Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Конечно, сравнение с дворянством весьма относительно, точно так же, как и параллели с царским режимом. Хотя выражение Герцена о том, что самодержавие „владеет властью для того, чтобы владеть властью”, применимо и к советскому режиму. Но вспоминается другое. В музее Революции, занявшем бывший дворец балерины Кшесинской, у входа в один из залов значилось: „Годы реакции 1906—07”, а на витринах под стеклом — юмористические журналы с карикатурами на царя. Вот тебе и годы реакции! Советский режим скроен из того, что было рассыпано на дорогах истории в разные эпрхи и в разных странах, и сцементиро-ванно в совершенно новую систему —тоталитаризм, не имеющую никакой законной основы на существование. Власть была захвачена кучкой заговорщиков, которые прилагали все свои усилия к тому, чтобы любыми способами, не считаясь с тем, сколько придется уничтожить людей, не сдерживая себя никакими моральными принципами, удержать эту власть. В то время как российские самодержцы часто стремились к улучшению жизни своих подданных, действовали во благо их, советский режим никогда не действовал во имя народа, а лишь во имя свое. Во времена Брежнева советские правители уже не напоминали гангстеров времен Ал Капоне, каким было сталинское окружение, но тем не менее это была все та же мафия. В народе ее называли днепропетровско-кишиневской. Она и действовала по законам мафии, установив в стране, по определению одного самиздатовского автора, „сверхмонополизированный капитализм”, она монополизировала право на богатства страны, распоряжалась ими, как своими собственными.

Когда во времена Горбачева в Советском Союзе начнут писать о советской мафии, то попытаются представить дело так, будто какая-то группа людей овладела ключевыми постами и превратилась в мафию, которая, по определению, появившемуся в „Огоньке” в 1988 году, представляет собой ” политизированную преступность, которая использует в своих целях представителей власти, их служебные полномочия. И в этом смысле мафия есть порождение государственной системы, поскольку произрастает на ее пороках”. Не будем спорить с этим определением. Добавим только, что пороки эти созданы руководившей государственной системой партией, чья руководящая роль записана в советской конституции. Но суть в том, что вся партия давно уже стала детищем „крестных отцов”, которые используют ее в своих целях, которые потому и держатся за партомафию, что обеспечивает она им и власть, и все проистекающие от этого жизненные блага и привилегии. Вся партия — мафия, потому что она привела страну в такое состояние, которое необходимо для расцвета мафиозной деятельности, — полной нехватки всего, дефицита на все, когда ничего нельзя получить, не прибегнув к посредничеству и покровительству „крестных отцов”.

Вот, к примеру, призванное следить за порядком в стране Министерство Внутренних дел закупает для служебных целей девять „мерседесов”. Один тут же становится личной машиной министра, другой — сына. Дочери — третий. Бесплатно, конечно, Затем раскрывают дело о незаконно приобретенных антиквариате и предметах искусств. Их ценность такова, что ими пополнили коллекции Кремля и других музеев. Всего 73 предмета. Но 53 в музеи не попали. Их присвоил себе сам министр. Для семьи министра вверенное ему ведомство за два года закупило за государственный счет на 42 тысячи мехов, на 7,5 тысячи парфюмерии и косметики. В лучших районах Москвы министерством были изъяты из жилищного фонда города квартиры, якобы для своих нужд, а на самом деле предоставленные сыну министра для его времяпрепровождения, его родственникам, а также обслуге министра — его повару, массажисту, портному, парикмахеру и другой челяди. В общем, выясняется, что только в денежном исчислении ущерб, причиненный стране ее министром, составляет 700 тысяч рублей.

Как пишет Аркадий Ваксберг в своем рассказе о сладкой жизни брежневского фаворита Щелокова, он был одним из стай „саранчи, которая слетелась, чтобы сожрать богатства народа.”... одним из „рванувшихся к власти растленных невежд. Казнокрадов и неучей, мертвой хваткой вцепившихся в кресла”.

Гласность не дает возможности автору добавить, что саранчу эту плодила советская власть, и власть эту кроила по своему образу и подобию эта саранча.

Руководство партии завело экономику в тупик. Она не работала. Кормить же, одевать народ надо было. Руководству, не способному ничего сделать, приходилось сквозь пальцы смотреть на развитие „подпольной” экономики. Она постепенно набирала силу, вовлекала в сферу своей деятельности государственные органы, срасталась с властью и начинала влиять на нее. Это был закономерный процесс, и поскольку только „подпольная экономика” работала и обспечивала страну, руководившие ею рано или поздно должны были прийти к власти.

Автор статьи в „Огоньке” говорит, что захват политической власти, овладение государственной машиной преступным миром — цель мафии. Но это уже давно произошло. Именно преступным, незаконным путем и была захвачена власть большевиками в 1917 году. И моральные последствия этого сказываются до сих пор. Ведь не может же аморальная власть выступать в роли хранителя моральной чистоты. Захватив под лозунгом: „Грабь награбленное”, — власть уголовным путем, большевики широко пользовались услугами „социально близких” уголовников. А простой человек в политические тонкости не вникает. Для него ограбление всегда остается ограблением. Даже если его пытались убедить, что совершено оно, как ограбление Тифлисского банка, осуществленное Сталиным, в политических целях. И влезший на вершину власти бандит Ежов, по-прежнему оставался в памяти бандитом. Воцарившееся в стране беззаконие, когда, как учил Ленин, важно не столько преступление, сколько социальное лицо преступника, что означало, что от суда можно освободить полезного человека, — все это создало тот моральный климат, в котором мафии дышалось легко и вольготно. Полное моральное осушение общества, проводимое советским режимом, привело к тому, что в орбиту деятельности мафии вовлечены огромные массы населения.

Автор статьи в „Огоньке” задает вопрос следователю, раскрывшему дело о руководителе одного цеха, поставившего всех своих работников на службу „подпольной экономике” и дававшего им также возможность красть.

— И никто не взбунтовался, не отказался участвовать в жульническом производстве?

— Никто и никогда...

Это еще раз подкрепляет мой тезис о малой заинтересованности населения в переменах, поскольку участвовать в коллективном ограблении страны надежнее, и к этому давно и основательно приспособились. Как о том свидетельствуют узбекские, казахские, молдавские и многие другие дела, как показывают дела Щелокова, Медунова, Трегубова, процесс овладения властью мафией уже шел. Так что борьба с мафией еще не окончена. И вопрос о том, кто кого, — остается открытым.

Главным для брежневской мафии было обеспечить, чтобы не был обижен поддерживающий ее правящий класс, чтобы принадлежащие к нему получили то, что им положено в соответствии с положением и заслугами. К тому времени этот класс состоял как бы из трех слоев. Например, в 1976 году насчитывалось 15 миллионов членов партии. Всех их отнести к элите нельзя, но они представляли собой резервуар, откуда поступало пополнение элиты. В том же году насчитывалось полмиллиона партийных и правительственных чиновников. Вот они-то и есть правящий класс, номенклатура.

Большинство ее составляют выдвинувшиеся в тридцатые и военные годы. Это значит, что, в основном, это дети крестьян. Данные за 1932 год показывают, что 70% в этот год работавших на заводах приехали из деревни. Именно из этих прибывших на стройки крестьян и вышли новые руководители, заменившие „сделавших революцию”. В отличие от своих предшественников, многие из которых провели годы в изгнании и повидали мир, для них весь мир ограничивался их деревней и тем местом, где они теперь работали. Это имело огромное значение в такой стране, как Советский Союз, где существует громадный разрыв в уровне жизни, в культурном климате не только между деревней и городом, но между городом и столицей. Это разные миры!