Варяги

   — Ты ж лучше меня, Михолап, ведаешь, что посаженный, ежели князь в граде, в дела воинские не вмешивается. — И улыбнулся. — Так было при Гостомысле, так и ныне...

   — Кха, — кашлянул Михолап. — Для тебя, Пушко, уже всё едино, что князь-старейшина Гостомысл, что воевода варяжский?

   — Зачем так? — с укоризной спросил Пушко. — Чай, мы новеградцы...

   — А не всё едино, так не юли. Уговорились с Олегом?

Пушко хотел было обидеться на это прямое и грубое «не юли», но сообразил, что не следует давать предлога для прекращения разговора.

   — Воеводе Олегу в этом деле ни я, ни старейшины не помощники, — осторожно, но достаточно твёрдо сказал он.

   — Добро хоть до этого твои старейшины додумались. Видно, почуяли, что иного им словене не простят. А не боитесь, что Олег повторит побоище?

   — Я ж тебе сказал, — с хитринкой улыбнулся Пушко. — Посаженному при князе в воинские дела вмешиваться не пристало. Пущай сам князь с воеводой сзывают новеградцев на рать...

   — Как мыслишь, Радомысл, удоволит Олега такой ответ посаженного? — глянул на кузнеца Михолап.

   — Не по нутру придётся...

   — Вот и я так мыслю. Без нашей помощи не выбраться старейшинам из сетей воеводы. Не удоволится он отказом...

   — Без вашей? — деланно удивился Пушко.

   — Как посаженным стал, — качал осуждающе головой Михолап, — так и забыл, что словене всё важное миром решают?

   — Ныне воевода княжеский решает...

   — Правду молвил: княжеский воевода, не наш. Вот пусть он своей дружине и указывает. Али ты на другое согласен?

   — Моего согласия не спрашивают...

   — Так и будет, доколе в разные стороны тянуть станем. А ежели миром нашу волю воеводе скажем...

   — Где он, мир-то? — настороженно обронил Пушко. — Может, вече скликать прикажешь?

   — Веча пока не требуется, — спокойно ответил Михолап. — А в новеградцах не сумлевайся. Без веча обойдёмся...

   — Ты всё вокруг да около. Заикнулся о помощи, так уж кажи, — потребовал Пушко.

Михолап долго, оценивающе смотрел в глаза посаженному. Вроде и переменился Пушко, а всё едино не тот. Но другого сейчас нету, о другом думать будем, когда бодричей-варягов выгоним. А ныне... Без слова посаженного к земле словенской и соседям не обойтись.

   — О помощи в свой черёд скажу. Прежде поведай открыто, разве не приспела пора бодричей-варягов с земли нашей выгнать? Пошто о том только рукодельцы со смердами мыслят, а нарочитые в стороне?

   — Знать надобно, сумеем ли одолеть?.. Пожитье нелегко копится, потерять же его враз можно. А в другом — что ж, нарочитые разве не словене, им, что ли, любо под чужим воеводой жить...

   — Благодарствую и на том, — сурово ответил Михолап. — Знать, я меньше вашего пожитья имел, да Рюрик им покорыстовался. А теперь, вишь, мы дружину его гнать станем, а вы со стороны смотреть?

   — Если есть уверенность, что их выгнать можно, то кто ж из словен в стороне останется? Но... я знать хочу, не повторится ли как с Вадимом?

   — Ладно, Пушко. Думаю, столкуемся мы. А теперь о помощи, — придвинулся Михолап к посаженному. — Когда Олег пугать тебя начнёт порубом али ещё чем, скажешь, что новеградцы за тебя ратиться станут. Не сумлевайся, так и будет. — Он оглянулся на Радомысла, тот молча кивнул в знак согласия. — Ежели не подействует, добавишь: не только новеградцы, но все словене на них навалятся. Не останутся в стороне и ладожане. К воеводе пойдёшь послезавтра — нам град подготовить надобно.

   — А что, Щука только противу Олега замыслил али в самом деле от Новеграда отложиться решил? — сверкнул глазами Пушко.

   — Воевода Щука поклон тебе шлёт, — улыбнулся Михолап.

   — Твоих рук дело?

   — Наших, — ответил дружинник. — И ещё: коли не образумится Олег, сообщи ему, что дани от веси и других земель пусть больше не ждёт.

—Со всеми сговорились?

   — Нет, — чистосердечно признался дружинник. — К кривским и чуди сам пошлёшь людей, от имени Новеграда говорить будешь.

