Жена башмачника

Зазвонил дверной колокольчик, Колин пошел открывать. Портье катил перед собой тележку, уставленную бутылками вина, гранеными бутылочками с ликером, хрустальными фужерами, изящными бокалами для шампанского. Было здесь и узорчатое серебряное ведерко со льдом.

– Ну и попойка намечается! – рассмеялся Колин, и Лаура бросила на него в раскрытые двери буфетной полный обожания взгляд.

– Ты влюблена, – с улыбкой заметила Энца.

– Втрескалась по самые завязки, – мечтательно откликнулась Лаура.

– Мне еще не пора подыскивать одноместную комнату в «Милбэнк-хаус»? Когда он собирается познакомить тебя с сыновьями?

– Надеюсь, скоро, но искать соседку по комнате тебе еще рано.

Раскатав последнюю колбаску ньокки, Энца порезала ее на кусочки и каждый наколола вилкой, пока Лаура мыла в раковине и разбирала зелень.

Энца приготовила соус, почистив шафран и положив его на сковородку, где в оливковом масле уже томился чеснок. Она уменьшила огонь и добавила к смеси еще и сливочное масло. Номер наполнился ароматом итальянского деревенского лета.

– Девушки, вы там как? – спросил Колин.

– Думаю, у нас все готово, – сказала Лаура, оглядывая кухню.

– Тогда я пойду, – сказал Колин.

– Спасибо, – ответила Энца, – вы очень помогли.

– Не за что! – Он подмигнул Лауре, взял шляпу и был таков.

– Этот человек совершенно не вписывается в мою семью. Он ходил в школу «Филипс Эксетер», закончил Амхерст и командовал яхтой во время регаты где-то близ побережья Род-Айленда. Его мать ведет свой род от людей, которые прожили здесь так долго, что у них есть почтовые ящики в Джеймстауне. Я вышла из своей лиги. Прыгнула выше головы. И я совершенно одурманена. Поверь, когда он увидит моих родичей и обнаружит, что мы варим собственное пиво, он больше никогда не пригласит меня на свидание.

– Тогда привези их на Манхэттен, чтобы знакомство состоялось здесь.

– Ага, все семьдесят тысяч родственников. Вместо парома мне понадобится баржа. Нет, спасибо, я предпочту держать семью подальше от посторонних глаз. Если вывалить на него сразу всю эту кучу, он сбежит.

– Если он тебя любит, то не испугается и населения всей Ирландии.

– Ты слишком наивная, – вздохнула Лаура. – Когда дело доходит до положения в обществе, все, что они согласны смешивать, – это коктейли.

Дверь номера распахнулась, впуская лучшие голоса Метрополитен-опера.

Стены апартаментов были обиты белым дамасским шелком с рисунком из черного бархата – цветовая гамма нотной бумаги. Плавные изгибы и певучие линии мебели напоминали о музыкальных инструментах. Две удивительно мягкие белые английские кушетки стояли одна напротив другой, их разделял пуфик, отделанный перламутровыми пуговицами. Единственным ярким пятном в комнате были кроваво-красные розы в окружении глянцевых зеленых листьев, стоявшие в серебряной вазе. Прятавшийся в алькове стол был накрыт к обеду – принадлежавший отелю прекрасный костяной фарфор и приборы из чистого серебра.

– Я на небесах! – донесся из прихожей голос Энрико Карузо. – Шафран! Чеснок! Burro! [66]

– Они рановато! – всполошилась Лаура, помешивая соус. – Нам еще столько всего нужно сделать!

– Спокойствие, – отозвалась Энца.

– Да тут затевается нечто особенное, Эрри! – воскликнула Джеральдина; она стянула через голову джемпер и достала из кармана юбки сигареты.

– Мне необходим бокал вина, – заявил Антонио Скотти, снимая шляпу. Скотти был среднего роста, с чертами типичного уроженца Центральной Италии: нос выдавался как альпийский пик, губы красиво изгибались, а небольшие карие глаза наводили на мысль о птице.

– Я налью. – Карузо откупорил бутылку, наполнил бокалы, не забыв и свой, а потом отправился к девушкам на кухню.

Энца бросала комочки ньокки в кипящую воду.

– Наконец-то поем, как подобает крестьянину, – воскликнул Карузо.

Антонио тоже присоединился к ним.

– Где ты нашел кухарку?

– За швейной машинкой.

– Звучит угрожающе, – заметил Антонио.

– У женщин часто больше одного таланта, Антонио. Если тебе повезло, то талантов два. Они могут приготовить как ньокки, так и… фрикадельки.

– Следите за словами, мальчики. Тут леди, даже три. – Джерри отпила глоток вина. – Что вы готовите?

– Ньокки с шафраном, – ответила Энца.

Карузо запустил пальцы в миску с только что натертым пармезаном.

– Я путешествую с кругом своего собственного сыра.

– Уж лучше, чем с женой, – откликнулась Джеральдина.

– Весит он точно больше, – сказал Карузо. – Моя малышка Доро предпочитает Италию. Она перекрашивает виллу.

– Мы работаем, а твоя Доро развлекается, – пожал плечами Антонио.

– Тебе нужна жена, Антонио, – сказал Карузо.

– Ни за что. Я сам покрашу свою виллу.

– Женщины придают жизни форму и смысл, – заверил Карузо.

– Тебе лучше знать. Ты всегда то с одной, то с другой, – заметил Антонио.

Энца выкладывала дымящиеся клецки в миску, пока Лаура медленно помешивала соус. Затем Лаура передала ложку Энце, та добавила в сковороду чашку сливок и, обернув посудным полотенцем рукоятку половника, полила соусом исходящие паром ньокки.

– Итальянцы в конце концов всегда оказываются на кухне, – объявил Антонио. – Это наша судьба.

Зазвенел колокольчик.

– Я открою. Возможно, это моя истинная любовь. – Джеральдина проскользнула сквозь низенькие, как в салуне, дверки.

– Вряд ли, – сухо заметил Антонио. – Он в Италии, с женой.

Лаура, накладывавшая салат, опустила голову, как истинная ирландская судомойка, притворившись, что ей нет дела до сплетен.

– Прошу всех к столу, – произнесла Энца.

Энца и Лаура быстро посыпали ньокки тертым пармезаном и охристыми кружевными нитями шафрана.

– Я буду прислуживать за столом, а ты собирай тарелки, – распорядилась Энца.

– С радостью. Только прибереги что-нибудь для нас, – прошептала Лаура. – Запах божественный!

Когда Энрико Карузо пригласил ее приготовить «тарелочку ньокки», Энца немедленно отправилась к Серафине. Сначала та была против. Но когда Карузо сам обмолвился об этом мисс Рамунни, она поняла, что придется позволить Энце заняться стряпней. В Метрополитен-опера Карузо никогда ни в чем не отказывали, ни в больших просьбах, ни в малых. Серафина только указала Энце, чтобы та не забывала о своем месте: ей следовало прислуживать маэстро и его друзьям, но не присоединяться к ним за столом и даже не допускать таких помыслов со стороны Карузо.

Энца резко остановилась, увидев Вито Блазека, сидевшего по правую руку от Карузо, напротив Джеральдины. Антонио уселся во главе стола, лицом к хозяину. Вито поднял взгляд и подмигнул Энце. Она вспыхнула.

– Delizioso, Энца! – воскликнул Карузо, когда Энца принялась составлять тарелки из-под салата на поднос.

Быстро накрыв на стол, Энца вернулась на кухню.

– Ты видела? – Она сгрузила тарелки в раковину.

Лаура выглянула в дверь:

– Вито Блазек. Реклама. Он везде. Полагаю, это не случайно.

– Наверняка решит, что я прислуга, – разочарованно проговорила Энца.

– Ты и есть прислуга. Как и я, если уж на то пошло.

– Он встречается с Джеральдиной? – спросила Энца.

– Сомневаюсь. Синьор Скотти сказал, что у нее любовник в Италии, разве не помнишь?

– Я старалась не обращать внимания.

Лаура налила Энце бокал вина, и они прислушались к разговору за дверью. Антонио говорил об изменениях, произошедших в Англии с тех пор, как та вступила в войну, и о том, что публика нынче жаждет музыки больше, чем когда-либо. Карузо заметил, что война благотворно влияет на одни лишь искусства – в суровые времена они переживают расцвет. Джеральдина рассказала о своих концертах в Италии. Лаура хихикнула, осознав, что они только что приготовили ньокки для величайшей оперной звезды мира, а еще прошлой зимой бегали по улицам Хобокена в вареной шерсти и дешевых шляпках. Энца шикнула на нее, чтобы не мешала подслушивать.