Q

Как и Хуберт Рухер.

Тебе все донесли — ты наверняка наводнил своими шпионами город? Ты послал своих головорезов притащить его сюда силой. Теперь он в цепях, пускающий от ярости пену изо рта — предостережение для всего города. Ты сошел с ума, Ян, мы же не за это боролись.

Вижу, как ты важно восходишь на сцену, в глазах лед, а борода заострилась, как никогда прежде.

Я вижу тебя.

— Господь разгневан, потому что нашелся тот, кто посеял сомнение в миссии Его пророка.

Он боролся рядом со мной, этот человек, выполнял мои приказы, а теперь, я знаю, жалеет об этом. Возможно, он возненавидел все то, что делал. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы понять, но, наверное, лучше не делать этого. Вот ты стоишь там прямо как столб, скрученный цепями, в ожидании, пока Бог подскажет пророку Матису, как обойтись с тобой.

— Время закончилось. Выбор сделан. Каждый, кто предает знамя Господне, кто показывает, что всегда сомневался, что просто последовал за другими, не чувствуя в действительности внутреннего призвания взять в руки святое оружие, — это враг. А сейчас он распространяет неуверенность в рядах святых, чтобы отсрочить нашу победу. Но наша победа неизбежна — нас ведет Господь.

Ты сумасшедший, сумасшедший, мерзкий пекарь, и я тоже сумасшедший, потому что именно я преподнес тебе все это на блюдечке.

— Если мы немедленно не вырвем грешника из гущи святых людей, гнев Господний обрушится на всех нас.

С мечом в руке он обходит вокруг Рухера, лицо у того побагровело и исказилось от ужаса.

Презренный адвокатишка фон дер Вик вместе с тремя другими дворянами возражает, что в Мюнстере никого никогда не судили без надлежащей судебной процедуры, что требуются свидетельства, адвокат…

Матис молча ходит и ходит кругами: он взвешивает эти слова и продолжает кружить. Напряжение, возрастая и поднимаясь над головами людей, достигает и его. Он останавливается.

— Судебная процедура. Свидетельства, адвокат. Выходите вперед, ну же.

Потупив встревоженные взгляды, неуверенными шагами они поднимаются на помост.

Какого дьявола ты все это делаешь, Ян? Я обнаруживаю, что сжимаю рукоятку пистолета. Отделенный от меня несколькими головами, на меня смотрит Гресбек, его лицо окаменело, стало бесстрастным, шрам, дергающийся над бровью, — единственный признак нервного напряжения.

Осторожно, Ян, эти люди научились бороться.

— Сегодня вы станете свидетелями величайших событий. Вы станете свидетелями рождения Нового Иерусалима: Мюнстер больше не существует, в Божьем городе Его слово станет единственным законом. А Он говорит и действует рукой своего пророка. Вы свидетели.

Лезвие взлетает вверх и опускается на горло Рухера, перерубая его одним ударом.

Всеобщее смятение. Фон дер Вик, облитый хлынувшей кровью, стоит опустошенный и уничтоженный в центре площади, Книппердоллинг и Киббенброк уставились в землю, Ротманн беззвучно шевелит губами в молитве, Гресбек окаменел.

Тишина, промораживающая до костей больше, чем адский холод, прерывается лишь смиренной мольбой, взывающей к воле Божьей: кто-то в толпе падает на колени.

Сцену захватывает Бокельсон:

— Какой безмерный дар — эта кровь, очищающая святой народ от позора сомнения! — Положив на плечо аркебузу, он выходит вперед и гладит лицо фон дер Вика, собирая кровь Рухера. Размазывает ее по своему лицу.

— Этот ублюдок. Этот гнусный червь удостоился высшей чести. Почему?! Почему он?!

Он в упор стреляет в грудь трупу, погружает руки в раны и кропит толпу щедрыми брызгами:

— Благословляю вас кровью и духом, мои святейшие братья!

Никто не двигается с места.

