Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Разумеется, и эта мысль была нелепой. Но она породила другую мысль, которая вовсе не показалась ей глупой: нужно попросить Эдмунда сопровождать ее! Да, Эдмунд Железнобокий был уже, слава Богу, взрослый в свои двадцать два года. И он не нуждается в получении отцовского согласия, чтобы отправиться, куда захочет. И потом, насколько представляла себе Эмма, он был вовсе не прочь уколоть своего отца.

Однажды в крепких объятиях Эдмунда она поняла, что никакая она ему не сестра. И когда она напомнила ему о том, что Церковь и пророк Моисей говорят о возжелавшем жену своего отца, то он ответил, что охотно взял бы на себя этот грех. Отец в этом случае должен будет винить самого себя, раз он держит такую красавицу-жену в черном теле.

В тот раз для нее это было сильным искушением: он был неотразим, ему тогда исполнилось восемнадцать, а она была всего на пять лет старше его. И она малодушно винила себя за свою ежемесячную муку, следя впоследствии, чтобы никогда не оставаться с ним наедине.

Теперь Эдмунду скоро будет двадцать два года, а она все так же на пять лет его старше. И все же она была уверена, что стала более желанна теперь, когда ее тело созрело. Никто бы и не догадался, что она родила троих детей. И Торкель сказал только что, будто…

Она рисковала тем, что отдавала себя во власть Эдмунду, но цель стоила того, чтобы рисковать ради нее. Двойная цель. Конечно, она стремилась вызволить архиепископа, но она не могла отрицать, что вместе с тем искала общества Торкеля. Если Эдмунд проявит чрезмерную назойливость, она во всем ему признается. Одобрит ли Эдмунд, что его использовали в качестве мостика в ее темной игре?

Да, Эдмунд был не из тех, кто ходит кругами да вздыхает; он был сыном своего отца, а еще более — внуком своего деда, как она понимала. Эдмунд был горяч и никогда не отступал, не достигнув желаемого. Он, должно быть, скоро утешится и будет довольствоваться тем, что прелюбодействует с ней мысленно.

Важнее было то, что думает о ней Торкель Высокий.

Вдруг она услышала, как один из епископов спрашивал Олава, женат ли Торкель. Эмма прислушалась. Олав медлил с ответом, и епископ, казалось, все понял и сказал:

— Он, вероятно, женат «more danico»?

Это старый скандинавский способ: жениться без священника и церковного благословения.

— Скорее «more canico», — ответил Олав. И оба они долго хохотали над сказанным.

Эмма пыталась разгадать смысл шутки. «Канико» могло означать каноника — даже если в таком случае острота была вычурной с точки зрения языка. Не собирался ли Олав намекнуть, что Торкель предпочитает мужчин? Эмма без конца слушала россказни о том, как обстоит с этим дело у монахов; она пробовала выпытать у Эдит, как ведут себя монахини, но добилась немногого… Когда же Эмма решила, что ей не по вкусу наклонности Торкеля, она сообразила, что «канико», скорее всего, связано с собакой: Торкель был женат собачьим образом — это звучало непонятно, но было забавнее.

Достигнув разумения в своих долгих и суетных мыслях, она решила разыскать Эдмунда и посвятить его в свои планы. И в это самое время ярл Утер упал со скамьи и опрокинул стол.

В поднявшейся суматохе оказалось несложно поговорить с Эдмундом без помех.

Хоть на миг оказаться за стенами Лондона! Даже если прогулка окажется короткой.

— Как я ненавижу этот город, — жаловалась Эмма. — Он весь так отвратительно пропах. Его зловоние не оставляет меня даже во сне.

Эмма скакала верхом на той лошади, которая предназначалась для архиепископа. На обратном пути она должна была пересесть в седло к Эдмунду, как он грозился, многозначительно поглядывая на нее. Но при архиепископе Эльфеа он ничего не сможет сделать, и Эмма не воспринимала его угрозы всерьез. Если она захочет, то поедет с Торкелем; найдется ли такой сильный конь, который сможет нести на своей спине и Торкеля, и ее?

— Но здесь-то запах еще хуже, — возразил Эдмунд. — Из-за осады все отбросы оставались лежать под стенами города. И никто не осмеливался выйти наружу, чтобы вычистить реку; в Темзе накопилось больше дерьма, чем обычно.

