Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)

— Добро, хозяин, но с одним условием, чтобы жена твоя стряпню нам готовила. Припасов же мы в соседнем селе прикупим.

— Тогда и вовсе благодать.

Начало октября порадовало благодатным солнцем. Некоторые мужики, радуясь погожему дню, мелют зерно в жерновах прямо на дворе, другие, побросав рогожные мешки на подводу, увозят жито на мельницу.

Иван на второй же день, потолковав с хозяином избы, сказал своим есаулам:

— Десять деревенек здесь, что обосновались Свияге, принадлежат троим худородным мелкопоместным дворянам. Имения их не блещут богатством, а посему за хлеб будут изо всех сил торговаться и большие цены набивать. И вы крепко торгуйтесь, как истинным купцам подобает. На первый раз согласия не давайте, разойдитесь, ни о чем не столковывавшись.

— Зачем? — не понял атамана Камчатка.

— А затем, Петр, чтобы нам здесь потянуть время. Коль за два-три дня обо всем с дворянишками поладим, то нам в деревне делать нечего. Это даже мужики поймут. Нам же ледостава надо ждать. Придется объехать по нескольку раз всех местных господ и только перед нашим отъездом согласиться на их цену. Я же по дворянам ездить не буду.

— Почему, Иван? — спросил Кувай.

— Рожи их опостылели, Роман. Без меня управитесь.

Есаулы пожали плечами. С того дня, когда Каин потерял Ванятку и казнил Зуба, атаман резко изменился. Был хмур, замкнут, в его отрешенном лице чувствовалось какое-то мучительное терзание, не свойственное Каину.

Кувай как-то пытался подобрать ключик к отсутствующему состоянию Ивана, но разговора не получилось.

— Не пытай, Роман. Мне многое надо поразмыслить.

— Как знаешь, Иван, но на душе у тебя, чую, кошки скребут. Может, все же поделишься своими мыслями, легче станет.

— Не станет. Отвяжись!

Но Роман, обеспокоенный отрешенным лицом Ивана, решил поговорить с атаманом вместе с Камчаткой, но у обоих ничего не получилось.

— Не лезьте в мою душу и займитесь своим делом! — отрезал Каин.

Иван завалился на полати и слезал с них лишь на обед и ужин. А дня через два, когда «приказчики» разъехались по дворянским имениям, он покинул полати и пошел в лес, который с недавних пор все чаще стал манить его в свои владения.

В октябре лес заметно менялся. Он, почти освобожденный от листвы, изрядно поредел, давая простор косым солнечным лучам. Щебетанья птиц, казалось, уже не слышно, и все же лес еще не вымер. Иван отчетливо услышал, как неподалеку застучал своим острым носом дятел, а затем отрывисто прокричала сойка [160].

«Желуди запасает. Сорвет ее клювом с ветки дуба и несет в заранее облюбованное дупло».

А вот и на рябину опустилась целая стая дроздов, а вскоре — и свиристели. Эти, как уже знал Иван еще по рассказам своего отца, птицы алчные, они, если сядут на дерево, ни единой ягодки на рябине не оставят.

Странное сочетание. Дрозд наедается, чтобы хватило сил долететь до южных теплых краев, свиристель — чтобы пережить на месте суровую зиму. А то бы красоваться рябине своими красными гроздьями до середины зимы, когда ее ягоды становятся более вкусными и сладкими.

А вот синиц уже не видать, ибо они перекочевали из лесов поближе к жилью, где легче найти корм. Не зря утверждает народная примета: синица к избе — зима на двор.

Иван нередко бывал с отцом в лесу и всегда с удовольствием слушал его рассказы и запоминал всевозможные приметы. И после таких свиданий с лесом на душе Ваньки становилось удивительно легко, лицо его становилось безмятежным и мирным, но стоило ему оказаться среди дружков и его душа словно выворачивалась наизнанку, превращая Ваньку в маленького злодея, который горазд совершить хулиганский поступок. И почему так получалось, он и сам толком не мог понять. Добро и зло жили в его существе когда-то рядом и делились на равные половинки, но когда он повзрослел и занялся воровством, его добро как бы скукожилось, а потом и вовсе почти исчезло из его души, но все равно еще слегка теплилось, как потухающие угли, вот-вот готовые совсем умереть.

