Дар кариатид

Только Роза знала о злом невидимке, поселившимся недавно в светлой комнате. А может быть, голос жил сам по себе.

Но если рассказать о нем родителям и брату, скажут: «Не может быть». Нет, не поверят.

А Роза верила. И может быть, даже слышала страшный, насмешливый голос.

Роза умеет слушать и все понимает, как настоящая девочка. Но есть ли у Розы душа, о которой рассказывала бабушка? Она где-то рядом с сердцем… И если у кукол есть души, то у Розы она теплая и мягкая, как солнце в апреле.

Апрель… Он опять наступил незаметно, но как будто никогда не покидал казанские улицы.

«С добрым утром!» — заглядывал он в окна по утрам, чирикал в лужах с воробьями, рассыпал на лицах ребят веснушки — поцелуи весеннего солнца.

В апреле у Нины появилась новая подруга. Она была не так красива, как Роза, и платье ее было не розовым — неопределенные темные, как у взрослых, наряды. Она часто кричала и могла обозвать. Но и Нина не оставалась в долгу, но никогда не обижалась всерьез и заранее знала, все равно ведь кто-нибудь да скажет первой: «Давай помиримся». А другая чуть-чуть помолчит, торжествуя, и радостно откликнется: «Давай!»

Подругу звали Галочка. Той весной ей было пять лет — на год больше, чем Нине.

У Галочки раскосые глаза и черные волосы — татарочка. Она взрослая, умная девочка и тоже любит сказки. Ей тоже сразу понравилась Роза. Так понравилась, что Галочка подошла во дворе к Нине, посмотрела ей прямо в глаза и тут же опустила ресницы:

«Дай мне поиграть твоей куклой. Пожалуйста».

Нина протянула девочке куклу.

У Галочки никогда не было своих игрушек, и в ее доме никогда не сверкала серебряным дождиком новогодняя елка.

«Если бы мою маму украли разбойники, — представляла Галя, — твоя мама взяла бы меня к себе, и я бы играла твоей куклой столько, сколько захочу».

Девочка вздыхала и тут же торопливо добавляла: «Только пусть это будут добрые разбойники».

Нина рассказала новой подруге, что станет когда-нибудь дрессировщицей тигров. И даже обещала взять с собой на представление. Когда-нибудь. Когда Сережа вернется домой.

Вот только когда он вернется? Папу спрашивать бесполезно — только отводит глаза. Молчит и мама. Родители стали теперь задумчивыми, невеселыми. И Толик как будто что-то скрывает.

Скорее бы уж вернулся старший брат, а с ним и праздник под крышу красивого дома.

Новая подруга слушала с распахнутыми глазами, как весь цирк аплодировал Сереже, когда он выехал на арену на сером козле. Даже дрессировщиков тигров не встречали так радостно!

Галочка никогда не была в цирке, никогда не видела живых тигров. Зато ей разрешалось бродить хоть по всей Казани. А еще Галочка по секрету рассказала Нине, что за кремлем разбойники рассыпали клад.

И, правда, там оказалось много-много разноцветных камешков. Старшая подруга уверяла, что все они волшебные. А как она дралась с мальчишками! Настоящая разбойница!

С утра Нина ждала, когда Галочка выйдет на улицу. Роза, забытая, обиженная, часами сидела на подушке, а ее хозяйка стояла у окна.

Город звал мяуканьем кошек, боевыми кличами мальчишек, мерными пересудами старушек возле дома.

Но стоит только выйти Галочке, и каждый камень во дворе станет потайной дверью, ведущей в подземелье, а каждое дерево — заколдованным принцем.

И тогда Нина окликнет подружку из окна и поспешит к ней на улицу.

С приходом весны Наталья часто оставляла окна открытыми.

Свет и тепло входили в комнату, невидимыми кошками играли с невидимыми мышками, и казалось, будто это ветер запутался в складках кремовых штор.

Невидимые кошки звали поближе к солнцу, и как-то раз очень кстати кто-то поставил к подоконнику стул. Нина взобралась на него. Оказалось, это совсем не сложно. Зато двор сразу кажется ближе и больше. Девочка перебралась на подоконник и свесила ноги на улицу.

Так вот что такое весна! Когда солнце близко-близко и светит ярко-ярко, и хочется смеяться, даже если кто-то невидимый и страшный бормочет из угла обычную свою скороговорку.