Да, река превратилась в одну стоячую гущу, подумала Эмма. Что-то вроде кровяного супа. С клецками: то там, то сям плавали вспухшие тела животных, вверх брюхом.

Они взяли лошадей в конюшне возле рыночной площади в Вестшипе, затем пересекли Соборную площадь и по перекрестным улицам добрались до улицы Темзы. Торкель с Эдмундом помогли Эмме сесть в седло, а сами пока еще шли пешком, ведя коней под уздцы. Эмма неожиданно поняла, почему они так идут, когда чуть не разбила голову о фронтон дома. Строго говоря, это был нависающий над улицей второй этаж. И так было повсюду в этом перенаселенном городе: улицы, сначала неимоверно широкие, впоследствии были застроены выпирающими наружу домами, так что между зданиями еле пробивался дневной свет.

Этот квартал между Епископскими воротами и рекой был построен довольно недавно; он выгорел во время сильного пожара в 980-е годы. Но многие строения еще выглядели весьма древними. Эдмунд считал, что сырой воздух с Темзы способствовал тому, что дома здесь «высеребрились», как он выразился.

Они проехали по мосту через Уэлбрук и вскоре оказались перед крепостной стеной. Там они повернули направо и доехали до Лондонского моста. Мужчины оседлали коней, и спутники со стуком проскакали по деревянному настилу. Эмма и Эдмунд посмеивались над тем, как им удалось провести короля и ускользнуть от него. Торкель Высокий был посвящен в их планы и тоже заранее отправился в путь, чтобы освободить архиепископа; король же остался необычайно доволен этим. И все же Торкель недоумевал.

— Что за спешка, почему надо забрать Эльфеа именно сегодня вечером? — спрашивал он.

— Архиепископ самый главный в Витане, — отвечал Эдмунд. — Его подпись должна стоять под мирным договором. А кроме всего прочего, я считаю, что тебе самому следовало бы понять это и привезти его с собой в Лондон еще утром.

Торкель поморщился.

— Это люди Эйлифа, а не мои, совершили эту глупость с осадой Кентербери, — ответил он неубедительно. — Я не охранял архиепископа, но согласен, что мне надо было позаботиться об этом.

— Вы всегда так отвечаете, — вы, викинги, — прошипела Эмма. — Всегда кто-то оказывается более виноватым, чем вы. Надеюсь, вы хоть командуете своими воинами?

— Мы, морские хевдинги, равны между собой, — ответил Торкель, — и несем равную ответственность за все сложные решения.

— Что-то не похоже! Кентербери…

— Кентербери не считался столь уж важным делом в наших глазах, чтобы его судьба решалась совместными усилиями, — прервал он. — Но если бы мы держали совет об этом заранее, то я думаю, что архиепископ не сидел бы там, где он сидит сейчас. Конечно, легко быть умным после того, как дело уже сделано: мы, скорее всего, неверно представляли себе, что значит Кентербери в этой стране.

— Тут не о чем больше спорить, — вмешался Эдмунд. — Должен сказать, что будь я на месте Торкеля, я бы взял в плен архиепископа — и именно за то, что он собой представляет. А также сделал бы все, чтобы захватить Лондон.

Торкель благодарно взглянул на Эдмунда. Иначе ему бы одному пришлось обороняться от этой злобной дикой кошки, чего он не одобрял и к чему вовсе не привык.

Дружина Торкеля скакала впереди и сзади, поблескивая, словно льдом, своими доспехами. Эмма обдумывала слова Эдмунда и наконец решила, что он прав; взбучка за отсутствие любви к английскому «делу» откладывалась. И все-таки она хотела, чтобы последнее слово осталось за ней;

— Я рассчитывала получить ответ о том, кто же несет главную ответственность в датском войске, но я его не услышала. Поэтому я не могу быть уверенной, что твои люди завтра исчезнут из Англии, ибо тогда они, возможно, уже не будут «твоими», и я считаю, что…

Она никак не могла договорить; или, точнее, она поняла, что дальше продолжать этот разговор бессмысленно. Шум пирушки, доносящийся из лагеря, заглушал ее слова; они еще даже не доехали до часовых. Торкель выкрикнул пароль и пришпорил коня. В мгновение ока он был уже далеко впереди. Спутники испуганно спрашивали, что там происходит, и торопливость Торкеля тоже указывала на то, что шум из лагеря необычный и настораживающий.