Племянник короля

В горенье и боренье

«После ужасных сцен, кои я видел во время разделов, я испытал такую неприязнь к родине, что вернулся туда с твердым решением обеспечить себе хотя бы самое заурядное существование вне пределов Польши…»

После этого меланхолического признания бывшего кембриджского студента и партнера по танцам Марии-Антуанетты наступают годы, которые он сам признает в будущем самым прекрасным и наиболее творческим периодом всей своей жизни. «После краткого пребывания дома я понял, что здесь у меня есть возможность творить добро, и даже много добра. Это была главная причина, которая повлияла на перемену моих решений». И это не были ничем не подкрепленные слова. Когда просматриваешь сейчас документы этого периода жизни князя Станислава, удивляет разительная перемена, происшедшая в аристократическом барчуке, который семь лет, главным образом для развлечения, блуждал по чужим странам, немного учился, немного флиртовал, много танцевал, и если ему и удавалось чем-либо поразить современников, то разве что дерзостью, с которой он время от времени ставил на место какую-нибудь распоясавшуюся дамочку.

В 1776–1784 годы перед нами предстает совершенно иной Станислав Понятовский: энергичный политический деятель с хваткой общественного реформатора, современный бизнесмен, который смело может считаться предшественником польского капиталиста. Сейчас просто трудно поверить, что этот новый князь Станислав – родной сын разнузданного и легкомысленного владельца «латифундии» на Фраскати и Шульце. В этой фигуре проявляются лучшие черты Понятовских: ум и смелость короля, решительность и последовательность примаса. Поражает удивительная работоспособность молодого князя, его понимание насущных проблем, важных для страны, необычайно действенное участие в общественной жизни. Можно смело сказать, что все, что князь Станислав делает в эти годы, было правильным, справедливым и полезным для страны.

Деятельность его полностью подтверждает лестное мнение, которое в это время высказывали многие современники, польские и иностранные. Недаром Станислав-Август хотел сделать этого племянника наследником трона. И дело было не в одной родственной любви и тщеславии. Король, как справедливо пишет польский историк Шимон Ашкенази, уготовляя князю Станиславу корону, «делал это, хорошо зная, что он такое есть, этот кандидат, руководствуясь политической справедливостью и семейным долгом».

Сразу же после возвращения на родину на королевского племянника свалилась целая лавина почестей, званий и общественных должностей. Король, верный своим давним намерениям, производит двадцатидвухлетнего племянника в генерал-лейтенанты коронных войск, вверяя ему командование придворными полками. Одновременно он вводит его в состав только что созданной Просветительной (Эдукационной) комиссии. Там князь Станислав сталкивается с лучшими умами тогдашней Польши, устанавливает близкие отношения с Анджеем Замойским, Игнацием Потоцким, Юлианом Немцевичем и Гжегожем Пирамовичем. В Варшаве в это время подготавливается первый после первого раздела сейм. Король считает это отличной возможностью убедиться в политических способностях племянника. По желанию короля и королевской партии князь Станислав выдвигает свою кандидатуру в сейм от Варшавского воеводства.

В 1776 году в Польше наблюдался резкий спрос на молодых энергичных политиков с прогрессивными взглядами. Трагический раздел всколыхнул совесть немногочисленной группы просвещенных магнатов. По инициативе короля было решено предпринять «сверху» последнюю попытку реформы социального и экономического устройства страны.

Реформистские настроения убедительно проявились во время сейма, который собрался осенью в Варшаве под председательством маршала Мокроновского. Группа магнатов – сторонников реформы, вооруженная идеями писателей и философов третьего сословия, резко столкнулась с поборниками шляхетской анархии. Первые в горячих дискуссиях подчеркивали важность и надобность просвещения для народа, необходимость поддержания торговли хиреющих городов, равно как и упорядочения «груды стародавних законов».

