Держава (том первый)

Когда оный некстати, как и положено начальству, появился, парнишка залихватски свистнул, и часть бригады топографов, под благосклонным взглядом проверяющего, активно таскала вехи, цепь и ещё какие–то причиндалы, а другая часть, словно художники за мольбертом, чертили схему на бумаге за треногой. Фельдфебель, на всякий случай, схоронился в кустах.

Унижаться до того, чтоб обнюхивать юнкеров, Нилус не стал, хотя некоторые подозрения и имел. Начинающим топографам очень повезло, что он не заглянул в чертёж. Потому как там, вместо плана выделенного участка, красовалась реклама пива и облупленный официант — то Пантюхов обнаружил в себе дар художника.

Во втором акте жизненной пьесы, в ход пошло уже вино, несмотря даже, на отсутствие рекламы.

— Сельская местность и пристанционный буфет негативно влияют на воинскую дисциплину, — такую теорию увлечённо обсуждали павлоны.

Как расстались с фельдфебелем, и на тот ли поезд он сел, топографическая пятёрка не помнила.

Утром апатично слушали завистливую ругань Зерендорфа, особенно, в своей образной речи, нажимающего на то, что среди проштрафившихся находится командир взвода.

— Господа, скажите спасибо, что вечернюю поверку проводил я, а не капитан Кусков.

— Это от жаркого солнца голова кружилась, — только и сумел произнести в оправдание Рубанов.

— А винный запах, который до сих пор в казарме витает, тоже от солнца?

На это Аким развёл руками и ни к селу ни к городу, напел: «Ах, Волга, муттер ты моя», — чем довёл Зерендорфа до белого каления.

Дурной пример, как известно, заразителен. На второй день уже большая часть юнкеров страдала головокружением от палящих лучей солнца, а барак по запаху напоминал винный заводик.

— Во всём «шакалы» виноваты, — оправдывался Дубасов.

Шакалами назывались разносчики товаров с лотками или корзинами на голове.

За неделю съёмок к дубасовской пятёрке Бог или судьба прикрепили сорокалетнего, прохиндейского вида мужичка, с обвислыми хохлятскими усами и блестящей лысиной под кепкой, которую он поминутно снимал, вытирая ей лицо и шею.

Чего в его корзине только не было.

После объезда подопечных Фемистоклом Феофановичем, великолепная пятёрка купила у Иваныча, так представился торгаш, две бутылки водки. Одну под «красной головкой» за 40 копеек, другую под «белой» за 60 копеек. На закуску денег не пожалели. После каши и щей душа просила деликатесов. Взяли копчёного угря, колбасы, сыра, пирожков с яйцом и капустой вместо хлеба, и нарзана — запить всё это изобилие.

Да и как в жару без воды?

Расположились в роще, на склоне Дудергофской горы.

Дубасов взял бутылку и постучал слегка красной сургучной головкой о камень, а когда сургуча почти не осталось, профессиональным ударом ладони по днищу, выбил пробку и разлил водку по маленьким стопочкам, хранившимся у Иваныча в отдельном пакете и за отдельную плату.

Пир пошёл горой. Дудергофской.

Перед Иванычем была поставлена боевая задача на завтрашний день.

Народу захотелось консервов из омаров, паштет из дичи и паюсной икры.

Щёлкнув каблуками рыжих сапог, Иваныч лихо козырнул, ибо служил когда–то в гвардейском Семёновском полку, затем традиционно снял и обтёр красную рожу кепкой и безмолвно, словно джин, испарился.

Попутно с выпивоном, до вечера азартно резались в карты, купленные втридорога у того же Иваныча.

Бывший семёновец, хоть и работал шакалом, оказал юнкерам ещё одну неоценимую услугу, причём бесплатную. Нашёл в Дудергофе землемера и тот мигом всё замерил и начертил.

Топографию похмельные юнкера сдали прекрасно.

После полуинструментальной съёмки, так же весело прошли глазомерные и маршрутные.

Землемер разжился окладом подпоручика, а у Рубанова в кармане остался оклад нерадивого ефрейтора самого захудалого пехотного туркестанского батальона.

Зато Фемистокл Феофанович ставил в пример всей роте дубасовскую пятёрку. Даже Зерендорф, несмотря на трезвый образ жизни и немецкий педантизм, получил на балл меньше.

После топографии, отдохнувший и посвежевший капитан Кусков, согласно плану учебно–тренировочных занятий, решил заняться с ротой стрельбой, о чём и сообщил утром на построении.

После чая, взгрустнувшая рота, с винтовками на левом плече, отбивая шаг по «офицерской дороге» под руководством Кускова и «Капрала», так назвали прибившуюся к роте собачонку, направилась на стрельбище.

Путь лежал в сторону Главного лагеря. Те места для юнкеров были ещё загадкой, поэтому несколько раз сбивали строй, зыркая по сторонам глазами.

Обогнув Дудергофское озеро, вышли на левый фланг Главного лагеря, где находился барак Пажеского корпуса.

Любопытные пажи, словно семечки из подсолнуха, повыскакивали на парадную линейку и, дурачась, отдавали честь проходящему воинству.

На стрельбище Рубанов попал в свою стихию. Здесь ему не надо было звать на помощь землемера. Отстрелялся он первым по роте, и заслужил благодарность от капитана Кускова и «Капрала», ласково лизнувшего его руку.

После занятий роту вёл Зерендорф. Кусков встретил знакомых офицеров и остался с ними «обсудить результаты стрельб».

— Завтра утром роту в тир поведёте без меня, — распорядился он, обращаясь к Зерендорфу.

Тот козырнул, «Капрал» повилял хвостом.

— Ну вот. С приказом все согласны, — порадовался за дисциплину капитан.

— С песне–е–й арш! — скомандовал старший унтер, собачонок тявкнул и рота, отбивая шаг, двинулись домой, во всю глотку напевая училищный марш.

Подходя к бараку пажей, бодро горланили второй куплет:

— Они чем–нибудь путным занимаются по службе? — поинтересовался у Дроздовского Аким.

— Р–р–ота! Стой! Продолжим Журавушку, — дал команду Зерендорф, и довольный курс дружно затянул, стоя перед бараком пажей:

Спев, весело продолжили свой путь, оставив пажей в глубокой задумчивости.

В запале творчества, этот вечер юнкера посвятили песенному искусству, услышав, как вдалеке поют николаевцы:

Далее, по эстафете, куплет подхватили артиллеристы–михайловцы:

Возвысили они себя. Следом константиновские юнкера пропели избитые строчки про павлонов, а те успешно отдарились: