Варяги

Втайне Олег смутно надеялся, что дружина, иззябнув и изголодавшись, сама потребует приступа, чтобы покончить с Ладогой одним ударом и провести остаток зимы в тепле. Но чем больше отлетало коротких дней, тем меньше оставалось надежд. Боевые действия с обеих сторон велись вяло. На стенах стыли в неподвижности ладожане — ни злых выкриков, ни насмешек не раздавалось оттуда. Но стоило неосторожному дружиннику перешагнуть натоптанную стежку, как со стен бесшумно срывались две-три стрелы. Щука показал себя воеводой изрядным — ладожане не дремали. С неудовольствием заметил Олег: людей в крепости прибыло. «Из окрестных селищ согнал смердов», — решил воевода. Предчувствие неудачи закрадывалось в душу, но отступать было поздно: и ладожане, и новеградцы могли усомниться в силе дружины.

Ко всем бедам добавилась и нежданная — весь не прислала ежегодной дани. Все сроки прошли, а обоз с Белоозера не приходил.

— С Ладогой на быстрый успех надеяться нечего, — сказал Олег ярлу Снеульву. — Осада затянется. Щука на вылазку не решится. Поэтому готовь к походу на весь малую дружину — человек в полста. Весь проучить надо, чтобы навсегда забыли о непокорстве.

На другую ночь, в пургу, неведомо куда исчезли три пятёрки дружинников. Были они из разных десятков, воины молодые, ничем себя не проявившие. Что пропали — полдела, настораживало другое: по всему выходило, не просто сгинули в снегах, а ушли преднамеренно, подготовившись. Не оказалось на месте лыж и воинского припаса, им принадлежавшего. О таком деле пришлось доложить воеводе. Тот спросил: знали ли беглецы о походе на Белоозеро? Снеульв сказал, что тайны из такого похода не сделаешь. Олег повелел разузнать, откуда и как в дружину попали исчезнувшие. Выяснилось: все из числа тех волчат, что по приказу князя Рюрика были отобраны у весьского племени.

Олег жёстко глянул на Снеульва.

— То урок нам на будущее, ярл. Отмени поход. Не будем дробить силы, коли не сумели нежданность использовать...

В трудах безрадостных, без пользы силы отнимающих, проходила зима. Олег надежды возлагал на весну. Непосеянное зерно не вырастет, весенний день год кормит: так или иначе, но Щука весной должен отворить твердыню. В воинской науке терпение и ожидание не всегда трусости равны.

Михолап лишился покоя. Где на дровнях, а чаще пешком кочевал от селища к поселью. Вёрсты меж ними не меряны — испокон веку любили словене нетеснимое раздолье. На его зов собирались смерды, внимали ему, неторопливо кивали головами, соглашаясь: пора дать пришлым от ворот поворот, засиделись. Рассудительно прикидывали, когда лучше трогаться в путь, чтобы ко времени поспеть в Новеград; кому от поселья идти, а кому остаться, дабы порухи хозяйству не чинилось.

   — Словене вольность свою завсегда блюли больше жизни, — неизменно заканчивал разговор с мужиками Михолап. — Не посрамим и мы чести словенской!

   — Не посрамим! — откликались вразнобой собравшиеся и испытывающе оглядывали друг друга, обступали дружинника, крепко жали ему руку, хлопали по плечам, а бабы уже тащили для дальней дороги берестяной короб со снедью.

Слухом земля полнится. Призыв Михолапа разрастался и ширился, докатился и до Залесья. И хотя постарели чудом уцелевшие в давнишней новеградской сече мужики и с тех пор не бывали в Новеграде, но поседевший Ратько первым твёрдо сказал Михолапову посланцу: «Пойдём. На такое дело все пойдём».

Уверенно почувствовал себя и старейшина Пушко. По настроению градских всё больше убеждался: не зря поверил Михолапу, на этот раз воеводе Олегу не устоять. А коли так, заслуга изгнания иноплеменной дружины ему чести придаст. Правда, новеградцы на гнев скоры и привередливы (сегодня не знаешь, что им завтра захочется), но поднять голос против того, кто изгонит пришельцев-хитников, скоро не осмелятся. Значит, надо торопить события.

Пушко созвал старейшин, поведал о задуманном. Те поперву ужаснулись: жили тихо, и вдруг — на тебе, опять лихолетье и разор. И воли нам той не надобно, вольные-то с сумой по миру ходят, уж вольнее их нету. Как бы и нам так-то не пришлось, посаженный.

