Эрика

— Скандалят они так же, как простые люди, и даже хуже. Он все гадости ей говорил. Она тоже говорила «подлец» и «палач» на него.

— Может, потому что бил ее?

— Чтоб бил, не видела. Может, это раньше было. Мужики без битья не могут. А вот когда он прибежал домой, я картинку отодвинула и заглянула. Посмотри сама. Вот стол, а вот кровать. Она, жена его, лежала и спала. Вдруг он к ней подскочил и лег прямо одетый на нее. Я еще подумала: «Вот животное. Ему приспичило — он и прибежал, аж с праздника сбежал». И ни звука. Минут пять, наверное. Потом, слышу, уже бежит назад по коридору. Я в щель двери посмотрела. Может, кто другой? Нет, он. А теперь говорит, что не уходил с вечеринки, и все это подтверждают.

— А ты, ты что–нибудь говорила кому?

— Я? Да что ты! Я и говорить–то не знаю что. А кому? Начальник милиции или может, прокурор, не знаю кто, но с Поповым он за ручку здоровался, сочувствовал и на «ты» называл. Знакомые они. Ладно, она умерла. А я должна все забыть. Но никак не могу.

— Может, ты все–таки опьянела, или тебе приснилось?

— Да, выходит, приснилось. И я думать об этом не хочу. Вот поэтому тебе и рассказала. И теперь забуду.

— Ну да, вроде как мне отдала, — ехидно сказала Нюра и добавила: — Может, он какой диверсант или вредитель и хочет фабрику взорвать, а жена это знала, и он придушил ее? — перешла она на шепот.

— Подожди. Он же парторг. У него награды. Все в личном деле. И начальник его по имени, Анатолием звал. Нет. Тут что–то не так. А знаешь, он теперь один. Давай, приходи как–нибудь вечером и понаблюдаем за ним, — предложила Надя.

— Давай.

— Ну, скоро вы там? Чего шепчетесь? Мы уже одетые стоим. Жарко же, — крикнули им из коридора, и подруги вышли, заговорщицки переглядываясь.

— Только никому ни слова, — испуганно прошептала Надя.

* * *

Эрика проснулась от того, что ее будил братишка:

— Посмотри, что принес мне дед Мороз! Ну проснись же! Уже день. Твой подарок лежит на столе. Давай посмотрим его.

Эрике было плохо. У нее болела голова, поэтому она сказала:

— Альберт, дай мне еще немного поспать.

— Ну хорошо. Мы с Пилотом пойдем на улицу, а когда ты встанешь, я тебе покажу свой подарок, — отстал Альберт.

Эрика окончательно проснулась и ничего толком не понимала. И вдруг вспомнила вчерашнюю встречу Нового года. Да, она услышала гудок такси и вышла на улицу. А что было дальше? Как она здесь оказалась? Болела голова. Конечно, за ней приехал отчим…

В комнату зашла мать и мягким голосом спросила:

— Ну, как ты себя чувствуешь, доченька? Тебе лучше?

— Мама, что со мной? — спросила Эрика.

— Отравление алкоголем. Это была очень большая доза для тебя. Ты ведь раньше не пила водку и потому на улице потеряла сознание. Александр Павлович отнес тебя в такси, и потом пришлось тебе промывать желудок. А сейчас надо много пить, чаю, например, с лимонной кислотой.

— Ой! Как стыдно, — накрылась Эрика с головой.

— Не надо, дочка. Ты же не знала.

— Но теперь Александр Павлович подумает, что я пьяница, — расстроенно сказала Эрика и стала собираться в общежитие.

— Лежи, никуда ты не пойдешь. А Александр Павлович знает, что ты отравилась, и очень жалеет тебя.

— А мое пальто где? Я его там забыла.

— Найдется твое пальто. Полежи до обеда, а я тебе чай в постель принесу. Кстати, Дед Мороз принес тебе подарки. Можешь посмотреть. Посмотри, какие туфельки и платье. А вот это украшение тебе нравится?

— Нравится, — вяло ответила Эрика и спросила: — А где Александр Павлович?

— Он в мастерской.

— Но сегодня же праздник Нового года! — удивилась Эрика.

— Любимая работа тоже может быть праздником. А мы с тобой просто посидим вдвоем. Знаешь, завтра я в городской больнице впервые за два года буду делать операцию — удалять аппендицит.

— А разве ты можешь? — удивилась Эрика. — Ты же на фабрике работала, на конвейере обувь протирала.

