Ричард Львиное Сердце

Джон не дерзал выступить открыто против брата, но не решался и поднять оружие за него. Поэтому он выжидал. А конец-то был недалеко.

В тех краях душой всех козней стал граф Евстахий де Сен-Поль: он успел уже сделаться почти тридцатилетним беззаветным ловкачом. Его шпионы отлично извещали его о невозможном состоянии Ричарда. Он знал про посольства в Рим, про безумные, смертоносные поры про припадки угрюмости и упорного молчанья, про кутню без веселости, про напрасную трату сил этого подкошенного анжуйского великана.

«В один из таких сумасбродных дней мой враг может хватить через край», — рассуждал Сен-Поль и соответственно подготовлял ловушку. Овладев двумя замками в холмах Лимузена, он укрепил их хорошенько, а между ними была втиснута деревня Шалюз.

«Только б нам заманить Ричарда сюда! — рассуждал он. Ему покажется пустяком овладеть этой местностью, а мы-то и прижмем его в холмах».

Епископ из Бовэ приложил свою руку к этому делу. Адемар, виконт Лиможский, последовал его примеру; а за ними и Ашар, владелец Шалюза, хотя не по желанию, а по принуждению Лиможца, своего сюзерена. Другим таким же подневольным пособником явился Жиль де Герден, который делал свое дело в Пуату. Там его разыскал Сен-Поль и, после некоторого сопротивления, перетянул на свою сторону.

Проведя на родине почти пять лет, король Ричард не чувствовал себя спокойнее и не был более расположен к отдыху, чем в ту минуту, когда возвратился туда. Однажды ему принесли известие, что в Лимузене найден большой клад. Говорили, будто крестьянин боронил у холмов Шалюза и вывернул из-под земли золотой стол, за которым сидел сам император (Карл, что ли?), его жена, дети и советники — и всё-то из литого золота.

— Подайте мне этого золотого императора! — объявил Ричард. — Я ведь только что сделал статую из глины. Пусть его принесут ко мне.

Все думали, что он сказал это так, чтоб только отпустить шуточку насчет нового Римского императора, его племянника, которого он помог выбрать [126]. Весьма возможно, что он ограничился бы этой шуткой: ведь не такого сокровища он домогался. Но кто-то сообщил его слова в Лангедок; кто-то принес на них ответ (Сен-Поль), будто виконт Лиможский в качестве созерена села Шалюз требует клад себе.

— Так я не прочь получить и его самого, этого виконта, впридачу! — отозвался Ричард. — Пусть его пришлют мне вместе с золотым столом.

Виконт, конечно, не явился.

— Он наш! О-о, он наш! — ликовал Сен-Поль, потирая руки.

Виконт останавливал его:

— Не будьте так уверены: он может послать вместо себя Гастона или Меркаде. Или, если найдет на него, он вдруг нагрянет к нам с такой силой, что нам не справиться. Мне кажется, ты разыграл дурака, Сен-Поль.

— Нет, я сыграл роль помещика, который хочет изловить раба.

— Однако твой раб без малого в сажень ростом, и вооружение у него подходящее, — возразил виконт, от природы человек сухой.

— Мы его повалим, ухватим за пятки, мы вырвем ему его долгие руки, этому бессердечному бешеному тирану! Двух прелестнейших дам он ввергнул в горе. Пусть же он сам испытает горе!

Так говорил Сен-Поль, уверенный в себе.

Все это время королева жила в Кагоре в обители белых монахинь, и, вероятно, чувствовала себя счастливее, чем когда-либо. Граф Джон уведомлял её обо всех обидах Ричарда. Можете мне поверить на слово, Сен-Поль до того ревностно отстаивал её, что было бы почти оскорблением для него, если б она оттолкнула его помощь. Но она испытывала чистую радость самоотвержения и не хотела ничего слышать против короля Ричарда, даже когда ей сообщили (и с вескими доказательствами), что он ведёт в Риме переговоры, она ни словом не обмолвилась своим друзьям. В душе она любовалась собой, начиная находить отраду в своих муках, как большинство женщин.

