Спартанский лев

На праздничном застолье у Горго и впрямь собрались в основном спартанки: подруги и родственницы. Из мужчин здесь присутствовали Мегистий, Агафон, Эвридам и Тимон. Мужчины сидели за одним столом, женщины — за другим.

Леотихид сразу определил, что празднуют не столько день рождения царя Полидора, сколько недавнюю победу Леонида над аргосцами.

Красавица Феро поднесла Леотихиду вино в серебряной чаше. А тётка Горго, чернобровая и пышнокудрая Гегесо, предложила здравицу за Леонида и славный род Агиадов, давший Спарте многих победоносных полководцев. Леотихид сразу смекнул, что в словах Гегесо прозвучал намёк на Клеомена, не знавшего поражений. Поскольку в Лакедемоне было строго-настрого запрещено даже упоминание имени Клеомена, всякий, кто желал в узком кругу помянуть добрым словом старшего брата Леонида, делал это не слишком явно.

Леотихид, желая сделать приятное, а также искренне преклоняясь перед памятью столь дерзновенного мужа, подняв чашу, громко провозгласил:

   — Я пью этот нектар Диониса, желая лишний раз сказать доброе слово о царе Клеомене, державшем в страхе всех своих врагов. И выражаю надежду, что и царь Леонид унаследует непобедимость своего старшего брата.

Гости с восторгом восприняли этот смелый и благородный жест.

Выпитое вино наполнило Леотихида желанием творить добро, благо на него теперь взирало столько восхищенных женских глаз. И он объявил, что намерен спеть любимую песню царя Клеомена, которая ныне редко звучала в Спарте именно потому, что напоминала многим гражданам о нём. Эта песня была написана Алкманом как гимн в честь Агиадов.

Горго и Дафна уселись на стулья, взяв в руки кифары. Феро взяла флейту и встала за спиной у своей госпожи.

Леотихид вышел на середину небольшого зала, украшенного гирляндами из живых цветов, протянутыми над дверью и между тонкими колоннами, поддерживавшими потолок. В длинном пёстром гиматии, статный и широкоплечий, Леотихид с завитой бородой и длинными волосами выглядел очень внушительно.

Едва прозвучало вступление и тонкие переливчатые звуки знакомой всем мелодии слились в игре флейты и переборах струн, в трапезной водворилась тишина. Взоры гостей устремились на Леотихида, полные радостного предвкушения. На лицах отражалось волнение, словно сам царь Клеомен вот-вот должен был появиться, воскреснув из небытия. Прекрасный гимн Алкмана так часто звучал в Лакедемоне в царствование Клеомена, что эта музыка невольно связывалась для многих спартанцев с его победами.

Особенно волновался Эвридам, ближайший друг и соратник царя.

Леотихид запел, и вместе со словами гимна в украшенное цветами помещение вдруг хлынули слава и горечь ушедшей поры. На глазах у Эвридама заблестели слёзы. Он беззвучно шевелил губами, подпевая Леотихиду, вернее, повторяя за ним слова песни, с которой у него так много было связано в прошлом. Не смогла удержаться от слёз и Гегесо, слушая пение Леотихида. Как красиво исполнял эту песню хор спартанских девушек в день свадьбы её сестры Праксифеи и Клеомена, только-только взошедшего на трон Агиадов! Помнила Гегесо и о том, как замечательно пели этот гимн Клеомен и Леонид в день, когда появилась на свет Горго. Они исполнили гимн Алкмана у входа в опочивальню, где лежала после родов Праксифея. Вспоминая сейчас о том давно ушедшем дне, Гегесо плакала и тоже беззвучно подпевала.

А Леотихид пел, как умел петь только он в Спарте. За это он был любим почти всеми спартанками, несмотря на то что не совершил никаких подвигов и даже не стремился на войну. Песня в его устах была не просто песней, это была широкая могучая река, которая увлекала за собой слушателя, превращая его в безвольную сухую щепку. Голос Леотихида обладал такими чувственными оттенками, мог возносить на такую высоту звучание открытых звуков, что это не могло не восхищать. Если среди музыкантов Спарты Леотихид был «своим человеком», то среди певцов он был неоспоримым корифеем.