Нет, не одна! Есть мама и папа. И Толик. И скоро вернется Сережа. Есть Роза и Галочка. Молчи! Не одна! не одна!! не одна!!!

Девочка засмеялась и поболтала в воздухе ногами.

Противный голос смолк и вдруг взметнулся к окну со двора сотней невидимых кошек.

Нина вскрикнула и соскользнула с подоконника.

— Не плачь! Ну… не надо.

Девочка снова стояла в светлой комнате и размазывала сжатыми кулачками слезы по щекам.

Падая, она пыталась схватиться за воздух, но что-то чудом удержало на краю.

Чудом оказались руки отца, большие сильные руки крестьянина.

Еще бы секунда, и… Степан молча поставил дочь на пол, и сильные руки обвисли плетьми. Нина посмотрела в глаза отца и заплакала, а он не знал, что сказать, и повторял теперь, как заклинание: «не плачь, не плачь».

Беда навалилась тяжело, неожиданно, как будто обрушились стены. Разом четыре стены.

Нет, это началось не сразу. Нина помнила тот день так же хорошо, как елку в доме тети Полины.

Ветер подгонял к невидимой черте первые опавшие листья. Кончалось лето.

Августовское утро предрекало радостный день.

Накануне Степан принес домой зарплату, и Наталья собиралась на рынок.

— Пойдешь со мной, Ниночка? — Наталья легким движением поправила выбившуюся из-под темно-синего платочка прядь и улыбнулась, как всегда, мягко, чуть грустно.

Но Нина и сама, едва увидев в руках матери корзину, отложила в сторону куклу.

Что может быть интереснее, чем бродить вместе с мамой между рядов, где розовощекие торговки наперебой предлагают зеленоватые помидоры и мягкий «белый налив», и могут даже дать попробовать вишен и на ложечке сметаны.

Наталья купила молока, селедки, немного огурцов и помидоров.

А на обратном пути Нина нетерпеливо тянула мать за рукав ветхой серой кофточки в крапинку.

По дороге домой вкусно пахнущим соблазном манило белой вывеской с синими буквами «СТОЛОВАЯ» одноэтажное кирпичное здание.

Нина знала: мама не пройдет мимо как будто нарочно приоткрытой двери, откуда доносятся восхитительные ароматы сдобы и жареного мяса.

Особенно вкусными здесь были котлеты. Обжигающие, сочные.

— Котлетку для дочки? — вспомнила Нину улыбчивая пышная, как сдобная булочка, повариха.

Наталья всегда с зарплаты покупала здесь дочери котлету.

С приятно щекочущим чувством, как накануне большого праздника, Нина ждала, когда ладони ее согреет теплая тяжесть.

Поджаристая корочка приятно хрустела во рту, дома будет вкусный обед. Но радости не было. Что-то неуловимо изменилось этим летом в матери. И это неуловимое пугало, потому что было во всем — и в желтом пепле опадающего лета, и в потрескавшейся, почти растворившейся в череде дождей букве «Т» в слове на старой вывеске «СТОЛОВАЯ». Даже солнце светило иначе: все еще мягко, но в лучах его поблескивал холодок. Такой же холодок появился и в матери.

Она давно не носила светлых платьев. Невзрачная кофточка и такая же тусклая юбка заметно болтались на ней.

Наталья часто кашляла, а в ее походке, все еще изящной и легкой, появилась усталость.

Как будто длиннее вдруг стала дорога домой.

Женщина остановилась у глянцеватых еще от недавно высохшей краски дверей с новенькой красно-белой вывеской «ФОТОГРАФИЯ».

— Подожди, Ниночка. Я сейчас, заберу фотографии.

Наталья оставила дочь доедать котлету у дверей, и через несколько минут вернулась с фотографиями для документов в руках.

— Смотри Ниночка, как я получилась.

Наталья показала дочери ленту одинаковых фотографий, с которых смотрели ее огромные глаза.

Только глаза и жили теперь на как-то сразу обескровленном лице. Они стали еще больше от худобы, но уже не лучились синевой, как раньше, а на черно-белой фотографии казались болезненно впалыми. Их черно-белый взгляд вдруг почему-то испугал Нину.

— Ой, мама, как обезьяна! — отшатнулась она от фотографии, но тут же снова посмотрела на мать, бледную, осунувшуюся и усталую, но по-прежнему красивую. Но слово тот воробей, который если уж вылетел…