Эрика

Татьяна, услышав его слова, перестала плакать, посмотрела на врача и как–то лукаво сказала:

— Нет, она жива. Она притворяется, чтобы меня напугать, — и наклонилась к телу дочери. — Ну, хватит, доченька. Вставай, пойдем домой. Ну, прошу тебя, — уговаривала она дочь, затем повернулась к толпе. — Она вас стесняется. Уйдите. — Потом тихо добавила: — Отец ее изнасиловал.

— Она с ума сошла, бедная. Какой отец? У Инны же нет отца. Она приютская. А Татьяна ее просто удочерила, — шептались женщины.

Гедеминов отвел в сторону Эрику и строго сказал:

— Послушай меня внимательно. Ты ничего не знаешь. Тетя Таня искала дочь, и ты ей попалась на глаза. Ты от нас шла в общежитие. Она попросила тебя пойти с ней на мельницу. Потому что думала, дочь там от нее прячется. У тети Тани были спички и свечи. А потом ты позвала людей. Хорошо запомнила? Остальное расскажешь нам с матерью. Сегодня же!.

— Кто обнаружил тело и вызвал милицию? — спросил приехавший следователь.

Все расступились, показав на Эрику:

— Она кричала, что Инна повесилась.

— Пройдемте, — сказал Эрике следователь. — А вы, хозяева, подождите за дверью. Садитесь, девушка. Мне нужно составить протокол. Ваше имя, фамилия и отчество?

Эрика была в таком смятении, что плохо понимала, о чем ее спрашивают. Но все же, отвечая на вопросы, говорила только то, что разрешил ей отчим. Следователь велел ей расписаться. Тело увезли, тетку Татьяну отправили в больницу. Во всех трех общежитиях горел свет, взрослые стояли на улице, еще долго строя догадки о причине самоубийства Инны и о том, что говорила обезумевшая мать.

Гедеминов повел Эрику к себе домой:

— Сегодня будешь спать в комнате у Альберта.

Адель молчала. Она была расстроена тем, что не смогла спасти девочку.

— Как долго вы ее искали? — спросила она Эрику. Девочка, дрожа в ознобе, ответила:

— Не знаю. Мы все бегали в разные стороны. Темно же. Потом я догадалась, что она на мельнице повесилась.

— Что?! — удивился отчим и усадил Эрику напротив себя. — Рассказывай во всех подробностях. Откуда ты знала, что она повесилась?

Адель простонала:

— Дочка! Во что ты снова ввязалась?! Да что же это такое!

Эрика начала свой рассказ. Но потом вдруг сказала:

— Нет, мне стыдно это рассказывать! Я лучше маме расскажу. Мужчинам нельзя слушать.

— Считай меня своим отцом. И я не хочу, чтобы ты рассказывала это матери. Расскажи все, что произошло, нам обоим, ничего не скрывая.

Эрика, краснея, рассказала им все.

— Ты ничего не перепутала? — спросил отчим строго.

— Так мне Инна сказала. Я еще удивилась и говорю: «Он же старый». А тетя Таня говорит: «Этого не может быть, потому что он ее отец».

— Где в это время была Инна?

— Я сказала ей ждать у общежития. Может, она пошла за мной и подслушивала? Потому что она все–таки не хотела вешаться. Она хотела знать, что скажет ее мама. А мама сказала: «Пусть будет ребенок». А когда тетя Таня узнала, что Попов сделал с Инной, тогда уже…

— О Господи! — воскликнула тихо Адель, жалея Инну. — Эрика, обещай мне все рассказывать. Я всегда буду на твоей стороне.

Она обняла дочь и заплакала. Эрика смотрела на отчима. Лицо его окаменело. Он тихо, сквозь зубы сказал:

— Мерзавец! Ну погоди же! — Потом повернулся к Эрике и спросил: — Ты помнишь все, что сказала следователю? — Да.

— Повтори все слово в слово, о чем он спрашивал и что ты ему отвечала.

И когда Эрика закончила рассказывать, он сказал:

— Вот так будешь завтра повторять следователю. А про все остальное забудь совсем, навсегда. Я за тебя буду об этом помнить, поняла?

— Хорошо, — согласилась Эрика, не совсем понимая смысл его слов.

* * *

Через три дня всей фабрикой хоронили Инну. Гедеминов подошел к Эрике и прошептал:

— Здесь стоит Попов. Не поднимай глаз. Поплачь и иди к матери. Если он тебя на территории встретит и будет расспрашивать, говори ему то, что рассказывала следователю.