— Конечно, работала. Но я хирург.

— Это доктор? А почему ты не говорила мне про это?

— Нам надо еще долго узнавать друг друга, дочка, — вместо ответа сказала Адель.

— Мама, ты не обидишься, если я у тебя что–то спрошу?

— Спрашивай, что угодно.

— Правда, что ты шпионка была?

Адель рассмеялась.

— Нет. Конечно, нет.

— Мама, точно нет?

— Нет, дочка.

— Но почему ты тогда сидела столько лет в тюрьме?

— Я не в тюрьме была, а в лагере. Мне просто не повезло. Я ведь немка, а тут война с немцами. Все сразу стали бдительными, и меня обвинили в шпионаже.

— А ты не могла сказать, что это не так?

— Я говорила. Но в войну в это никто не верил. И в зоне никто не верил в мою невиновность. Однако лечились у меня и еще у одного прекрасного человека. Он был профессор, совсем старенький. Его тоже обвинили в шпионаже… А когда заболел большой начальник, ему порекомендовали меня, и просят сделать операцию. Если она будет удачной, значит, мне помогут вернуться на работу в больницу.

— И ты будешь ходить в белом халате!? — восхищенно глядя на мать, спросила Эрика и добавила: — Я тоже хотела бы стать врачом.

— Тебе надо будет учиться и сдать экстерном за десятый класс. А вот примут тебя сейчас или нет, не знаю. Ты же по паспорту немка?

— Да.

— Мы поговорим с твоим отцом, и, наверное он разрешит нам с Александром Павловичем тебя удочерить. Тогда у тебя не будет немецкой фамилии, и, может, судьба будет к тебе благосклонна. А отец всегда останется отцом. Кстати, он прислал поздравительную открытку. А ты догадалась его поздравить? С Новым годом?

— Я не знала, что так надо. Я не знала! А можно, я сегодня сделаю это?

— Конечно, дочка.

— Мама, как жить? Я все время делаю что–то не то и не так. Вчера положила в кастрюлю мясо вместе с картошкой. Картошка переварилась, а мясо осталось сырое. Представляешь? Я думала, так надо варить.

— У тебя просто нет житейского опыта.

— И я никогда не пойму людей? И я всегда буду одинока? — грустно спросила Эрика.

— Ты это об отношениях с молодежью?

— Да. Как я должна была себя вчера вести? Меня пригласили в первый раз. Я была такой счастливой. Я хотела им угодить и делала, как они хотели. Я пила до дна, потому что они обиделись на меня, когда я заменила водку водой. Я же не лучше их, я такая же. И мне надо было это доказать. А я опьянела. Мама, они очень хорошие. А Женя — он самый лучший из парней! Он из–за меня оставил Римму. Она злится и поэтому устроила мне на комсомольском собрании разборку. В общем, вчера Женя мне предложил дружбу. Я ответила, что подумаю.

— Но ты чуть не умерла. Если бы не Александр Павлович…

— Мама, если бы знала, как страшно одной, жить не хочется.

— Я тебя понимаю, дочка, но ты никогда не станешь для них своей. Так же, как и мы. Видишь, мы держимся людей своего круга.

— Тех, кто отбывал срок?

— Нет. Нашего сословия. Но мы все были в лагерях. Ты могла заметить, что на фабрике очень много тех, кто отбывал срок, и они пьют водку, курят, нецензурно бранятся. У нас с ними нет ничего общего. Они не очень хорошо делают, но судить мы их не можем. Потому что не знаем, кто и как поломал их судьбы. Тем более нет рецепта для возвращения их к нормальной жизни. А та компания, в которой ты была вчера, они просто другие. Таких большинство. Они живут своей жизнью и неплохо приспособлены к ней. Мы же вырваны из своей почвы. Ты должна знать, что среди нас в основном те, кто невинно пострадал.

— Мама, а ты любишь Александра Павловича? — спросила вдруг Эрика. Этот вопрос давно вертелся у нее на языке.

Адель задумалась. Что сказать дочери? Она ведь явно подумала о своем отце.

— Я любила твоего папу, — медленно начала она. — И многим обязана его маме. Она спасла меня от голода. Потом мне было семнадцать лет, я училась на первом курсе медицинского института. Однажды мы пошли на вечер в Политехнический институт… И отец твой пригласил меня танцевать… У него были такие огромные, черные, как и у тебя, глаза! Мы полюбили друг друга… Родилась ты, потом началась война…