Лодки уходят в шторм

Сергей прошел в палату и разговорился с ранеными.

Да, действительно, исход ночного боя, казалось, не вызывал сомнений. К рассвету мусаватисты почти полностью захватили город, за исключением узкой прибрежной полосы, маяка и площади перед ним — сюда они не могли сунуться из-за губительного огня с башни маяка.

Но с рассветом в ходе боя произошел крутой перелом. Реввоенсовет и военное командование разобрались в обстановке, разработали план ответного удара. Красноармейские части, сосредоточившиеся за маячной оградой, под прикрытием броневика перешли в наступление. С моря по городу ударили орудия "крейсера" "Милютин". Бандиты не отдавали без боя ни одной улочки, ни одного дома. И когда красноармейцы занимали дом, они снова и снова бросались в атаку, пытались выбить их оттуда. Иногда это удавалось. Некоторые дома по нескольку раз переходили из рук в руки. Бандиты не считались с потерями. Боясь гнева своих начальников, они отчаянно шли на смерть.

К вечеру красноармейцы все же потеснили противника, освободили центральную крепостную часть города. Бандиты отступили и окопались на окраинах.

И все-таки Ленкорань держалась…

Сергей пришел в Ленкорань ни свет ни заря. Он спешил застать Ширали Ахундова дома, пока тот не ушел: уйдет — ищи ветра в поле.

Город еще хранил свежие следы недавнего боя с мусаватистами. Тут и там чернели пепелища, от них несло горьким запахом гари. Пожары еще продолжались, горели дома, покинутые жильцами, и никто их не тушил. Черный дым облаком стлался над городом.

Ахундова дома не было, оказывается, он еще вчера ушел в тыл мусаватистов, в горный отряд Гусейнали. "Расскажет Салману о моем папке", — подумал Сергей. В Реввоенсовет идти было рано, и Сергей направился к Беккеру.

Беккер и удивился, и обрадовался Сергею.

— Сережка, Червон, ты когда вернулся? Как там, в Привольном?

Сергей вкратце сообщил обо всем, что там произошло, и спросил:

— Федя, ты знаешь, как погиб мой отец?

— Знаю, дружок, знаю, — опечалился Беккер.

— Расскажи мне, я должен знать.

— Да, ты должен это знать, — кивнул Беккер.

И вот что он рассказал.

За пять дней, что Ширали Ахундов и Владимир Морсин ходили по талышским селам Ленкоранской низменности, занятой бандами мусаватистов, и настраивали сельские отряды и дружины самообороны, чтобы те ударили по бандам с тыла и шли на соединение с ленкоранскими красноармейскими частями, они крепко подружились. Ахундов знал Морсина со времени его приезда в Ленкорань весной прошлого года. Больше того, Морсин был одним из тех, кто три месяца назад рекомендовал Ахундова в ряды большевистской партии. Но особенно Ахундов проникся большим уважением к Морсину теперь, узнав, что тот уже семь лет состоит в партии; что он не только плавал вместе с Ульянцевым на крейсере "Россия", но и дружил с ним; работал в Петроградской партийной организации и вернулся в Баку по ходатайству Алеши Джапаридзе, который и направил его в Ленкорань.

— Ты и с Лениным знаком? — поинтересовался как-то Ахундов.

— Не-е… Я только издали видел его. В апреле семнадцатого года мы, группа кронштадтских моряков, встречали Владимира Ильича на Финляндском вокзале. А вот Тимоша знал его…

Накануне, когда они возвращались из села Вель, им встретился дальний родственник Ширали из селения Герматук. От него узнали, что банды Мамедхана нет сейчас в селе, ушла куда-то. И Ахундов предложил Морсину побывать в Герматуке.

Придя в село, они собрали аксакалов на площади перед цирюльней, и Ахундов начал рассказывать им о том, как крестьяне других сел возделывают земли, отобранные у беков и ханов. Селяне слушали его хмуро, недовольно. Ну зачем Ширали травит им душу? Разве он не знает, как дорого обошлась им попытка сделать то же самое? Месяц назад Мамедхан ворвался в село, приказал напихать земли в рот аксакалу Агагусейну-киши, а многих из них велел перепороть.

