Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Побледнев и кашляя, она твердо смотрела на лейтенанта Биля.

— Вы думаете, что мой муж умер?

Лейтенант не отвечал.

— Нет, не бойтесь за меня. Я уже переживала такое ранее. Скажите мне, есть ли, по вашему мнению, шанс, что мой муж жив?

В то время как у лейтенанта Биля не хватило духа для ответа, она сказала:

— Ладно, вы полагаете, что он погиб.

Лейтенант взял ее за руку:

— Пожалуйста, приготовьтесь поехать со мной в Чагрес. Вы окажетесь в Нью-Йорке примерно в то же время, что ваш муж в Сент-Луисе. Через несколько недель вы встретитесь.

Хотя лейтенант утверждал, что ей следует вернуться, поскольку ее муж возвращается на Восток, она понимала, что его действительным мотивом было желание предотвратить ее отъезд в Сан-Франциско, где она хотела встретить мужчину, погребенного в ледниках Скалистых гор.

— Благодарю вас за вашу доброту, лейтенант. Я понимаю, как близко к сердцу вы приняли мои интересы. Но вы ошибаетесь. Сейчас полковник Фремонт должен быть уже в Сан-Франциско. Он ждет, а я обещала, что встречу его там.

Он поклонился, сказав:

— Пожалуйста, обдумайте то, что я сказал, мисс Джесси.

После того как он ушел, она села в кресло-качалку. Итак, четвертая экспедиция закончилась провалом! Сама она не так уж печалилась по поводу неудачи: люди столкнулись с непреодолимым препятствием, вот и все. Они сделали все, что могли, но этого оказалось недостаточно, чтобы преодолеть непроходимые Скалистые горы. Но как это воспримет Джон: как потерю денег, вложенных его сторонниками в Сент-Луисе, как потерю возможности восстановить свою славу исследователя и следопыта? Не воспримет ли он это как свою личную слабость, свой личный провал, не будет ли считать себя ущемленным? Не станет ли он бояться критики и обвинений за гибель людей под его руководством? Не помешает ли это ему взяться за новое дело?

К тому же перед ее глазами маячил призрак гибели мужа. Она могла верить ему не больше, чем в прошлый раз, но ее пугала возможность того, что Джон мог быть серьезно ранен. Билл Уильямс сообщил, что у него сильно обморожена нога. Мулы либо замерзли, либо забиты на мясо. Он мог спуститься со Скалистых гор только пешком, ведь члены его группы слишком ослабели, чтобы нести его. И что, если он не мог ступать на обмороженную ногу? Он не сильнее природы, и переход им Сьерры еще не означает, что он бессмертен.

Она не допускала и мысли, что ее любимый погиб, но, возможно, у него не было средств пробиться в Калифорнию. Он возвратился в Сент-Луис или Вашингтон, чтобы восстановить свое здоровье. Какой же смысл ей ехать в Сан-Франциско, в эту грязную дыру, охваченную истерией золотой лихорадки, где у нее нет ни друзей, ни родственников, где она будет одна с дочерью, не имея места, куда пойти, ни работы, ни мужа, который встретил бы ее?

Джесси так соскучилась по дому, что по ее щекам непроизвольно потекли слезы. Не будут ли ее порицать, если она позволит убедить себя, что нет смысла ехать в Сан-Франциско? Верно, она обещала встретить там мужа, но если он не в состоянии добраться до Сан-Франциско, если он сейчас на пути в Сент-Луис, какой смысл ей ехать туда? Зачем рваться в такое трудное путешествие? У них нет никакой возможности связаться друг с другом, сообщить, следует ли ей вновь отправиться в Панаму, либо Джон приедет к ней летом по суше. В лучшем случае ее ждут сумятица, душевные страдания и новые месяцы разлуки.

Джесси поднялась с кресла и вышла на балкон. На свежем воздухе она почувствовала себя бодрее. Соборная площадь опустела, и, глядя на шпиль собора, блиставшего восточной роскошью, она чувствовала себя отчаянно одинокой, ей так захотелось, чтобы ее обняли руки мужа, и она знала, что не может вернуться в Нью-Йорк. Ведь она не сказала: «Я встречу тебя в Сан-Франциско, если позволят обстоятельства», или «При условии, что буду уверена в твоем пребывании там, чтобы встретить меня», или «Если доберусь туда». Она обещала безусловно, а обещания должны выполняться, какими бы они ни были — трудными или легкими. Если она выполнит это обещание при таких почти невероятных обстоятельствах, тогда не только Джон будет знать, что она всегда выполняет обещания, но и она сама будет знать, что умеет их сдержать.

