Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Одним из городов катаров, оказавших упорное сопротивление, был Альби, граждане коего называли себя альбигойцами. По мере распространения слухов об их стойкости, они мало-помалу начали олицетворять сопротивление катаров. От них-то и пошло название этого варварского предприятия, чуть прикрытого ханжескими оправданиями и сохранившегося в памяти потомков как Альбигойский крестовый поход.

Испанский священник Доминик Гусман между тем тоже не сидел сложа руки, прославляя себя пламенными проповедями против ереси. Когда же он обратился в Рим с ходатайством об учреждении нового ордена братьев-проповедников, посвятивших себя спасению душ, петиция была встречена благосклонным вниманием. Его орден проповедников, повсеместно известный как Доминиканский [Domini canis - псы Господни], был основан в 1215 году.

В апреле 1223 года Папа Григорий IX обнародовал роковую буллу, учреждавшую Священную римскую и вселенскую инквизицию, каковая должна была искоренять ересь повсюду, даже в самой церкви, а поскольку нищенствующие ордена пребывали вне власти местных епископов, они и представлялись наиболее подходящими для отправления сказанной обязанности. И первыми двумя инквизиторами стали братья-доминиканцы Петр Сейла и Вильгельм Арнольд. А с расширением их деятельности инквизиция фактически стала епархией ордена доминиканцев. Инквизиторов обеспечивали писцами, тюремщиками, палачами и вооруженными телохранителями. Их полномочия поборников веры, очищающих ее от инакомыслия, не подлежали контролю и даже влиянию будь то светских или религиозных органов правосудия, перечеркнув плоды стараний многих поколений гуманистически настроенных людей по введению хотя бы зачаточного соблюдения прав обвиняемых, ожидающих суда. Для ареста заподозренных в ереси и даже тех, кто якобы располагал сведениями о еретиках, не требовались никакие санкции помимо указания самих инквизиторов. Допрашивали их без свидетелей. Они не имели права знать ни имен обвинителей, ни имен свидетельствующих против них. Не было у них и права на защиту в суде – короче говоря, никаких прав вовсе. Забота о чистоте веры и первенстве Папы снова ввергла правосудие в Темные Века.

Ключевую роль сыграло то, что требовалось блюсти чистоту не той веры, какая изложена в Святом Писании, а составленной из всех наставлений церкви – все разрастающегося свода замысловатых умозаключений и декреталий, узнать которые – а уж тем паче постичь – среднему человеку нечего было и думать. Возражений против вышеозначенного хватало и у крестьян, и у знати, и у католического духовенства, – но многие предпочитали держать рот на замке, понимая, что втуне сражаться с системой, сделавшей наиболее действенной защитой террор. Спорившие с инквизицией запросто становились ее жертвами – как, впрочем, любые другие совершенно невинные люди. Человека, не ведавшего ни о каких еретиках, нетрудно было заставить мучительными пытками обвинить всякого, кто придет в голову, только бы избавиться от мук. А это заставляло любого вызнавать привычки и поступки, способные возбудить подозрения духовенства. К примеру, некую женщину арестовали за то, что у нее в обычае было мыться каждую субботу, чего за добропорядочными христианами не водилось. А другую взяли за нелюбовь к свинине – что, конечно же, с головой выдавало в ней тайную иудейку.

Своим успехом и долговечностью инквизиция, несомненно, в изрядной степени обязана рвению тех, кто ее отправлял. Доминиканцы, считавшие, что им ниспослана священная миссия, прониклись величайшей гордыней, когда по весне 1235 года Папа торжественно ввел в сонм католических святых основателя их ордена Доминика Гусмана. Олденбург излагает историю, кажущуюся почти невероятной, разыгравшуюся в Тулузе в первый день праздника Святого Доминика, состоявшегося чуть позже в тот же год. До слуха празднующих донесли, что некая престарелая дворянка из местных на смертном одре созналась в своей приверженности к вере катаров. Тотчас же группа доминиканцев в сопровождении тамошнего епископа поспешили к ложу умирающей, дабы побудить ее спасти душу признанием во грехе, отречением от дьявольской веры и приходом в лоно Священной Римской церкви. Старуха же непоколебимо стояла на своем и, как пишет присутствовавший там брат-доминиканец Пелиссо, «все настойчивее упорствовала в своем еретическом заблуждении».