Аксакалы то и дело опасливо озирались на моллу Керима, стоявшего перед мечетью и, перебирая четки, слушавшего Ахундова: "Уши Мамедхана! Все донесет ему!"

— Послушай, Бахшали оглы Ширали, — ехидно заговорил молла, — голос твой хорошо звучит, но поешь ты не из Корана. Среди этих гяуров, — указал он на Морсина, — ты тоже гяуром стал. Зачем смущаешь рабов божьих греховными разговорами?

— Молла, это вы одурачили их, забили им головы бредовыми россказнями, будто земля ханов и беков чуть ли не от бога, что грех зариться на нее. Именем бога вы держите этих несчастных в вечном страхе и покорности таким паразитам, как Мамедхан. А Советская власть говорит: довольно! Земля принадлежит тем, кто трудится на ней!

— Вот как? — побелел от гнева молла Керим. — Ты эти слова и Мамедхану-эфенди в лицо сказать можешь?

— И скажу!

— Все скажем, — спокойно добавил Морсин. — Придет день, за все сполна спросим с него!

— Да покарает вас аллах! — зло выкрикнул молла Керим и засеменил прочь…

После беседы один из аксакалов пригласил Ахундова и Морсина к себе домой. Поужинали, переночевали. Утром за чаем аксакал сказал:

— Ширали, ты знаешь нашу пословицу: гость в доме — праздник в доме. Мне приятно, что вы гостите у меня, мой дом открыт для вас. Но этот молла… как пить дать пошлет человека сообщить о вас Мамедхану, где бы он ни был. А тот не упустит случая…

— Ты прав, аксакал. Спасибо за гостеприимство. Нам гостить некогда. Мы пойдем…

Ахундов и Морсин направились в русское село Алексеевну. Едва вошли в аллею могучих платанов, ведущую в село, из кустарников выскочил парень с карабином. Следом вышли еще двое с дедовскими самопалами.

— А ну стойте-ка! Кто такие будете? — спросил парень.

Услышав, кто они, проводил в село.

На площади Алексеевки Ахундова и Морсина обступили сельчане с винтовками, подошли другие. Узнав, что из Ленкорани пришел заместитель председателя краевого Совета Ахундов, собралось чуть ли не все село. Пришельцев встретили настороженно: алексеевцы жили по принципу "моя хата с краю", и если и создали отряд, то лишь для того, чтобы обороняться от возможных нападений банд, но пока, как говорится, бог их миловал.

Как и в других селах, Ахундов представил Морсина, отрекомендовал его как личного друга матроса Тимофея. И это сразу изменило отношение к нему — алексеевцы знали и любили Ульянцева, просили рассказать о нем.

И Морсин начал рассказывать, потом умело свел разговор на самих сельчан, заговорил о их насущных задачах:

— Тимофей Иванович многое сделал, чтобы создать на Мугани крепкое войско. Легко переломить прутик. А попробуйте-ка переломить веник! Вот и он хотел собрать все красноармейские части, все партизанские отряды в одно крепкое войско, которое бы уничтожило врагов революции. Тимофей Иванович умер, но мы-то с вами живы, мы должны довести его дело до конца!.. Вот гляжу я на вас, у всех винтовки и карабины. В село к вам не всякая банда сунется: вмиг отпор дадите. Одним словом, живете, как в крепости, молодцы! А на Ленкорань то беломуганские, то мусаватские банды лезут…

— Ты, никак, пришел медведя дразнить? — перебил его бородатый сельчанин.

— Это только присказка, — улыбнулся Морсин. — Сказка впереди.

— Любо ли слушать будет? — скрипучим голосом спросил старик.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай, — ответил ему бородатый, и все рассмеялись. — Ты не обижайся, матрос. Сказывай свою сказку.

— Мой сказ простой: надо вам сговориться с отрядами окрестных сел и всем миром ударить по бандам, обложившим Ленкорань. И поделиться с ней чем можете: рыбой, рисом, хлебом. Там голодные, разутые, раздетые красноармейцы живота своего не щадят, чтобы отстоять Советскую власть, они за вас же и дерутся. Ведь стоит бандам взять Ленкорань, как они примутся за вас. И тогда не спасут вас ваши карабины и берданки. А если вы сейчас…

— Бандиты! Бандиты скачут! — с криком прибежал на площадь парень с карабином.