Когда гимн в честь Агиадов отзвучал, зал наполнился столь бурными проявлениями восторга, что прибежали даже рабы, оставив свои дела в поварне и кладовых. Женщины увенчали Леотихида венком из роз. Эвридам чуть не задушил Леотихида в объятиях, а Гегесо запечатлела у него на устах долгий поцелуй. Примеру Гегесо последовали Горго и Дафна. Даже Феро сумела протолкаться к Леотихиду, чтобы поцеловать его. Свой восторг она выразила ещё и тем, что слегка ущипнула царя за руку.

Рабы-виночерпии наполнили вином чаши. Теперь все присутствующие единодушно пожелали выпить за здоровье Леотихида, который своим вдохновенным пением кому-то подарил невыразимое удовольствие или напомнил о былом.

Среди весёлого шума никто не обратил внимания на вестника с красной повязкой на голове. Он возник в дверях, тяжело переводя дыхание. Его громкий голос был услышан пирующими не сразу, хором затянувшими новую песню.

   — Эфоры повелевают царю Леотихиду поспешить в герусию, — объявил вестник.

Веселье мигом погасло, ибо ни у кого не было сомнений: случилось нечто непредвиденное и угрожающее. Леотихид в сопровождении вестника отправился в герусию.

Вскоре по Спарте распространилась весть, что в Лаконику вторглись аргосцы. Область, куда проникло их войско, называлась Кинурией. Это была небольшая плодородная долина, ограниченная с востока побережьем Аргосского залива, а с северо-запада стеснённая отрогами горного хребта Парной. Эту область с городом Фиреей спартанцы отвоевали у Аргоса полвека тому назад. В Кинурии кроме коренных жителей фиреатов жили ещё изгнанники с острова Эгина, а также граждане из соседнего с Аргосом города Асины, изгнанные из отечества аргосцами. Кинурия славилась своими виноградниками и оливковыми рощами. Богатыми тут были и рыбные промыслы: в прибрежных водах было изобилие тунца и макрели. Аргосцы давно отчаялись отвоевать Кинурию обратно. Поэтому нынешнее их вторжение, да к тому же после поражения на реке Астерион, подействовало на старейшин и эфоров как гром с ясного неба.

Гонец, примчавшийся из Кинурии верхом на коне, рассказал, что аргосцы обошли укрепления лакедемонян в горах и проникли в область по болотистой приморской низине, где нет ни дорог, ни троп. Из-за свирепствовавшей болотной лихорадки там давным-давно никто не селился. Аргосцы с ходу захватили небольшой городок Эву, где жили эгинские изгнанники, и устроили страшную резню. Разгрому подвергся и городок Антана, новая родина арголидских асинян. Жители приморских селений толпами бежали в Фирею и город Прасии, что лежит гораздо южнее Кинурийской долины на берегу моря. Фиреаты призвали спартанцев на помощь, поскольку своими силами им было не справиться с многочисленным врагом.

Эфоры и старейшины постановили призвать в войско всех боеспособных граждан, чтобы без промедления ударить по аргосцам, осаждающим Фирею. Также было решено послать гонца к Леониду.

Резкая смена обстоятельств, когда весёлое празднество вдруг сменилось спешным военным сбором, подействовало на Леотихида раздражающе. Ему, как царю, предстояло вести лакедемонян в битву, и неотвратимость этого повергала Леотихида в состояние мрачной озлобленности. Придя домой из герусии, он накричал на жену, которая, по его мнению, надела слишком вызывающее платье, желая обратить на себя внимание Ксанфа.

   — Если тебе так хочется позировать Ксанфу обнажённой, тогда сними с себя это жалкое подобие химатиона и тряси перед ним своими грудями! — кричал Леотихид, разрывая одежду на изумлённой и испуганной Дамо. — Вот так!.. Теперь красуйся перед Ксанфом, дорогая! Зачем прятать такую роскошную задницу и великолепную грудь!

Всё это происходило в присутствии Ксанфа, который совершенно растерялся, впервые увидев Леотихида в такой ярости. Живописец мирно беседовал с Дамо в опустевшем пиршественном зале, когда сюда ворвался Леотихид подобно урагану.

Видя, что тот отворачивается, чтобы не смотреть на обнажённую Дамо, Леотихид рявкнул:

   — Не отворачивайся, Ксанф! Такое невнимание к моей супруге оскорбительно для меня! Ты столько раз хвалил мой дом, яства, слуг и лошадей, оцени же теперь и мою жену. Я хочу услышать твоё откровенное мнение о прелестях Дамо, род которой, кстати, один из древнейших в Лакедемоне. Поэтому она и стала царицей. Итак, Ксанф, я жду, что ты скажешь.