После долгих бурных заседаний сейм Мокроновского вынес ряд решений, из которых два выглядят светлым пятном на фоне наступившей после раздела беспросветности. Управление всем оставшимся после иезуитов имуществом было передано Эдукационной комиссии: Сейм уполномочил бывшего канцлера Анджея Замойского – одного из наиболее светлых и уважаемых в государстве умов разработать юридический кодекс, «имеющий по всей стране за образец служить».

Князь Станислав показал себя на этом сейме первоклассным оратором и решительным сторонником социальных и экономических реформ. Славу реформатора он завоевал еще до сейма, на Варшавском воеводском сеймике. Первая из его реформ касалась… депутатского костюма. Костюмы депутатов от воеводства были тогда очень богатыми, и особенно славились они дорогими эполетами, вытканными из чистого золота. И вот молодому Понятовскому, стороннику «элегантной простоты в английском стиле», каким-то чудом удалось уговорить варшавскую шляхту отказаться от драгоценных эполетов и пожертвовать их в пользу больниц. Примеру Варшавы последовали еще несколько воеводских сеймиков. Успех начинающего парламентария был несомненный, но популярности среди шляхты, обожающей пышность, это ему не обеспечило.

Вообще следует сказать, что при всех своих достоинствах князь Станислав не сумел завоевать симпатий в широких дворянских кругах ни в начале своих молодых, проведенных в борении и горении лет, ни тем более в позднейший период. Надо думать, что объяснялось это прежде всего причинами чисто внешними: окружающей молодого вельможу атмосферой, его внешностью и образом жизни.

Вернувшемуся на родину князю Станиславу всего лишь неполных двадцать два года. Он очень высок и субтилен, в чем, наверное, таится причина его не очень крепкого здоровья. Лицо красивое, бледное, серьезное. Обращают на себя внимание глаза – большие, черные, с меланхолическим выражением. Те самые «чужие» глаза Понятовских, которые интриганы XVIII века считали самым красноречивым доказательством якобы неофитского происхождения королевской семьи. Одевается князь Станислав всегда на заграничный манер. Изысканно, но без броской элегантности, никаких следов столь модного тогда среди мужчин кокетства и чрезмерной любви к украшениям. Если он не облачался в мундир генерал-лейтенанта коронных войск, то охотнее всего появлялся во фраке английского покроя – в черном или темно-зеленом. Из Англии он вынес подчеркнутую сдержанность, умение владеть жестами и движениями и чувство дистанции в светских отношениях. Это производило впечатление высокомерности и вредило ему в глазах многих людей. Он хороший оратор, но оценить это могут только понимающие слушатели. Выступая в сейме, он избегает пустого разглагольствования, кокетничанья с публикой, демагогических приемов, излюбленных у ораторов той поры и столь обожаемых галеркой. Выступления князя Станислава скупы, деловиты, в них есть подлинная эрудиция, цифры и знание фактов. Князь Станислав много читает, интересуется естествознанием и минералогией, питает слабость к изящным искусствам, особенно к музыке. Кроме того, он единственный из Понятовских, чей нравственный облик не вызывает никаких нареканий. Находящийся в то время в Варшаве швейцарский математик и ботаник Бернулли констатирует, что, «ко всеобщему удивлению, поведение князя Станислава было столь добродетельным, что его ставили в пример всем молодым польским дворянам». Кроме того, князь Станислав с первой минуты своего пребывания в Варшаве выделяется из общего магнатского круга рачительностью и деловитостью. Из-за этих редких для тех времен качеств ему в одном из политических памфлетов даже приклеили эпитет «крохобор». Здесь нелишне вспомнить, что знаток нравов XVIII века Лукаш Голембовский утверждает, что крохобором, французиком или постником называли каждого, «кто вообще не пьет и у себя в дому не потчует в лежку», а именно это «не пьет и не потчует» в глазах нормального шляхтича считалось смертельным и непростительным грехом. Также с самого начала князю Станиславу вменялось в вину то, что он «корчит гордые мины», что недоступен, окружает себя иностранцами, что во всеуслышание высказывается за религиозную терпимость и покровительство иноверцам.