Матис простирает руки, обращаясь ко всем нам:

— Паства Господня! Бог Отец преподал нам великий урок. Он пробудил порок — он копнул глубже в поисках страстного стремления к привилегиям и к собственности, которые еще живы среди нас, и очистил нас от них. Пока еще кое-кто думает, что Его дух может содержаться в жалких муниципальных привилегиях одного города. Нет. Новый Иерусалим сегодня — маяк для всех святых людей, прибывающих сюда со всего христианского мира, чтобы разделить славу Всевышнего. Мы боремся не за привилегии меньшинства, а за Царство Божье. И в действительности это чудеснейшее явление: говорю вам, в этом году Пасха придет на новую землю и новое небо и станет началом Царства святых. Бог Отец придет и подметет землю внутри этих стен. То короткое время, что осталось, — осталось для вас, не для меня, не я буду хранить паству от искушений старого мира. Бог Отец говорит, что так и должно быть, что каждый, избранный людьми для этой миссии, будет выполнять ее от Его имени. — Он вручает свой меч Книппердоллингу. — Не сомневайся, брат, такова воля Отца небесного.

Бургомистр смущенно и недоверчиво берет оружие, потом ищет поддержку в лице Матиса, но не находит.

— Все мы лишь его орудия.

Пророк затягивает псалом, и постепенно к нему присоединяются все присутствующие…

Стук в дверь. Я не двигаюсь. Я устал, сижу в темноте. Сильные удары, настойчивые.

— Герт, открой. Открой эту идиотскую дверь.

Снова стук. Поднимаюсь… медленно. Уходить он явно не собирается.

Открываю.

В тяжелом темном плаще с капюшоном — в таких отправляются в путь, — закутавшись в него головы до ног, передо мной стоит Редекер.

Он входит.

Я разваливаюсь в кресле, голова — на подлокотнике. Как валялся и перед его приходом. Как и последние три часа. Что мне сказать тебе? Ответа нет. Шепчу совсем без убеждения:

— Я не думал, что все так кончится.

— А о чем вы думали? Какого хрена, скажи, вы притащили его сюда?

Я что-то мямлю.

Ярость Редекера лишает меня слов.

— Я верил в вашего Бога, Герт, потому что Он сражался на баррикадах, надирался в трактирах, грабил церкви и внушал ужас рыцарям. Если хочешь знать, я все еще верю в Него. А не знаешь ли ты, случайно, куда Он отправился, когда ушел отсюда?!

Эти слова как эхо звучали в моей голове все время после прихода Яна Харлемского.

— Матис — дерьмо, Герт. Судья, стражники, палач — злейшие враги бедняков, которые сражались вместе с нами. Этот сукин сын говорит о Боге подонков. Но кто Он, его Бог? Еще один судья, стражник, палач.

Три часа назад на площади… Пистолет зажат в руке… Я глотал слюну и воздух. Ждал.

И другие тоже ждали. Меня.

— Этот сумасшедший скот все разрушил. У меня от него стынет кровь.

— А почему ты ни хрена не делаешь? Почему не избавишься от этого ублюдка? Сделай это сейчас, Герт из Колодца, порви ему зад! Вы все святые, ты помнишь, а я вор. Вор. Я взял свое. Я ушел отсюда — и был таков.

Сжимаю кулак, пальцы впиваются в ладонь. Ответить мне нечего.

Слабый свет падает на человека, не похожего на уроженца здешних мест: нервный маленький ястребок, на ногах — единственный предмет его гордости, солидные ботинки, грязные скороходы. Я интуитивно ощущаю, как торчат его пистолеты и переметная сума, маленькая и пухлая, короткие курчавые волосы и необычная борода, редкая, аккуратно причесанная к кончику, мягкие усы, полукругом спускающиеся к подбородку, — эксцентричная геометрия метиса, неправильный остроугольный треугольник, с которым лучше не встречаться беспокойными ночами в этих краях.