Дар кариатид

Девочка сделала несколько шагов, не зная, куда идти, и в растерянности остановилась.

Горячие слезы смешивались с ледяными струями дождя. Нина размазывала слезы и снег по лицу.

— Ты заблудилась? — услышала она грубоватый голос.

Рядом стоял высокий плотный милиционер, настоящий гигант. Девочка посмотрела на него снизу вверх. Взгляд гиганта, строгий и добрый, внушал доверие.

— Да, — ответила Нина, все еще всхлипывая.

— Где ты живешь?

Голос милиционера был спокойным и уверенным, и это окончательно успокоило девочку.

— В Пассаже. Возле кремля.

Милиционер взял девочку за руку, повел по незнакомой улице.

— Родители есть-то у тебя? — продолжал расспрашивать по дороге.

За несколько минут девочка успела рассказать милиционеру всю свою недолгую тяжелую жизнь. Он сочувственно кивал головой.

Совсем скоро показались знакомые очертания кремля и Пассажа.

Просто коварный дождь запутал все дороги.

Увидев издалека каменных женщин над входом, Нина обрадовалась.

— Дальше я сама найду дорогу!

Девочка хотела уже поблагодарить милиционера, но он не отпустил ее руку.

— Нет уж, лучше я доведу тебя до самой двери. А-то ты опять потеряешься.

Нина вздохнула, но возражать не стала.

Степан открыл дверь и несколько секунд удивленно и с тревогой смотрел на милиционера.

Появление на пороге стража правопорядка обычно не предвещает радостных вестей.

Толик подбежал к дверям:

— А мы уже беспокоились. Где ты была? — спросил он с укором и с радостью в голосе.

Нина опустила глаза. Говорил же брат: не ходи в дождь на кладбище. И вот что получилось…

— Вы что это, товарищ, ребенка одного на кладбище отпускаете? Следить надо за детьми, — строго начал милиционер выговаривать Степану, но перевел взгляд с потерянного лица отца на печальное личико дочери, покачал головой и добавил уже мягче. — Кладбище-то большое. Заблудиться дважды два, а скоро зима… Можно и замерзнуть на улице…

Степан молча соглашался, растерянно кивая головой.

Нина все еще не могла унять дрожь. В волосах таяли снежинки и стекали со спутанных ветром длинных темных прядей.

Когда страж правопорядка ушел, Толя принес сухое платье и кусок черного хлеба, посыпанного сахарным песком.

— Больше без спроса из дома ни ногой, иначе… — начал было строгим голосом отец. Нина испуганно захлопала длинными ресницами, и Степан смолк на полуслове.

Молча вышел из комнаты, принес с общей кухни таз теплой воды и стал мыть ноги дочери. Нина плакала. Впереди ведь так много дождей и метелей. Значит, теперь не скоро можно будет пойти на могилку под плакучей ивой.

Степан и сам чуть не плакал. Посадил Нину на колени, гладил ее длинные густые волосы, цветом точь-в-точь, как у него.

— Вот наступит весна. Будем вместе ходить к маме, — уговаривал он дочь, перед тем как уложить ее спать.

Зима тянулась целую вечность, завывала, заметала следы. Но пришел конец и ей.

Едва растаял снег, Нина снова пошла на кладбище, но сколько не бродила среди могил, так и не нашла знакомый крестик под плакучей ивой.

За зиму кладбище разрослось еще больше. В этом огромном городе мертвых так легко потеряться маленькой девочке.

Расстроенная, Нина вернулась домой. Ни отцу, ни брату ничего не сказала о своей беде. Говорил ведь отец: не ходи одна на кладбище.

Но когда весна вступила в свои права, а свежая зелень листьев ослепляла яркостью, Степан сам взял дочь за руку и повел какой-то другой, незнакомой дорожкой к знакомой плакучей иве.

Обновленная, вся в белых пушистых комочках, она размеренно покачивалась на ветру и как будто ждала их прихода.

— Вот мы и пришли, — вздохнул Степан, задумчиво провел шершавой ладонью по свисающей ветви.

С того дня отец и дочь ходили на кладбище почти каждое утро.

Осенью Степана уволили из ресторана за пьянство, и теперь он работал то сторожем, то дворником.