   — Дело общее, посаженный, — подал голос Радомысл. — Надобно и тебе потрудиться.

   — Вестимо, — согласился Пушко. — Но пока ничего Олегу я говорить не буду. Не след раньше времени упреждать его. К кривским и чуди людей пошлём. Речь поведём не токмо о дани. Пусть людей на помощь пришлют, как срок подойдёт. Ныне же захочет воевода на Ладогу идти — пущай идёт. Соберёт ли новеградскую рать — не ведаю, — с улыбкой глянул на Радомысла. — А с дружиной своей пущай идёт.

Выдержит ли твердыня осаду до весны? — озабоченно спросил Михолапа.

   — До весны выдержат. К тому ж можно и опередить воеводу, отправить в Ладогу новеградцев...

   — То дело не моё. Сумеете отправить — добре, не сумеете — пущай Щука сам оборону держит. Посаженному в такое дело вмешиваться не след.

   — Ладно, — покладисто согласился Радомысл. — Подберём дружину малую...

   — Торопиться не надо, — возразил Пушко. — Когда ясно будет, что Олег противу Ладоги идёт, тогда... Как бы дружина твоя в Новеграде не понадобилась...

   — Быть по сему, — поддержал его Михолап. — Простоит Олег до весны под Ладогой, а дале как мыслишь?

   — По весне вы его в Новеград не пустите, — прищурился Пушко. — Али не так?

   — С твоей помощью, посаженный, — весело ухмыльнулся Михолап. — Дюже не удивляйся, ежели краем уха услышишь, что по твоему повелению смерды в селищах противу Олега собираться учнут...

   — Смотри, чтобы до него та весть не дошла. Раньше времени к праотцам отправляться резону нету...

   — Авось живы будем, Пушко. Теперь прощевай, не забывай Радомысла в гости приглашать. Он знает, где меня найти...

Олег кричал и топал ногами, как заликовавшая девка, которой приспела пора замуж идти, а женихов нету и не предвидится. Но посаженный со старейшинами стояли на своём: и сами мы, воевода, в твоей воле, и градские — тож. Клич кликнешь — пойдут ратиться, до такого дела всегда охотники были. А и немного ж тебе воинов надо, своя дружина могутная, нешто с Ладогой не сладишь?

Посаженный прямо заявил: ежели с ним и старейшинами что случится, пусть воевода на себя пеняет, не простят ему того новеградцы, недовольство сильное может выйти. Рассвирепел воевода, повелел ярлу Снеульву готовить воев к усмирению непокорных новеградцев.

Пушко низко поклонился и дерзко ответил:

   — Не посетуй, воевода, коли новеградцы дрекольем твою дружину встретят. — И добавил с явным укором: — Мир меж нами и любовь, их крепить надобно, а не рушить...

И Милослава, тётка родная, решительно заявила Олегу:

   — Ежели вздумаешь в граде побоище учинить, пойду против тебя. Новеградцы меня послушают. Тебе понять надобно: коли с ладожанами один управишься — в Новеград тебе путь открыт; насильно градских в поход поведёшь — вернёшься ли оттуда, не знаю...

Как только установился по Волхову санный путь, Олег, оставив в градце малую часть дружины, выступил к Ладоге. Ни один из новеградцев не пожелал добровольно принять участие в том походе.

Зима выдалась гнилой. Лёгкие морозцы сменялись слякотью. Часто пуржило. У воинов ныли застарелые раны. Трудным стал подвоз пропитания, да и те обозы, что, выматывая лошадиную силу, добирались к Ладоге, доставляли с каждым разом всё меньше и меньше прокорма. Олег гнал гонцов к Пушко, те возвращались с ответом посаженного: нет хлеба в поселье — сами оголодали. Ярился Олег, порывался скакать в Новеград, но сдерживал себя — оставить осаждённую твердыню на Переясвета со Снеульвом нельзя, не управиться им. За твердыней и дружиной глаз да глаз нужен.

Без былого азарта вели осаду воины. Особенно тяжко приходилось ночами. В наспех ставленных избах (старое городище Щука частью разобрал, частью спалил) намаявшиеся за день воины не находили приюта, мёрзли.

Помощи и поддержки ждать было неоткуда. Дружина измаялась. Уже никто с вожделением не говорил о добыче. Стены твердыни по-прежнему оставались неприступными, крутые валы поблескивали льдом, ветер наметал у их подножий глубокие сугробы.