— Пусть он меня не хочет! Пусть хоть трижды отречется от меня, как отреклись от Тебя, Иисусе Боже мой сладчайший! — возносила она мольбы свои Распятию на стене. — Хоть Тебя так отвергли. Ты не перестал любить. В Тебе, думается мне, женщина пересилила мужчину.

Ей доставляло острое наслаждение чувствовать каждый новый удар, который ножом резал её трепетное сердечко. Раз или даже два она писала принцессе Элоизе французской, которая жила в Фонтевро, во владениях короля Ричарда:

«Любезная принцесса! Все стараются восстановить господина и повелителя против меня. Если вам случится увидеть его, пожалуйста, скажите от меня, что я не поверю ничему, что слышу про него, покуда не услышу хоть слово из его собственных преславных уст».

Но Элоиза, застывшая в своей келье, не делала шагу, чтобы добиться свидания с королем английским.

— Ну и пусть себе страдает: ведь страдаю же я! — промолвила она. А затем, в своей странной ревности к страданиям, не желая, чтобы за Беранжерой оставалась заслуга мучиться сильнее её, дочери Франции, она поспешила послать успокоительный ответ в Кагор. Тем не менее, Беранжера всласть упивалась своим страданьем. Сен-Поль посылал ей письма, полные любви и преданности, восторженные письма с воинственным настроением против нанесенных ей обид. Но она неизменно отвечала:

— Граф Сен-Поль! Вы оскорбляете меня, ища возможности отомстить за собственные обиды. Я не допускаю никаких возражений против короля и господина моего. Многие питают к нему ненависть, но я люблю его. Моё желание — поступить кротко. И вам тоже очень пристала бы кротость.

Но Сен-Поль не мог думать иначе.

Наконец прошел слух, что король Ричард сам своей особой ведёт на юг большое войско, чтоб овладеть сокровищем Шалюза. Известие оказалось верно. Ричард не только с упорством нервнобольного настаивал на приобретении этого злополучного золотого кесаря, но даже своим ясным политическим взглядом провидел возможность кстати покорить всю Аквитанию.

— На это мне любая палка пригодится, хоть тот же Адемар Лиможский! — проговорил он, не подозревая, что к этому делу руку приложил и Сен-Поль.

Он приказал Меркаде созвать всех своих рыцарей, а рыцарям — собрать их отряды.

Однако, прежде чем выступить в поход, Ричард отправил двух гонцов — одного в Рим, другого на Дальний Восток. Затем только начал он с большим рвением готовиться к отъезду.

Глава XV

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ СООБРАЖЕНИЯ СТАРЦА ИЗ МУССЫ

Жанна прозванная Гульзариной, Золотой Розой, родила Старцу из Муссы троих детей. Она кормила грудью третьего и учила старшего, Фулька Анжуйского, Символу Веры или тому, что сама ещё помнила из него, когда к Старцу явился гонец из Тортозы с письмом, на котором красовались три леопарда Англии.

На запечатанном письме была такая надпись: «Превысокой и прелюбезной госпоже моей, Жанне, графине Анжуйской, от короля Ричарда. Торопить гонцов!»

Это письмо принесли и подали Старцу, сидевшему в белой зале посреди своих немых.

— Полнота Света! — промолвил визирь, совершив падение ниц. — Вот письмо от Мелека-Ричарда с его печатью для её величества Золотой Розы.

— Подай его мне, визирь! — проговорил Старец и, сломав печать, прочел:

«Госпожа, дорогая сердцу моему! Скоро, очень скоро освобожусь я от своих безнадежных сетей; тогда и вы будете свободны от своих. Крепитесь! Наконец-то, после пятилетних усилий, я к вам спешу! Ричард Анжуйский».

Старец из Муссы всё сидел, поглаживая свою красивую бороду, отослав своего визиря.

Он смотрел прямо перед собой в дальний конец залы. Ни единый звук не нарушал мертвенной тишины, среди которой он обдумывал вопросы жизни и смерти. Ассасины дремали, прислонясь спиной к стене, и мирно посапывали.

Как тонкий голосок, донесся к ним сквозь сон с далекой высоты призыв:

— Коджа-ибн-Гассан, ибн-Альнук! Приблизься и внемли.

Тонкий юноша встал, ринулся вперед и пал ниц перед троном.

Снова принесся издалека слабый голос: