Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Проклятие исторгали лишь губы, а сердце желало иного. Эмма даже не успела осознать, каким образом при виде мужчины откликнулось все ее тело. Кожа пылала, голова закружилась. Влага, неожиданно переполнившая ее лоно, заставила ее сжать бедра, и она подумала, что в этом месяце такого еще не бывало.

Ее разум корил и порицал ее: ты съела что-нибудь непотребное, ты заразилась чумой, ты… Она глубоко вздохнула и решительно отвела взгляд от мужчины, которого ей следовало бы ненавидеть. Она на всякий случай кашлянула, а затем указала вперед:

— Вон едет ярл Утред, — не часто увидишь его при дворе.

— Да, — согласилась Эдит, — наверное, у него не было лучше повода, чем теперь?

Это была правда: король Этельред должен был обручить с ним свою дочь Альгиву. Ей пятнадцать лет; а Утред уже успел извести двух жен, там, в Нортумбрии… Затем появился Ульфкелл, сильнейший в Восточной Англии; он получит Вульфхильд, которая была на два года старше Альгивы. Как только заключат мир, быть свадьбе. И тогда же шестнадцатилетняя Эдгит обвенчается с Эадриком Стреоной.

Странные браки уготовил король Этельред своим дочерям, думала Эмма. Ни одного иностранного княжеского рода, ни одного! Этель, его четвертая дочь, стала вдовой одиннадцати лет от роду — ее худородный супруг Ательстан не вернулся с войны. Оставалась только Эльфрида, ей еще только десять лет и она изъявила желание сделаться монахиней.

И все же у Этельреда была еще одна дочь — от брака с Эммой! Годе исполнилось полтора года, она родилась здесь же, в осажденном Лондоне. Нескоро наступит ее черед выйти замуж по воле Этельреда. Ясно, что Эмма тоже скажет свое слово в этом деле…

Мысли, бродившие вокруг всех этих брачных связей, привели Эмму в себя. Для верности она встала на почетном месте и позвала к себе Эдит; будет лучше, если она поприветствует рослого викинга, когда сзади нее будет скамья.

Была Пасха, светлый апрель 1012 года. Но радость Воскресения не чувствовалась в Лондоне, и Эмма была не в состоянии ощутить сияние весны. И все же, вдруг блеснет луч надежды? Ведь чудовищный долг наконец-то собран. Витан был призван в Лондон, чтобы окончательно примириться с Торкелем Высоким. Но надежды так часто рушились в былые времена: никто не решался поверить в то, что Англия отныне дождалась мира.

Едва Эмма со своей свитой очутилась в Лондоне, как Торкель и его воины тотчас осадили город. Один только Лондон оказывал сопротивление Торкелю. И Лондон выстоял, тогда как Оксфорд был сожжен, а Винчестер распахнул свои ворота врагу. Кентербери захватили, Нортгемптон сгорел дотла. И лишь Лондон еще напоминал свободную столицу, поэтому здесь собрались и побежденные, и победители.

Раньше Эмме казалось, что в Винчестере они жили слишком скученно и тесно. Но что бы она теперь сказала о Уордроубском дворце, возле собора святого Павла! Король отказался выстроить королевский дом в Лондоне, все ожидая удобного случая сделать это поблизости от Вестминстера. Но, конечно же, не находилось ни времени, ни случая, и теперь двор не мог разместиться в Вестминстере даже летом. Как, впрочем, и нигде больше. Запертые в Лондоне, как мыши в мышеловке, и свободные, — как те же мыши! Теперь-то уж настанет конец?

Покончат и с нехваткой еды. Лондон был отрезан от окружающего мира, и торговля практически вымерла. Дворецкий и сенешали мало что делали, поэтому забот было хоть отбавляй.

Если бы полагались только на Лондон, то все приглашенные умерли бы с голоду. Но Утред привез с собой из Дарема вдоволь еды, а Торкеш и его братья, как и Олав сын Харальда, тоже добыли продовольствия для оскудевшего стола. Мягкое жаркое и копченое мясо дельфина и кита стояли вперемежку с вином и пивом.

Эмма захлопала в ладоши.

— Угощайтесь, любезные соотечественники, — громко потчевала она, стараясь перекрыть гул голосов. — Вы заслужили этот пир.

— К чертям собачьим это краденое пиво, — проревел Ульфкелл Сниллинг.

— Потише ты, — выкрикнул ему Олав Норвежский, — пей тогда вино, его я везу из самой Аквитании.

