Светочи Чехии

Заявив, что раненая принадлежит к свите графини Вальдштейн, которая тут же лежит в обмороке, испуганная давкой, Светомир посулил хорошее вознаграждение и просил помочь ему доставить обеих домой. Просьба была встречена радушно, а один из горожан вызвался сбегать к лекарю Бонелли и немедленно вызвать его к больным.

К этому времени толпа почти прошла. Ружена открыла глаза, но, чтобы не волновать ее, Светомир только сказал, что Туллия лишилась чувств, ушибленная в тесноте, и что он уже послал за врачом. Молодая графиня была слишком слаба, чтобы возвращаться пешком, для нее и для Туллии достали носилки и печальное шествие тронулось в путь, сопровождаемое Светомиром, негодовавшим на непонятное исчезновение Броды.

Вызванный врач прибыл почти в одно время с ними. Так как Ружена падала от изнеможения, то Бонелли распорядился уложить ее в постель, сказав, что зайдет после, как только перевяжет раненую.

Туллия лежала вытянувшись и не приходила в себя. Анна, бледная и расстроенная, смачивала водой ей лоб и виски.

— Она дышит, синьор Бонелли, но все еще в беспамятстве. Я боюсь тронуть ее платье, так как оно прилипло к ране, — сказала она, уступая место врачу.

Лекарь осторожно разрезал корсаж и, обнажив грудь, внимательно ее исследовал.

— Рана смертельна. Она умрет, если вынуть оружие, — сказал он вошедшему Светомиру.

— Нельзя ли все-таки привести ее в чувство? Может быть, она скажет нам что-нибудь, проясняющее это непонятное убийство, — заметил тот, сочувственно смотря на безжизненное лицо Туллии.

— Попробую! Будьте добры немного приподнять раненую, пока я дам ей понюхать возбудительного.

Он вынул из принесенной связки два флакона; из одного он смочил Туллии виски и ладони, а другой поднес ей к носу. Через несколько минут дрожь пробежала по телу раненой, послышался болезненный стон, глаза ее открылись и тусклым, стеклянным взглядом обвели присутствующих. Но, очевидно, она узнала их и взор ее ожил.

— Бранкассис убил меня, — произнесла она хриплым свистящим голосом. — Он с Иларием пытался меня утащить…

У нее не хватило сил, и она смолкла, но потом, оправившись, продолжала шепотом:

— Кругом все темнеет… прощайте… благодарю всех и синьору Ружену… за добро, оказанное бедной Туллии… За вас я буду там молить Бога, а им… негодяям… отомщу…

Последние слова она произнесла неожиданно громко, и дикая ненависть блеснула в ее потухающем взгляде, но это напряжение точно пресекло жизненную нить. Голова Туллии запрокнулась, изо рта хлынула кровь, тело затрепетало в судорогах и вытянулось.

— Все кончено, — дрогнувшим голосом тихо произнес Бонелли.

Перед тем, услыхав слова Туллии, что ее убийца был Бранкассис, молодой врач вздрогнул и побледнел. Анну и Светомира имя кардинала поразило, как громом, и оба они стояли у кровати в немом изумлении.

В это время распахнулась дверь, и вошел встревоженный граф Гинек. Он только что узнал, по возвращении домой, о грустном происшествии и поспешил расспросить Светомира. В негодовании выслушал он рассказ об убийстве и предсмертных словах Туллии.

Поручив Светомиру распорядиться похоронами, он собрался уходить, но подошел Бонелли и попросил уделить ему несколько минут. Удивленный граф повел врача в свою комнату. Когда они остались одни, Бонелли с видимым волнением сказал:

— Я считаю своим долгом предупредить вас, граф, что состояние здоровья вашей невестки крайне серьёзно. Графиня Ружена отравлена и…

— Вы заблуждаетесь, маэстро Козимо! Каким образом Ружена может быть отравлена? Кем? Это невозможно, вы ошиблись, — с неудовольствием перебил его граф.

— Очень желал бы ошибиться, но, к сожалению, все, что я сказал, — горькая правда! Позавчера, когда я был призван к молодой графине, некоторые признаки внушили мне подозрение в отравлении; но мне самому это показалось невероятным, и я не решился говорить о том, пока не удостоверюсь совершенно. Прописанное противоядие немедленно вызвало рвоту, часть которой я унес с собой, чтобы исследовать известным мне способом. Сегодня утром я добился положительного доказательства, что графине дан яд, настолько опасный, что я не отвечаю за ее жизнь. Я сам собирался идти к вам с этим известием, когда пришли за мной.

Граф побледнел и растерянно слушал речь молодого врача, серьезный тон которого не позволял усомниться в истинности его заключения.

— Но, что же делать? — беспомощно спросил граф.

— Бороться, по мере наших сил, и… надеяться на помощь Божью. Мне кажется, что я доискался, какого рода яд дан графине. Многочисленные случаи отравления, в наше время, побудили меня заняться изучением ядов. Я приму, разумеется, надлежащие меры, хотя предупреждаю, что за успех отвечать не могу.

Можно себе представить, как огорчен был граф. Имя Бранкассиса, примешанное к убийству Туллии, пробудило в нем мрачное подозрение, и он умолял врача спасти жизнь невестке.

Бонелли отправился к Ружене, а граф позвал к себе Светомира, чтобы сообщить ему все, что узнал, и свои догадки. Тот тоже был ошеломлен, но ни минуты не усомнился в грустной истине: Бранкассис был вполне способен отравить женщину, которой тщетно добивался.

Светомир собрался уже идти покупать место для могилы Туллии и заказывать гроб, когда вернулся Брода, страшно усталый и взбешенный. Светомир стал его расспрашивать, куда он исчез, и Брода рассказал, что, узнав Илария в одном из монахов, он погнался за ним, но толпа ему мешала, и схватить негодяя ему не удалось, хотя он все-таки проследил его, пока, наконец, в одном глухом переулке монах исчез, словно в землю провалился. Собранные им сведения однако выяснили, что в пустом доме, сад которого тянулся вдоль этого самого переулка, проживал прежде Бранкассис, и что теперь еще кардинал оставался хозяином помещения, так как наемную плату внес вперед за несколько месяцев.

— Значить, я нашел разбойничий притон. Клянусь, как я хочу заслужить рай, что не успокоюсь, пока оба мерзавца не понесут заслуженного наказания.

Граф Гинек собирался тотчас же известить Вока об отравлении жены; но на следующий день, видя, что Ружена встала почти здоровой и хлопотливо занялась приготовлениями к похоронам, он успокоился, надеясь, что опасность миновала, благодаря мерам, своевременно принятым врачом. Сыну граф ничего не написал, чтобы не тревожить его понапрасну. К тому же, в городе разыгрывались важные события, совершенно поглотившие внимание современников и обратившие взоры всего христианства на маленький немецкий городок, где теперь заседал собор.

Два дня спустя, в то время, как опускали в могилу безвинную жертву Бранкассиса, Костницкий собор, в торжественном заседании, заочно осудил Иоанна XXIII и воспретил ему отправление его обязанностей, а 37 свидетелей, из них 12 епископов, предъявили против него 63 обвинительных пункта. [70] Из этого длинного перечня преступлений, приписанных наместнику Христову, собор, в уважение к чести трона апостольского и кардинальского сана, вычеркнул тринадцать, которые и остались в тайне; но достаточно будет назвать некоторые из 50-ти, сохранившихся в силе и прочитанных публично, чтобы составить себе приблизительное понятие о том, каковы же должны были быть те пункты, которые собор скрыл. Так, считалось доказанным, что Косса отравил своего предместника Александра V, что бессовестно торговал местами и церковным имуществом, что разбойничал, грабил и убивал, за время своего пребывания в Болонье, что был в преступной связи со своей невесткой, что обесчестил триста монахинь, которых потом назначал настоятельницами монастырей, и совершал многие другие бесчинства. В заключение, собор признал такое чудовище недостойным его сана и снял с христианства присягу на верность ему, предписав разбить его герб и сломать предъявленную папскую печать. Это постановление, а равно и самый акт отречения, для собственноручной подписи Коссы, пять кардиналов повезли в замок Рудольфцель, куда его посадил герцог австрийский, ставший теперь его тюремщиком.