Джесси закончила укладывать вещи. Мадам Арс пришла в ее спальню, довольная тем, что наконец-то Джесси приедет в собственную страну и окажется среди своих людей. Джесси обняла пожилую женщину и нежно прошептала:

— Если бы не вы, я скончалась бы здесь. Чем могу я отплатить за вашу доброту?

Мадам Арс ответила с улыбкой:

— В испанском языке нет слова «отплатить».

Они все еще бормотали любезные слова друг другу, когда с улицы послышался шум. Из Чагреса прибыла новая группа американцев. С этой группой был доставлен тщательно охранявшийся почтовый мешок Соединенных Штатов, предназначенный для Сан-Франциско. Часть почты, несомненно, адресовалась американцам, застрявшим в Панама-Сити на несколько месяцев.

Отвечавший за доставку почты передал мешок американскому представителю в Панама-Сити — американскому консулу, который был обязан отправить почтовый мешок с первым судном в Сан-Франциско. Когда американцы узнали, что прибыла почта, они ворвались в консульство, требуя, чтобы консул открыл мешок. Джесси бросилась через двор и присоединилась к возбужденной группе перед зданием консульства. Консул твердил:

— Я не хочу нарушать правила. Мешок запечатан. Его нельзя открывать до прибытия в Сан-Франциско. Разве вы не видите пометку: «Место назначения — Сан-Франциско»? Я не уполномочен…

Американцы не намеревались ждать несколько недель писем от своих родных, пока запечатанный мешок будет плыть вместе с ними до Сан-Франциско.

— Мы возьмем на себя ответственность! — кричали они. — Мы подпишем петицию! Каждый из нас распишется за письма!

Если Джон спустился с гор живым, то в этом мешке будет письмо от него. Джесси была уверена, что в мешке есть такое письмо, и она была полна решимости получить его. Она протиснулась через толпу. Мужчины кричали:

— Вот миссис Фремонт! Она хочет получить сообщения от полковника. Вскройте этот окаянный мешок и дайте нам нашу почту!

Консул посмотрел в последний раз на лица мужчин, затем взглянул в глаза Джесси и быстро проговорил:

— Хорошо, но я не возьму на себя ответственность. Я не вскрою мешок. Выбирайте комитет, и пусть комитет возьмет ответственность на себя.

Мешок был вскрыт до того, как консул сказал последнее слово. Кто-то крикнул: «Вам, миссис Фремонт!» Сквозь слезы Джесси увидела адресованный ей толстый конверт из Таоса, надписанный рукой ее мужа, и другой — от отца из Вашингтона. Она спотыкаясь пробежала площадь, вбежала наверх, вскрыла конверт Джона и прочитала:

Дальше она не могла читать: слезы падали на знакомое и такое дорогое чистописание. Он в безопасности! Он не погиб в снегах! Если бы она поддалась собственной слабости, уступила настояниям лейтенанта Биля, то разминулась бы с этим почтовым мешком по пути в Горгону и не знала бы до Нью-Йорка, жив ли муж.

Джесси вытянулась на шезлонге, спрятав лицо в его чехол; она не могла ни думать, ни читать, чувствуя лишь всепоглощающее облегчение: он в безопасности. Спустя некоторое время она вновь взялась за письмо. К нему были приложены десять листов рукописи. Джон составил ее в виде дневника, явно желая, чтобы его записи явились для нее докладом о болезненных и трагических событиях четвертой экспедиции. Кровь отливала от лица Джесси по мере чтения: одиннадцать человек из тридцати трех погибли, умерли от стужи и голода или умопомешательства в походе. Те же, кому удалось спастись, превратились в бледные тени, а половина лишилась рассудка от мук и страданий. Каждый в группе осуждал, критиковал и возненавидел других. Джон осуждал Уильямса за трагедию, Уильямс осуждал Джона за вмешательство, за выбор непроходимой дороги. Джона осуждали за то, что он приказал спасать багаж, вместо того чтобы спасаться самим, а это привело к потере, возможно, девяти жизней. Уильямса, вышедшего с группой за помощью, обвиняли в каннибализме. Уильямс и его спутники осуждались за то, что, выйдя из гор, не вернулись назад, чтобы спасти оставшихся. Джон спасся благодаря тому, что встретил сына индейского вождя, с которым подружился за год до этого. Он добрался до дома Кита Карсона, еле волоча обмороженную ногу, страшный, как огородное пугало, больной телом и с отчаянием в душе.