— Ну уж точно украл его там, — упорствовал Ульфкелл. — Да ладно: лишь бы оно не было из моего собственного погреба.

Теснота вынудила дворецкого ввести новшество: пирующие сами наполняли себе тарелки у необъятной буфетной стойки, а затем присаживались где попадется или оставались стоять. Таким образом, они избежали споров о почетных местах, тем более что в зале присутствовали также вожди победителей, и было известно, как обидчивы викинги, когда речь заходит о почестях. Сегодня только один король удостоился своего высокого места, а рядом с ним усадили Торкеля. Эмма должна была сидеть с ними вместе, но она медлила, тянула время. Эдит наложила себе груду лакомств, и они стояли в оконной нише, угощаясь из одной тарелки; вино им подливали слуги.

— Новые зятья короля уже навеселе, — отметила Эмма и отпила вина из бокала.

— Может, им необходимо заранее подкрепиться, — пробормотала Эдит, пережевывая кабанье жаркое, — не каждый же день они… или ночь… — Эдит запуталась в предложении, а Эмма погрузилась в воспоминания. Эдит она уже не слушала.

Не пытался ли Этельред усмирить сопротивление собственной персоне, когда выдавал дочерей за преданных ему людей? Многие роптали после разгрома королевского флота, считая, что с этим королем пора кончать, каким бы он ни был помазанником, увенчанным короной. До короля не могли не дойти эти разговоры. Он и сам бесконечно устал управлять этой неуправляемой страной. Он поговаривал с Эммой об отречении; ведь есть же взрослые сыновья. Но детей внезапно становилось все меньше. Эгберт умер еще шестнадцатилетним. А в этом году Эдреда и Эдгара унесла чума. Оставался один Адельстан, самый старший и полноправный наследник, но он был тяжело болен и вряд ли уже поправится. Затем был еще Эдмунд, двадцати одного года; о нем думала Эмма как о будущем короле. Исполненный сил, смелый и привлекательный; ничего не осталось в нем от того застенчивого двенадцатилетнего мальчугана, каким впервые увидела его Эмма. Эдмунд скоро сделался центром притяжения для отпрысков знатных родов, и Эмма знала, что они прозвали его «Железнобокий». Но король с Эдмундом жили не в ладу! Эдмунд был откровенен в своих суждениях и заставлял отца выслушивать их. Король гневался, распекал сына по любому случаю. А Эдмунд бросался прочь из дома, на поиски приключений.

Из всех оставшихся сыновей, получалось, рассчитывать на наследование престола мог только девятнадцатилетний Эдви. Но он был слаб и духом, и телом. Эмма даже рассчитывала, что Эдви станет монахом, но он все никак не мог определиться…

Итак, Эдмунд, единственный, о ком могла идти речь, был все же не из тех, кому Этельред пожелал бы уступить свое место.

Эмма без особого рвения напоминала королю о его обещании, данном ее брату: король уверял тогда, что наследование престола в первую очередь будет узаконенным для его сыновей от второго брака. Но в ответ король лишь посмеивался, и она прекратила расспросы. Эдварду было еще только девять лет. И вопреки ее ожиданиям, он выжил, хотя был бледненьким и рыхлым. Альфред скорее походил на королевского наследника, но мальчишка семи-восьми лет едва ли привлечет Витан в эти бурные, неспокойные годы. Так что Эмма заставила Этельреда выкинуть мысли об отречении из головы. Раз уж она стала королевой Англии, то и Этельред пусть посидит еще как король. На этом фоне переплетение судеб его дочерей с местной знатью все равно было в ее интересах.

Теперь, когда долг окончательно собран и передан викингам, у Этельреда нет больше причин добровольно отказываться от престола. Но можно ли положиться на этого Торкеля? Обмен деньгами, сокровищами и документами происходил со всей серьезностью, сопровождаясь ревностным целованием креста и мощей святых.

Любопытно было наблюдать за этими разбойниками, выказывающими такое благочестие, — ведь за это зрелище, пожалуй, уплачено около пятидесяти тысяч фунтов! Эмма полагала, что Пасхальная неделя должна бы использоваться на что-то лучшее, нежели на подсчет монет и взвешивание золота и серебра, оценку стоимости мехов и кож. Подчас между англичанами и датчанами вспыхивала ссора по поводу отдельных предметов. Но в итоге длинный Торкель возвышал свой голос и решал, что будет так-то и так-то.