Жена башмачника

– Ты говоришь так уверенно.

– Для настоящей любви нужна особенная девушка.

– Ты веришь в любовь так, как я верю в святых.

– А во что еще ты веришь? – Вито надеялся, что Энца верит в него.

– В семью.

– Нет, ты. Лично ты. Отдельно от твоей семьи.

Энца задумалась. Ее первая мысль всегда была о семье, о здоровье отца, о потребностях матери. Она беспокоилась о братьях и сестрах, об их благосостоянии и будущем. Она так долго жила лишь для них, что не знала, как жить без них. Она пересекла океан, чтобы защитить их. Они всегда были единственной целью в ее жизни.

И Вито это понял.

– Ты должна подумать о том, чего хочешь ты сама. Чего ты хочешь от жизни? Помимо того, чтобы шить костюмы синьору Карузо, а потом расставлять их, потому что приготовила ему слишком много макарони.

– Меня еще никто об этом не спрашивал.

– Прости.

– Нет, я рада, что ты спросил. Ты не только водил меня в разные восхитительные места, но еще и заставил меня задуматься. Это не менее важно.

– Ты – вот что важно, – сказал Вито.

На углу Сорок шестой улицы и Пятой авеню он остановился и поцеловал ее. Энца не знала, куда это их заведет, но на сей раз не стала спрашивать. Лишь поцеловала его в ответ, разрешив себе просто жить.

11

Визитная карточка

Un Biglietto da Visita

Гирлянды из пурпурных глициний, закрепленные на бархатных канатах у входа в Метрополитен-опера, вызывали в памяти виноградные шпалеры в садах Тосканы.

Пока светские дамы занимали места в очереди, чтобы войти, их броши с изумрудами и сапфирами и платиновые диадемы, мерцавшие жемчугами и бриллиантами, создавали впечатление, что вы под звездным небом в зачарованном лесу, наполненном феями – разве что бескрылыми.

В подвале театра костюмеры передавали подправленные в последнюю минуту костюмы одевавшим артистов ассистентам, и те со всех ног бежали из катакомб наверх, в театральные уборные, где звезды перед выходом на сцену просматривали ноты своих партий и распевали гаммы.

Синьор Карузо нервничал.

Соединенные Штаты вступили в Мировую войну, и Карузо хотел выразить этой стране свою признательность. Вместе с Антонио Скотти они поставили специальную программу, включив в нее арии из любимых опер и заручившись помощью хора Мет и верных товарищей – таких, как Джеральдина Фаррар. Даже Элиа Пальма приехал из Филадельфийской оперы в сопровождении своих любимых сопрано, чтобы принять участие в звездном вечере. Абсолютно все друзья Карузо собрались, чтобы выйти на сцену или сыграть в оркестре. Никто не отверг приглашения маэстро.

Карузо нравилось играть несколько ролей за вечер, но до сих пор он это делал лишь в частных домах или в небольших собраниях. Сейчас его костюмы висели на специальной передвижной вешалке, а сам он, в белых хлопковых подштанниках, рубашке и бежевых шелковых носках, курил сигару, просматривая написанный от руки перечень номеров сегодняшнего представления, в которых должен был петь.

В партере, куда ни глянь, были люди в новенькой, хрустящей коричневой форме – солдатам, отплывавшим в Европу, раздавались бесплатные билеты. С истинно военной точностью они занимали ряд за рядом, словно выполняя маневр.

«Бриллиантовую подкову» переполнял нью-йоркский высший свет, элегантные вечерние туалеты переливались коралловым, изумрудно-зеленым и бирюзовым. Из-за этого ложи казались оконными ящиками с пышными растениями в полном цвету.

Визитные карточки, отпечатанные вручную на льняной бумаге, лежали на круглом столике в вестибюле позади лож. Имена, выведенные темно-синими изящными буквами, принадлежали аристократии, политической и военной элите, равно как и семьям, построившим город и оказывающим поддержку его культуре, – Вандербильт, Кушинг, Элсуорт, Уитни, Крават, Стил и Гриноу. Они входили в свои ложи, где было сервировано шампанское с клубникой, и ждали, пока поднимется занавес, – с тем же головокружительным предвкушением, что и простой рабочий, купивший стоячий билет на галерку, чтобы послушать великого Карузо.