Но к бутылке больше не притрагивался. Да и пить-то было не на что. В доме не осталось даже подушек. Все, что можно было продать, было продано. Денег не хватало не то что на водку — чаю и то в доме не было. Только хлеб не досыта, да иногда немного сахара. Вот и вся еда.

А на Первое мая Степан принес мягкого белого хлеба и связку шаров для детей, которую кто-то подарил ему на улице.

Утром мимо дома длинным строем прошли демонстранты. Но теперь из окна не видно было ни шаров, ни флагов — только глухо доносились медные звуки маршей. Да Нине и не было больше никакого дела до яркого шествия. Она уже стала слишком взрослой, чтобы приходить в восторг от барабанной дроби и пестроты стягов. В марте ей исполнилось шесть лет.

В выходные дни с отцом и сестрой на кладбище ходил и Толик. Сережа еще в марте уехал в Ленинград искать работу и учиться. Несколько раз в месяц старший брат присылал домой письма. Неровно оборванная бумага в клеточку приносила хорошие вести. Сережа работал токарем и учился в каком-то ФЗУ.

Каждый раз Толик торжественно, медленно, чтобы продлить радость момента, разворачивал сложенное вчетверо письмецо и громко, с выражением читал. Все письма были одинаково короткими, и ни в одном из них не было плохих известий. Сережа не любил писать длинных писем.

Степан слушал внимательно и то светлел лицом, то хмурился. Потом сам перечитывал письма, как будто хотел увидеть то, что скрыто между строк.

Мало ли что может вытворить старший сын вдали от дома?

Да и младшие дети тоже теперь целыми днями пропадали не известно где… Толик с утра до вечера носился по чопорным казанским улицам с дворовой детворой. Нина каждый день бегала с подружкой Галочкой на Казанку и возвращалась домой только под вечер. Чистая широкая река хрустально сверкала на солнце, и этот мокрый прозрачный хрусталь в жаркий день притягивал детвору со всех казанских улиц. Но сверстники Нины плескались с родителями…

Время оседало пылинками на зеркале.

Осенью Галочка пошла в первый класс, и остывающие казанские будни казались Нине длинными-предлинными.

Часами она бродила одна на Черном озере, ожидая, когда подруга сделает уроки и выйдет погулять.

— Ты одна, ты одна, ты одна…

Странный невидимка снова бродил за Ниной повсюду, и она научилась его не бояться. Он оказался не злым, а, скорее, печальным.

Нина больше не спорила с ним, и только иногда напоминала:

— Ведь ты же со мной. А скоро и Галочка вернется из школы…

Но вскоре у Галочки появились новые школьные подруги и друзья, и она все чаще забывала о Нине.

Зато оказалось, кто-то невидимый совсем не прочь поиграть. Он больше не дразнил: «Ты одна, ты одна…», а только утешал: «Нам весело и вдвоем», а как-то придумал покататься на веревочных качелях. Они свисали откуда-то сверху и почти касалась земли.

Нина потянула качели к себе, и вдруг сквозь ладони в нее электрическим разрядом вошла пронзительная боль. Веревка оказалась оголенным проводом.

Девочка закричала так, что на мгновение замерло веселье на Черном озере, будто остановилась карусель от нажатия кнопки.

Какие-то незнакомые люди направлялись к девочке, но никто не решался прийти на помощь повисшей на смертоносных качелях.

Спасение снова пришло в статном образе милиционера.

— Разойдитесь, граждане, — быстро протискивался сквозь толпу молодой стройный мужчина в форме.

Отдыхающие послушно расступались.

— Прижми ладони к земле! — кричал милиционер на ходу.

Нина судорожно припала к земле. Страж правопорядка рывком оторвал девочку от провода.

— Чья это девочка? — обратился он к собравшимся.

Никто не ответил.

— С кем ты пришла? — обратился он к Нине.

Девочка растерянно молчала, еще не опомнившись от потрясения.

Вместо нее ответил Толик. Он вынырнул откуда-то из толпы, и мчался со всех ног к Нине.

— Это моя сестра! Что здесь случилось? — подбежал он к перепуганной сестренке и, увидев свисающий провод, все понял сам.