Светочи Чехии

Свидание было трогательное. Гус просил своего палача простить ему, если перед собором у него вырвалось какое-нибудь грубое, оскорбительное слово; но на убеждение Палеча, он только ответил:

— Что сделал бы ты, если бы тебя принуждали отказаться от ересей, которых ты никогда не проповедовал?

— Это, действительно, было бы тяжело, — ответил Палеч и зарыдал.

— Как же мог ты сказать, что я не верю в Бога, — продолжал Гус, — и что от рождества Христова не было ересиарха опаснее меня?

Палеч пробовал отрицать это и с новым жаром умолял его отринуть свои убеждения.

Гус отказался наотрез, прибавив:

— За что, за что сделал ты мне столько зла?

И Палеч ушел от него в слезах.

Впечатление этого свидания волновало еще узника, когда после полудня явился de Causis, обругал его и, злорадствуя, возвестил близкое мученичество.

Горечь разочарования в людях, обманутая дружба, неудовольствие на императора, предательски восстановлявшего против него судей, вместо обещанного покровительства, и возмущение проявленной к нему несправедливой жестокостью, все это поколебало стойкую душу Гуса; внутри все ныло и дрожало. Ему было глубоко жаль покинуть не доведенное до конца дело, верную паству и Вифлеемскую часовню, перед ужасом ожидавших его мучений содрогалось тело… Это были минуты борьбы, смущение духом и слабости человеческой, которые нередко посещают избранников Божьих, и Гус тщетно искал в Евангелии той поддержки, силы и спокойствия, которые привык в нем черпать. Он пробовал молиться, но порыв восторженного отрешения от земли с ее горестями не приходил.

Шум отодвигаемого дверного засова вывел его из раздумья.

„Кто-нибудь из друзей пришел навестить, о чем предупреждает тюремщик”, — подумал Гус.

Но, к удивлению своему, он увидел двух закутанных в плащи женщин. Одна из них поддерживала другую, которая, видимо, нетвердо держалась на ногах, а затем опустилась на колени перед Гусом и дрожащей рукой откинула вуаль.

— Ружена! — вырвался у него крик удивления, в котором слышались и радость, и горе. — Милые дети мои! Как благодарить вас, что вы не забыли бедного узника и обрадовали меня свиданием с вами. Мне даже не на что посадить вас в этой жалкой тюрьме!

— Для Ружены, которая больна, будет место на скамье рядом с вами, отец Ян; а меня оставьте у ваших ног, я нигде так хорошо себя не чувствую, — сказала Анна, поднимая и усаживая подругу.

Волнение так обессилило Ружену, что Гус должен был прийти на помощь и поддержать ее.

Она вздрогнула, заслышав звон его оков.

— Вы в цепях, отец Ян? О, чудовища! Как обращаются они с праведнейшим из людей, со святым!

Гус неодобрительно покачал головой.

— Не говорите так, дочь моя, и не сравнивайте меня, великого грешника, с угодниками Господа!

— Полноте! Какой грех и когда совершили вы? — возразила Ружена.

Гус грустно улыбнулся.

— Все человеческие грехи, дочь моя! В юности я очень любил общество, изысканные наряды, игру в шахматы, тщеславился успехами в науках, был склонен к гневу. О! Перечень моих заблуждений — длинен и возложенное на меня Богом испытание — вполне заслужено!

— Вы все давно уже искупили страданиями! А мы с Анной и Светомиром замышляем устроить ваш побег, иначе враги вас убьют.

Гус отрицательно покачал головой.

— Благодарю за преданность, дети мои; но знайте, что если бы даже открыты были двери моей тюрьмы, — я и тогда не ушел бы, пока не оправдаю себя перед всеми. Я никогда не изменю правде, ради спасения моего презренного тела, и не дам моим братьям пагубного примера бегства перед опасностью. Да и что делать мне потом с моей жизнью — запятнанной, бесславной и ни к чему не нужной?

— Да ведь они же предадут вас ужасной смерти, все вам изменяют и преследуют, — не выдержала Анна, со слезами на глазах.

— Я знаю, что император осудил меня даже раньше моих судей! Но, если моя смерть может послужить примером братьям, — я охотно жертвую собой.

— Отчего нет правды на свете? — простонала Ружена.

— Разве преследуются когда-нибудь ложь и неправда? И что значит моя смерть, если Иисус умер на кресте? А сколько утешения дарует мне милосердие Господне? Бог поддерживает меня, посылает мне друзей, которых ничто не смущает, как, например, пан Ян из Хлума, приходивший сюда пожать руку несчастному, всеми покинутому и презираемому еретику. Сегодня вот вы обе пришли…

Он остановился, увидав, что Ружена побледнела и в изнеможении прислонилась головой к его плечу.

Уже при первом взгляде на графиню, Гуса поразила страшная, произошедшая в ней перемена, — ее смертельная бледность, лихорадочно горевшие глаза и что-то необъяснимое, налагаемое на человека дуновением смерти. Теперь же, с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, Ружена казалась мертвой, но по-прежнему прекрасной, исполненной той чудной, воздушной красоты, в которой не было ничего земного.

— Негодяй Бранкассис отравил ее и теперь не помогает никакое средство, — торопливо шепнула Анна, смачивая водой из кружки лоб и виски Ружены.

Та скоро открыла глаза и, встретив взгляд Гуса, в котором ясно отражались тревога и сожаление, разрыдалась.

— Отец Ян! — вскричала она, схватывая обеими руками руку Гуса, — вы тоже видите, что смерть моя близка? Я чувствую, что она уже наложила на меня свою ледяную руку и все-таки боюсь, так боюсь умереть! Я хочу жить!..

Рыдание заглушили ее слова. Жалость охватила сердце Гуса.

— Не надо предаваться мрачным мыслям, дитя мое, и думать, что ваша мимолетная слабость — предвестник смерти, — участливо сказал он, нагибаясь к ней, — У молодости неистощимый запас сил, и я твердо надеюсь, что вы выздоровеете. Помимо этого, не следует считать смерть палачом, это — добрый гений, нисходящий с неба, чтобы утолить страдание и возвратить наши души на их небесную родину. Смерть ужасна лишь грешнику, душа которого, обремененная проступками, в стыде и наготе, является к высшему Судии; перед ней закрыты врата райские, пока она не искупит своей вины в тяжких мучениях! А вы — молоды, невинны, чисты и веруете в Бога; вам нечего бояться того мира, на пороге которого вас встретит обожаемый отец. Молитесь только с усердием и верой, а Господь сделает все для вашего блага и счастья.

В эту минуту приоткрылась дверь, и послышался голос тюремщика:

— Время уходить, милостивая госпожа!

— Сейчас, добрый Роберт, они уйдут, — ответил Гус, вставая.

Обернувшись к Анне, он положил ей руку на голову.

— Прощай, дитя мое! Благодарю за твою привязанность, которая служит мне сладким утешением. Будь тверда в жизни и останься любящей сестрой Ружене.

Он нагнулся к ней, благословил и поцеловал в лоб, а затем обернулся к графине, смотревшей на него со слезами на глазах. Горечь расставанья навеки сжимала ей сердце; мысль, что она в последний раз видит его чистый, любящий взгляд и никогда уже не услышит более голоса глубоко чтимого друга, с детства поддерживавшего и наставлявшего ее в трудные минуты жизни, — было ей невыносима. Ружене казалось, что она снова теряла отца; она судорожно зарыдала и, обняв Гуса, прижалась своей золотокудрой головкой к его плечу.

Сердце Гуса тревожно забилось; его тоже мучила тоска разлуки с единственной женщиной, внушившей ему, хотя и чистое, бескорыстное чувство, но которое, тем не менее, напомнило ему, что он человек. В эту минуту великий двигатель жизни, управляющий мирами и существами, проснулся в нем и на его бледных щеках заиграл слабый румянец. Взгляд Гуса с любовью покоился на Ружене; затем он порывисто прижал ее к себе и, подняв ее опущенную головку, долгим, вдумчивым взором смотрел на нее, словно хотел навек запечатлеть ее черты в своей памяти.

Но железная воля уже торжествовала над мгновенной слабостью. Дрожащими губами коснулся он лба Ружены, отступил шаг назад и поднял руку, словно благословляя ее.

— Теперь ступайте, дети мои! Бог благословит вас, поддержит и наставит.

Бледная Анна, шатаясь сама, взяла Ружену под руку и увлекла вон из кельи. Обеспокоенный их долгим отсутствием, Светомир, к счастью, встретил их в коридоре, так как графиня лишилась чувств, и тот едва успел ее подхватить.