Жена башмачника

– Вот радость-то! – протянула Лаура.

Энца невольно рассмеялась, в первый раз за долгий день.

– Чиро честолюбив, – продолжила она. – Он хочет открыть собственное дело, хочет научиться шить женскую обувь. Но он не просто обувщик, Лаура. У него взгляд художника!

– Как и у тебя! Он вообще представляет, на что ты способна? Видел ли он твою работу вблизи, как я, или на расстоянии, из «бриллиантовой подковы», как дама из общества? Ты же потрясающая портниха! На твоем фоне все мы в костюмерном цехе выглядим любителями. Синьор Карузо обожал твои макарони, но работала с ним ты не поэтому. Он увидел в тебе художника! Всю войну ты снимала с двери приколотые к ней эскизы и превращала их в великолепные костюмы и шляпы для Карузо! Знает ли Чиро, кто ты и как далеко ты ушла с тех пор, как он бросил тебя? – Лаура яростно взбила подушку и легла, повернувшись к Энце.

– Я не собираюсь бросать работу, – сказала Энца.

– Надеюсь, тебе понравится шить обувь.

– Буду помогать ему, а он – мне.

– Правда? Мужчина поставит твою работу вровень со своей? Ушам не верю!

– Я надеюсь на это, Лаура.

– Да уж. Надежда – это прекрасно. Вот только память у нее плохая. Что бы ни наколдовало твое воображение, надежда услужливо дорисует картинку.

– Ты просто его не любишь.

– Да я его знать не знаю. Но сейчас речь не о том. Речь о моей любимой подруге, для которой я хочу самого лучшего. Ты не представляешь, во что ввязываешься. Ты будешь жить на Малберри-стрит и обстирывать хозяйку. Я не знаю, как он убедил тебя разрушить жизнь, которую ты налаживала годами. Наобещал, наверное, невозможного.

– Он обещал любить меня. И хоть раз в жизни я собираюсь совершить непрактичный, неумный, опрометчивый поступок. Я собираюсь послушаться сердца, а не рассудка и не чувства долга. Я собираюсь сделать что-то для себя и буду счастлива, что так поступила.

Лаура вздохнула:

– Ты безумна. Он заполучил тебя. Готова признать его превосходство. Для женщины любовь – мечта, обитающая на небесах, и если мужчина сулит соорудить лестницу, что до нее дотянется, то женщина тут же подбирает юбку и карабкается за ним к звездам. Теперь моя очередь надеяться. Я надеюсь, что синьор Ладзари не разочарует тебя.

Лаура повернулась на другой бок, натянув одеяло до подбородка.

Энца той ночью не спала. Долгие часы до рассвета она думала о Вито и Чиро и о своем выборе.

Огонь отбрасывал на стены мягкие отблески, высвечивая трещины в старой краске. Но, вглядываясь в них, Энца не видела никаких силуэтов и теней, которые могли бы предсказать будущее, не видела вообще никаких знаков. Всю ночь, которая должна была стать счастливейшей в жизни, Энца проплакала – в подушку, чтобы не разбудить Лауру.

Чиро вытянулся на своей старой койке в обувной лавке Дзанетти. Закинув руки за голову, он разглядывал квадраты жестяного потолка, как и много вечеров до того, как ушел на войну.

Поужинав стейком с луком, свежим хлебом и кофе с пирогом, Ремо и Карла отправились спать. Чиро несколько часов рассказывал о войне и своем путешествии в Рим. Он думал, не рассказать ли об Энце, но решил, что лучше не надо: судя по всему, Карла ждала, что он немедленно вернется к работе. Ее банковская сумка давно уже не распухала, как в те времена, когда Чиро без устали тачал одну пару обуви за другой. Синьора желала вернуть золотые годы, и как можно скорее.

Чиро услышал, как во входной двери поворачивается ключ. Он встал и выглянул из-за занавески.

– Не стреляй, – сказал Луиджи, поднимая ключ вверх. И воскликнул: – Боже мой, какой же ты тощий!

Друзья обнялись.

– А про тебя такого не скажешь. Как семейная жизнь?

– Паппина в ожидании.

– Auguri! [72]

– Grazie. Grazie. Мы живем на Хестер-стрит.

– И как там?

– Не очень. Шумно. Нет сада. Я хочу увезти Паппину.

– Куда?

– Мы подумывали о том, чтобы вернуться домой, в Италию, но там нет работы. Из-за войны все стало только хуже. – Он понизил голос: – И я устал вкалывать на них. – Он показал на потолок. – Пашу семь дней в неделю, а платят мне за пять.

– Синьора хочет, чтобы я завтра же утром уселся за машинку – за ту же плату, что и прежде. Мол, времена тяжелые.

– Для нас. Не для нее. Карла не могла дождаться, когда ты вернешься. Удивительно, что не наняла мула, чтобы разыскать тебя в полях Франции. Она поджарила тебе отбивную?

Чиро кивнул.

– Так вот она и держит нас под каблуком. – Он похлопал себя по животу. – Желая добиться, чтобы ты работал вдвое за те же деньги, кидает тебе стейк. Нет, пора нам делать ноги.

– Ремо говорит, что хочет вернуться в Италию.

– Считаешь, мы сможем заполучить его дело? Никогда этого не будет. Синьора слишком любит звонкие монеты. Она загонит его в могилу работой, а остаток жизни проведет, считая денежки.

– Я подумываю открыть собственную лавку, вместе с тобой, – сказал Чиро. – Как ты?

– Нам хорошо работалось вдвоем. Мне это нравится.

– Но где? В Бруклине? В Нью-Джерси?

– Я хочу уехать как можно дальше. В деревню хочу. Там свежий воздух. А ты?

Бесконечными ночами во Франции Чиро размышлял о том, где бы ему хотелось поселиться. А сегодня, когда Энца прижалась к нему, он принял решение. Он построит для нее жизнь, о какой сам и мечтать не смел. И у него есть надежный партнер, Луиджи.

– Как насчет Калифорнии?

– Половина Калабрии осела в Калифорнии. На западе больше башмачников, чем башмаков.

Чиро кивнул.

– В Кентукки и Западной Вирджинии много шахт. Возможно, там нужны обувщики.

– Я не хочу на юг, – ответил Луиджи. – Я из Южной Италии, жарой и влажностью сыт до конца жизни.

– Значит, север. Думаю, я приживусь в месте, похожем на Вильминоре. Там, где озера и все зеленое.

– В Миннесоте много озер.

– Туда уехал на заработки мой отец, – тихо сказал Чиро. По его лицу пробежала тень. – И не вернулся.

– Что с ним случилось? – осторожно спросил Луиджи.

– Мы не знаем. И вот что тебе скажу: не хочу знать. Нам сообщили, что на шахте произошел несчастный случай. Это разрушило нашу семью, здоровье моей матери и разлучило нас с братом.

– Ладно. В Миннесоту не поедем.

– Нет-нет, стоит рассмотреть любую возможность, – задумчиво произнес Чиро.

Миннесота всегда была для него мистическим местом. Местом, которое поглотило его отца. И в то же время полным странной притягательности – ведь почему-то отец его выбрал. Если еще один Ладзари примерится к Железному хребту [73], это будет судьба или просто глупость? Искушение или искупление?

– Я слышал, как в «Апулии» какие-то люди говорили, – продолжал Луиджи, – что на железных рудниках работа не останавливается ни днем ни ночью. Значит, там полным-полно парней. Стоит подумать. Тысячи работяг, и всем нужны башмаки. У нас там будет чем заняться. А ты получишь свои озера.

Возможно, желание покинуть Нью-Йорк стало следствием войны, когда Чиро повидал романтические холмы Англии, древние виноградники Франции, величавые римские руины. А может, мечту о собственном доме пробудило то, что он снова спал на той же самой койке за тонкой занавеской, как и до отъезда. Внезапно ему стало тесно в знакомом мире. Если он всерьез настроен подарить Энце настоящую жизнь и собственный дом, то он обязан стать мечтателем. Чиро надеялся, что и Энца мечтает о чем-то новом, неведомом. Он покачал головой – тут его план мог дать осечку.

– Энца никогда не покинет Нью-Йорк.

– Кто?

– Энца Раванелли. Я собираюсь на ней жениться, – объявил Чиро.

– На ком жениться? – Луиджи был ошеломлен. – Энца… Та хорошенькая девушка с Альп? Да быть того не может. Она же из тех, кто разгуливает в перчатках и шляпках. Вся такая чинная. Совсем не похожа на твоих девушек.

– В том-то и дело.

– Все вы, фронтовики, одинаковые. Снял винтовку и бросился за обручальными кольцами. Но когда ты все успел провернуть?