— Хорошо, — прошептала Эрика и отошла к матери.

Попов стоял рядом с племянницей, Римма плакала. Ей было жаль подругу.

Гедеминов спиной чувствовал присутствие Попова. И вдруг услышал рядом его скрипучий голос — Попов кого–то спрашивал:

— А что случилось–то? Говорят, ее подружка Ирина знает все, — осторожно прощупывая ситуацию, спросил Попов женщину.

— Да нет. Я слышала, что девушка говорила следователю. Мать Инны поссорилась с дочерью и спросила о ней Ирину. Они вместе стали ее искать. Татьяна решила, что дочь от нее прячется на мельнице. Там они Инну и обнаружили. Ирина прибежала звать на помощь. Люди выскочили, кто–то снял ее с петли. Отрезал веревку, но было уже поздно.

— А мать, эта сумасшедшая, может что говорила? Что, Инна и вправду ее дочь? У них же разные фамилии, — продолжал расспрашивать Попов.

— Конечно, дочь. Татьяна кричала: «Доченька, моя любимая, не будем никогда ссориться». И знаете, Анатолий Севастьянович, она кричала, что Инну вроде как собственный отец изнасиловал. А у девочки и не было вовсе отца. А может, и был. Разве сейчас узнаешь? Теперь ей уже никто не нужен.

Попов сказал:

— Она же тронулась умом. Мало ли о чем могут кричать безумные?

— Да, конечно, обычно сумасшедшие говорят все, что приходит в голову, — соглашалась женщина.

— Так как стало известно, что это ее дочь? Они давно вместе живут? — продолжал допытываться Попов.

— Женщины говорили о каких–то родинках, приметах… — отвечала женщина.

— Значит, дочь… Кто это знает? Ну, я пошел, — сказал женщине Попов и быстро ушел.

Гедеминов подумал, глядя ему вслед: «Совесть мучает только того, у кого она есть».

* * *

Недели через три побежали ручьи. В обеденный перерыв молодые рабочие фабрики стали выходить погреться на солнышке и покурить. Эрика тоже уже выбегала раздетой во двор фабрики. День был субботний, и настроение у людей перед выходным днем было хорошее. Но сегодня что–то происходило во дворе. За углом отчаянно ржала лошадь. Эрика пошла туда посмотреть. Она увидела, что завхоз Попов изо всех сил стегает кнутом молодого жеребца, привязанного к столбу, приговаривая: «Я тебя обуздаю, скотина». Дед–чеченец попытался его остановить:

— Зачэм кон биешь? Ты плёхой чэловэк!

Эрика вбежала в цех и закричала:

— Александр Павлович! Идите скорей! Там завхоз Попов коня бьет!

Гедеминов бросил свою работу, которую он не оставлял даже в перерыв, и поспешил на улицу. Растолкал рабочих, подскочил к Попову и вырвал у него из рук кнут. Попов закричал:

— А–а–а! Князь! А ты знаешь, что он меня лягнул по той ноге, что ты покалечил?! Что, тебе жалко коня? Вот так вы гражданскую и проиграли — добренькие были.

Сдерживаясь, Гедеминов сказал:

— А при чем здесь этот молодой жеребец?

Жеребец, весь в пене, с одной стороны привязанный к подводе, а с другой — к столбам, топтался на месте и жалобно ржал.

— Да он же племенной! — заметил Гедеминов.

Попов возмутился:

— А ты, что ли, за хозяйство отвечаешь? Подохла старая кобыла. Вот мы с начальником милиции и реквизировали эту скотину у цыган для нужд фабрики. Все равно ворованный был. Какая разница, может, и племенной? А на чем резиновые отходы с фабрики вывозить прикажешь? Племенной. Отстал ты, князь, от жизни, сидя в лагере. Теперь трактора на первом месте, а не кони.

— Ладно, Попов, оставь жеребца в покое. Я его после работы объезжу и запрягу в подводу, — мирно, сдерживая ненависть, говорил Гедеминов.

— Объезжай, коли жалеешь его. А по мне, так быстрей кнутом объездить, — усмехнулся Попов, и направился к конторе, прихрамывая сильнее, чем обычно.

Старый Ахмед рассерженно говорил:

— Савсэм звэр человэк. Биёт такой красывый кон! Зачем мусор возит такой залотой кон?

Гедеминов осторожно подошел к жеребцу и стал ласково уговаривать: «Марс, Марс, ты хороший, ты красивый. Не бойся. Все будет хорошо». Он гладил и приговаривал, пока тот не успокоился.