Исповедь ее не оставляла сомнений, была произнесена при свидетелях, и посему ее признали виновной в ереси. А поелику ходить самостоятельно умирающая не могла, ее ложе вынесли из дома в открытое поле, где установили на груду вязанок хвороста и привязали к столбу. И в сопровождении молитв, возносимых к небу сгрудившимися вокруг священнослужителями, ее сожгли живьем. Свой рассказ доминиканец Пелиссо заключает словами: «Свершив сие, епископ вкупе с монахами и прислужниками сказанных вернулся в трапезную, где, возблагодарив Господа и Святого Доминика, радостно принялся за разложенную пред ним снедь». А после пиршества приор доминиканцев выступил с публичной проповедью, в каковой упивался чудесным совпадением сего благословенного аутодафе с празднеством в честь их святейшего отца-основателя.

В истории же ордена тамплиеров всему этому суждено было сыграть свою роковую роль: однажды храмовники пали жертвой описываемого нечестивого судилища, когда инквизиция принесла им свое извращенное спасение, дабы клещами и дыбами вытянуть из рыцарей признание в ереси внутри ордена тамплиеров. Возможно, доминиканцы осерчали, что тамплиеры южной Франции не поддержали крестовый поход против еретиков, но на самом деле те были попросту не в состоянии это сделать. Все прецепторы Франции были прямо-таки завалены письмами с Ближнего Востока, молившими их отправить всех, каких только можно, рыцарей в Святую Землю.

Лежавшее на плечах тамплиеров бремя по защите христианских держав становилось с каждым днем непосильнее, ибо приток крестоносцев-паломников иссяк. С какой это стати рыцарю опустошать свою сокровищницу, покидать на произвол судьбы свои владения и семейство, чтобы потерять год, а то и поболее, в сражениях за Крест Господень, когда те же духовные воздаяния можно заработать всего лишь сорокадневной службой на юге Франции? Да и безземельных рыцарей-авантюристов Святая Земля уже не прельщала, ведь под боком имелась покоренная Византийская империя, где они могли без труда найти и земли, и богатства. Нет никаких письменных свидетельств того, что тамплиеры противились Альбигойскому крестовому походу или хотя бы заняли нейтральную позицию. Правду говоря, им просто некого было откомандировывать. Вот почему они с радостью встречали новобранцев даже из числа рыцарей-катаров и подозреваемых в ереси. Что же до новобранцев, то принадлежность к ордену защищала их, служа явным доказательством их верности римской церкви, а их пожизненный обет служил ручательством полного отпущения грехов – и даже греха ереси.

Однако в одном удивительном случае тамплиеры все-таки приняли участие в Альбигойском крестовом походе. Удивителен же он тем, что выступили они на противной стороне. Короли Арагона владели обширными территориями на французской стороне Пиренеев, куда и вторглось крестоносное войско под командованием Симона де Монфора. В 1213 году король Педро II провел испанскую армию через Пиренеи, дабы совместно со своими французскими вассалами и друзьями напасть на де Монфора. За спиной Педро оставил враждебных мусульман, рассчитывая, что его войска на границе будут сдерживать их, пока он отлучится во Францию. Решающим звеном обороны границы были воины и замки тамплиеров. При дворе Педро имелось и некое малое число тамплиеров, отправившихся с ним во Францию, где он и нашел свой конец в сентябре в битве при Мюре, на чем Арагонский поход и завершился. Для нас же любопытно то, что Альбигойский крестовый поход провозгласил Папа, а тут тамплиеры – пусть даже горстка – сражались на стороне противника. История не донесла до нас никаких записей о том, что Папа как-либо порицал их за это, откуда напрашивается вывод, что иберийские тамплиеры со временем отказались от верности королям. Они посвятили себя не крестовым походам, а просто неустанной борьбе за расширение пределов христианских королевств посредством изгнания мусульман, занимавших Пиренейский полуостров более пяти веков – со времени первой высадки в Гибралтаре.