Джеральдина Фаррар скользнула в свое атласное платье, покрутив бедрами, затем натянула сверху корсаж.

– Да, и без синего хорошо, – сказала она. – Серафина, вы были правы.

– Благодарю вас. – Серафина, скрестившая на груди руки, признательно склонила голову.

Ассистентка подвинула зеркало, чтобы Джеральдина смогла увидеть, как выглядит туалет со спины. Та кивнула, довольная результатом, и костюмерша вручила ей пару бриллиантовых сережек-капелек. Джеральдина вставила их в уши и застегнула – так застегивают кнопки рабочего комбинезона.

Антонио Скотти, одетый в смокинг, прикрыл рубашку и широкий шелковый пояс чистым полотенцем. Маленькими глотками он пил из чашки теплое консомэ из цыпленка, одновременно просматривая ноты выбранных им номеров и прерываясь, чтобы обдумать отдельные пассажи.

Энца и Лаура, подобрав подолы вечерних туалетов, со всех ног мчались по расположенным под сценой катакомбам. Платье Энцы было розовое, из атласа, с заниженной талией, скроенное по косой, Лаура же выбрала желтую юбку из плотного фактурного шелка, на поясе был завязан огромный бант из лилового тюля. К ней она надела белую шелковую блузку с обтянутыми тканью пуговицами.

– Поспешите, бабочки, – крикнул Колин от самого выхода.

Девушки, смеясь, подбежали к нему.

– Вито ждет нас у осветителей.

Энца и Лаура последовали за Колином тайными коридорами, вверх по лестницам, пока не оказались прямо за «бриллиантовой подковой». Они слышали шарканье подошв прямо над головой, на балконе, – это занимали свои места благотворители.

Приподняв юбки, девушки принялись взбираться вслед за Колином на балкон для осветителей, чтобы устроиться там за длинным рядом прожекторов, похожим на гирлянду из полных лун, – счастливая примета.

Вито, во фраке, протянул руку, чтобы помочь Энце подняться, и коснулся губами ее щеки.

– Выглядишь прекрасно, – сказал он.

– Ты тоже, – откликнулась Энца.

– У тебя совсем не сбилось дыхание, – поразился Вито.

– Она же альпийская козочка, помнишь? – встряла Лаура. – Вот ирландки привыкли бегать по равнине, и не дальше, чем к соседке.

Колин за бедра подтолкнул Лауру наверх, к Энце и Вито.

– Мне тоже положен теплый прием? – спросила Лаура у Вито, одергивая юбку.

– Нет, только теплое шампанское.

– Значит, не зря я сюда забиралась.

Вито выстрелил пробкой и раздал бумажные стаканчики. Зазвучали тимпаны, как тревожный набат в древней долине.

Все четверо уселись на табуретки, огромный занавес раздвинулся, и голубой прожектор омыл Энрико Карузо единственным сияющим лучом.

Публика встала. Глаза Карузо черными бриллиантами мерцали в голубом свете, он широко улыбался – с удовлетворением человека, любящего свое дело. Взмыли скрипки, и над толпой поплыла первая нота, чистое ля средней октавы, как звучный пушечный выстрел.

Энца взяла руку Вито и крепко ее сжала.

Вито покинул галерею для осветителей еще до того, как опустился занавес, чтобы сопровождать прессу в гримерную Карузо. Солдаты аплодировали стоя. Их овации длились целых шесть минут, пока Карузо не пожелал им доброй ночи, пошутив, что война точно будет проиграна, если он продолжит петь, а они – слушать.

Лаура и Колин вернулись в помещение кассы, где Колин должен был подсчитать сегодняшнюю выручку, составить ведомость и отнести сумки с наличными управляющему. Деньги должны были пойти на покупку облигаций в пользу солдатских семей. Лаура сидела рядом, пока Колин крутил ручку кассового аппарата.

Вито полагал, что работа с прессой отнимет у него несколько часов, поэтому он заказал для Энцы такси. Но погода была отличной, воздух благоухал, так что она решила пройтись пешком. Пробираясь сквозь толпу солдат, чтобы выйти на Пятую авеню и направиться домой, она, спасаясь от ночной прохлады, накинула на плечи розовое болеро.