Но… вот он увидел молодую белоногую березку и губы его тронула теплая улыбка. Глаша! Юная, чистая Глаша с необыкновенно открытой, светлой душой. Непорочное, ангельское создание, которого, пожалуй, и на белом свете не бывает. Создание, которое изумляет и заставляет тебя, лютого разбойника, стать совсем другим человеком, на минуту забывшим свои смертные грехи, которые уже ни попу не замолить, ни самому Богу не простить.

Он ушел от Глаши, отчетливо понимая, что встречи с ней невозможны, ибо он в конечном итоге разрушит ее девственную душу и, возможно, даже погубит, когда она узнает правду о жестоком Каине. Пусть останется в неведении эта милая, ясноглазая девушка…

Теплой ладонью Иван провел по стволу березки и тронулся дальше по солнечному лесу, который словно убаюкивал его истерзанное сердце и исподволь разжигал потухающие угольки добра, когда он начинал вспоминать о речах Светешникова, Земели, и словах Ванечки, встреча с которым и надломила его душу.

«То промысел Божий».

Он видит большие синие глаза мальчонки, наполненные таким неподдельным добром, что его обжигает несвойственная для его натуры жалость и необузданная горечь, не дающая ему покоя. Промысел божий. Что это, Ванятка? Выходит, неожиданная встреча со мной привела тебя к смерти. По промыслу Божьему?.. Но так несправедливо, когда Господь забирает к себе невинное дите.

«Всех, кто соприкасаются с тобой, ждут беды», — вспомнились слова Деда. Но в последнем случае воры пошли на воров, разбойники — на разбойников. Вот что возмутительно. Кодла, собранная Васькой Зубом, свирепо сражалась с людьми самого Каина. Выходит, некоторым ворам плевать на знаменитого атамана. Главное — все та же жажда добычи любой ценой.

Сволочные люди! Нарушены все воровские законы и это ужаснее всего. Когда начинается борьба между братвой, добра не жди. Гордое имя «вор», не признающий никакой власти, потеряет всякий смысл. Хуже того, это имя станет у народа посмешищем, ибо, когда вор вора дубиной дубасит, то теряется всякий престиж. Еще поганее происходит, когда вор на глазах сарыни, убивает ни в чем не повинного ребенка. Тут и вовсе приходит бесславие. На кой черт сдались такие воры! Колодки им на руки…

Вот такая пагубная мысль и засела в голове Каина после гибели Ванятки и двоих своих соратников, приведя его в крайне сумрачное состояние.

Покинули Волгу под Ярославлем, затем санный путь до Москвы продолжался почтовым трактом через Ростов и Переяславль.

Москва встретила Каина, Камчатку и Кувая холодом и обжигающим ветром. Хотя и были в теплых шубах, но ядреный мороз давал себя знать.

Добравшись в розвальнях [161] до Зарядья, ввалились в знакомый трактир, в котором по-прежнему хозяйничал кабацкий целовальник Игнатий Зотчиков.

Питейное заведение обдало вошедших неистребимым бражным духом, шумом и пьяными выкриками, от коих трепетали огоньки восковых свечей, вставленные в железные шандалы и приделанные к бревенчатым стенам.

За буфетной стойкой стоял тучный, лысый целовальник в плисовой поддевке и сердито отмахивался от вислоухого бражника, оставшегося в одних портках.

«Все та же картина», — усмехнулся Каин и, оттолкнув пьяного мужичонку, сцарапал с густой волнистой бороды сосульки и насмешливо произнес:

— Догола обдираешь, Игнатий Дормидонтыч. Чрево уже через стойку переваливается.

Целовальник ахнул:

— Ты?.. Батюшки светы, как гром среди ясного неба.

Услужливо распахнул дверцу стойки.

— Пожалуйте в боковушку.

Сам пошел впереди. Под тучным телом поскрипывали широкие, давно не мытые половицы.

— Что изволите из вин и закусок?

— Как обычно, Игнатий.

Целовальник, оставив у буфетной стойки полового, норовил, было, присоединиться к столу Каина, но тот кабатчика удалил.