире?

— Господин мой! — отвечала Жанна, и теперь уж не было у её алых губок и следа прежних складок недовольства. — Да, я спокойна: я уверена в вашем чувстве, а вы сами говорите, что я его достойна. И я люблю детей своих.

— Жанна, ты счастлива?

Она вздохнула, но лишь слегка.

— Я должна бы чувствовать себя вполне счастливой, господин мой… Но и теперь я всё ещё думаю порой о короле Ричарде и за него молюсь.

— Я тебе верю, — вымолвил Старец. — Потому-то и хочется мне, чтобы ты повидалась с ним ещё раз, что желаю тебе полного счастья.

Яркий румянец залил щеки Жанны, она с трудом переводила дух. Быстрым движением натянула она на себя покрывало, чтоб скрыть от него, как сильно вздымалась её грудь. Должно быть, у матери Прозерпины [127] так же точно проснулась вновь смятенная девственность, когда в своих странствиях она повстречала пастуха, который потребовал от неё взаимности.

Супруг смотрел на Жанну пытливо, но не сердито. Смущение её всё возрастало, а он предоставил ей молча побороть его. Наконец, оно стало утихать. Жанна взяла мужа за руку, заглянула пристально ему в лицо. Синан горячо её любил: он ответил ей объятиями.

— Ну что же, радость радостей моих?

— Господин мой! — торопливо, чуть не шепотом ответила она. — Не давай мне видеть его, не требуй этого! У меня на это смелости не хватит. Это было бы даже несправедливо. Прошу не за себя, а за него. Ведь это — великан душой, какого не было на свете. Оттого-то он способен и на внезапную перемену: я знаю его отлично. При виде меня, когда я недоступна для него, он способен на отчаянный поступок — так раз уж было.

Жанна склонила голову, чтобы он на лице её не прочел всего. Синан угрюмо улыбнулся, погладил её руку и поиграл ею, то поднимая, то опуская.

— Нет, дитя моё, нет! — возразил он. — Теперь не будет тебе от этого никакой беды. Положим, беда уже сделана, но скоро всё кончится. Из его собственных уст ты услышишь, что он не сделает тебе ничего дурного.

Жанна в удивлении взглянула на него, пораженная до того, что это отразилось у неё на лице.

— Ты, значит, знаешь о нем больше, нежели я, государь? — спросила она; и сердце её быстро забилось.

— Думаю, что так, — отвечал Старец. — Верь слову моему, дорогое дитя, я не желаю ему зла. Напротив, — задумчиво прибавил он. — Я желаю ему меньше зла, чем он сам себе желает. Я всей душой желаю ему добра. А тебе, девочка моя, которую я полюбил глубоко, разумно — тебе, моя Золотая Роза, Луна Халифа, мой стройный стебелёк, моя виноградная лоза, мой священный сосуд, источник безграничных наслаждений — тебе превыше всего желаю, после трудов твоих, успокоения, бодрости и душевного мира. Ну, и мне кажется, что я, наконец, добьюсь их для тебя. Поезжай же, если я тебя прошу, и возьми с собой твоего сына Фулька, чтобы отец мог на него взглянуть, благословить его и, если найдет нужным, по обычаям своей страны, обеспечить его. Когда же ты из уст его узнаешь то, что, я уверен, он сообщит тебе, вернись ко мне, моя Отрада, моя Радость, и отдохни у меня на груди!

Жанна вздохнула, зашевелила пальцами на коленях и прошептала:

— Если так надо непременно, господин мой…

— Ну да, понятно, непременно надо! — круто оборвал её Старец.

Он отослал её обратно в гарем, поцеловал в уста, и позвал к себе Коджу и Богадена, сына Фальми из Бальсоры. Этим двум восторженным ассасинам он дал самые тщательные указания, так что ошибиться было невозможно. Золотая Роза с подобающей свитой отправилась с ними до Марселя. Оттуда она должна была ехать в Пампелуну и остановиться при дворе короля наваррского, который, как и отец его, всегда любил арабов. Там она должна была жить, покуда не придет к ней один из ассасинов (оставшийся в живых) сказать, что они разыскали короля Ричарда и что он желает её видеть. Тогда она поедет к нему в сопровождении визиря, главаря евнухов и Матери Цветов, а поступать будет как сама заблагорассудит.

Вскоре после того, как были отданы эти распоряжения, галера отошла от мраморной набережной Тортозы и благополучно поплыла по синим волнам. Жанна, её сын Фульк Анжуйский и прочие вышеназванные лица находились все в большом зеленом шатре на корме. Но Жанна и видом не видала, слыхом не слыхивала, что вместе с ней едут Коджа ибн-Гассан ибн-Альнук и Богадэн, сын Фальмы из Бальсоры.

Глава XVI

ШАЛЮЗ

Когда король Ричард сказал, даже без подтвердительной клятвы, что повесит Адемара Лиможского и графа де Сен-Поля, все, слышавшие это, поверили его словам. Первый поверил аббат Милó. Говоря иносказательно, вы можете себе представить, как он воздевал руки к небу, когда писал:

«Повесить рыцарей, таких высоких саном и положением, было бы, конечно, позорным деянием для короля-христианина. Не потому, чтобы виновный не был достоин наказания, или наказуюший был недостаточно важное лицо — это Богу одному известно! Но верная политика должна указывать мудрые средства. И она учит. Ведь есть другие пути для покарания мятежника — палить все у него в замке, убивать его людей на стенах, наконец, пырнуть ножом, якобы приняв его за простого смертного. Но вешать его, право, значит внушить ещё не повешанным, как и они должны поступать с его людьми. Есть ведь и другие способы убить собаку, кроме того, чтобы пичкать её маслом до удушенья! То же должно сказать про лордов и других лиц, возмущавшихся против своих королей. В данном, особом, случае, король Ричард думал только о том, чтобы следовать по стопам своего великого отца. Он так напоминал его тогда! То, что он сделал под конец, было совершенно не похоже на всё, что ни делал этот государь когда-либо, насколько мне приходилось слышать. И, вспоминая об этом, я проливаю слезы, кровавые слезы. В то время он имел именно такие намерения, находясь в самом разгаре своего Да».

Ричард сказал свое «Да!» на решение повесить Сен-Поля и Лиможца и собрал такое войско, которое должно было неизбежно раздавить Шалюз, будь он хоть в двадцать раз сильнее. Но на самозаклание Жанны на Ливане он сказал «Нет!». И с этой целью всё собирал свою рать, чтобы повергнуть в трепет всех южных государей, которые допустили это. В челе войска, в середине и в тылу у Ричарда числилось до пятнадцати тысяч человек. Передовым отрядом предводительствовал де Бар; там были английские лучники и нормандские рыцари. В середине стал он сам, собрав под свое знамя все вооруженные силы Анжу, Пуату и Турени. Тыл взял на свою ответственность граф Лейчестер, наместник Ричарда в Аквитании. Как только гарнизон Шалюзы издали завидел целый лес копий на северных высотах, огромные машины, выступавшие высоко над горизонтом, длинную линию свиты, рыцарские значки и знамёна, английского дракона, анжуйских леопардов и одинокого нормандского льва — самые разумные из защитников замка горой стали за необходимость намедленно сдаться.