Недомыслие старейшин вынудило более подробно рассказать о замысленном и вырешенном, пришлось и о Михолапе с Радомыслом упомянуть. Не хотелось того делать — пусть бы старейшины думали, что Пушко сам принял столь важное решение, но пришлось. Иначе помощников своих не убедить. Без них же в открытую действовать поостерёгся.

Сговорились. Обсудили, как повести дело и после изгнания Олега. Михолапа, конечно, воеводой градским надобно определить, заслужил, да и рукодельцы го смердами сумятицу поднять могут. Радомысл? Об нем речи нет. Коваль, пусть себе и куёт. Воевода будущий без заказов его не оставит. О другом голова болит. Без сечи бы обойтись. Тогда последнему смерду понятным станет, что не Михолап со своими ратными, а они, старейшины, умом своим бодричей-варягов с земли словенской согнали.

Ежели Олега устрашить — подобру уберётся. Сил собрать поболе, но к Ладоге не ходить. К Олегу мужей добрых отправить для переговоров, а чтобы уверовал в мощь нашу, дружину малую, что тот в градце оставил, вышибить. Боям деваться некуда, к твердыне побегут, воеводе о новеградцах поведают. А тут и наши мужи подоспеют. Олегу волей-неволей придётся согласиться с требованием оставить землю словенскую. На Новеград не полезет, устрашится — на загривке Щука будет висеть. Поклонится миром — пропустим через град, пущай на юг уходит.

Первое дело — рать словенскую собрать. Михолапу помочь в том надобно. Чем помочь? А не препятствовать смердам. Рукодельцам тож послабленье сделать. При случае и самим голос противу Олега возвысить, чтобы градские слышали. Другое дело: к кривским, поспешая, гонцов слать, двух старейшин, чтобы честь по чести. Говорить с ними уважительно, почёт казать, но и своего достоинства не умалить. Пусть известят Олега, что дань давать отказываются и ратиться с ним будут. И в Новеград хоть малую дружину свою пришлют.

Всё вырешили старейшины, разошлись довольные. Пушко отправил челядина к Радомыслу — звать на тайный разговор. Кузнец подивился расторопности старейшин и обещал разыскать Михолапа и поторопить со сбором ратных.

   — А в граде всё готово, посаженный. Выступать можем...

   — Когда выступать — то воевода решать будет, — улыбнувшись, ответил Пушко. — Воеводой же, окромя Михолапа, быть некому. Так и передай ему: пущай в Новеград возвертается. Жду...

Первые ватажки ратных из дальних поселий и селищ начали прибывать к Новеграду, как только зима на весну повернула. Ночами изрядно подмораживало, и далеко окрест разносились скрип подъезжающих дровен и сдержанные голоса мужиков.

Ратников набралось много, уже и размещать их стало некуда. Нарочитые, крепя сердце — как бы не растащили чего, — позволили располагаться на своих подворьях. Рукодельцы подбирались в своих избах без возражений: в тесноте — не в обиде. Радушно делились припасами.

Сила прибыла немалая. Оружия мало кто имел, но увесистой дубиной, секирой, остро отточенной, запасся каждый. Кузнецы работали с утра до ночи. Но Михолап видел: всех ратных мечами вооружить не успеют. К тому же научить смерда мечом владеть — время требуется, и не малое. Его же ратные больше к топору привычны.

Посаженному с лукавой хитринкой сказал:

   — Тесно в граде стало. Сподручнее будет ратных в Рюриковом градце поселить. Как мыслишь?

   — Там же варяги, — деланно удивился Пушко.

   — Какие варяги, десятка четыре воев наберётся, да и те не разбежались ли? Что-то давно никого из них в граде не видно...

   — Так ты хочешь...

   — Пора! — потвердел голосом Михолап.

ЭПИЛОГ

Просторные новоставленые хоромы воеводы новеградского Михолапа смотрят изукрашенными оконцами на Волхов-Мутную. Два года минуло, как хитрознатцы-плотники, посадив наверх крыши затейливо рубленного коня, подступили к воеводе с извечным. «Конь наверх — брагу на стол, хозяин. С хоромами тебя!» Два года. Не впусте стоят хоромы, каждый день толчётся в них народ — к воеводе кому дело не найдётся? — а Михолап всё ещё чует запах свежерубленой сосны. Рукодельцы для своего воеводы постарались на славу.