О, юность моя!

— Сытно будет.

Хозяин принес два чурека, блюдце лобио с чесночным соусом и полбутылки пива завода «Енни». Холодная фа­соль показалась Леське амброзией. Потом на столе появился глиняный горшок с дымящимся харчо. Это дей­ствительно очень сытное блюдо: пшена столько, что лож­ка стоймя стояла, и довольно много костей с обрывками баранины.

Когда Леська насытился, он взял меню и подсчитал убытки.

— Хозяин, а хозяин!

— Да, дорогой?

— Вам не стыдно обирать голодного человека?

— Зачем обирать? Ты хорошо покушал.

— У нас в Евпатории все татары очень честные люди. А вы, наверное, не из Евпатории?

— Приходи утром завтракать.

— Вот это другой разговор.

Леська улыбнулся ему и вышел.

— Хороший парень, — сказал хозяин жене. — Очень хороший.

Особенно доволен был хозяин тем, что Леська не уга­дал в нем грузина.

Ночлег Елисей решил устроить под какой-нибудь лод­кой. В Евпатории это было бы очень просто. Он пошел на пляж, завернув по дороге на Исторический бульвар. Гуляющие, как всегда, толпились на главной площадке, но в одной из аллей, по которой Леська решил прогу­ляться перед сном, со всех сторон слышались зазывные возгласы:

— Ваня — любовь! Ваня — любовь!

Леська шарахнулся в сторону и вскоре очутился на пляже. Найдя подходящую лодку, он нырнул под нее, сжался в калачик и начал уже задремывать. Но Севасто­поль — не Евпатория. Это город военный, насыщенный патрулями. Леська едва успел заснуть, как его осветил фонариком какой-то усач.

— А ну вылазь!

— В чем дело?

— Документы! Из тюрьмы вышел? Евпатория? За что сидел?

— Это вас не касается. Меня освободили, значит, было недоразумение.

— Гм... Понятно... Только спать под лодкой у нас не разрешается.

— А где же я буду спать?

— Можно в участке.

— Ну, нет! — засмеялся Леська, не очень, однако, ве­село. — Только не это.

Он пошел на Графскую пристань, присел на ступень­ках и, прислонившись к стене, засунул руки в рукава. Но другой усач поднял его, просмотрел документы и объяс­нил, что в Севастополе на улице спать не полагается.

Леська снова побрел в торговую гавань, где, как он знал, стояло большое отхожее место. Вошел в отделение «Для женщин» (там чище), примостился в уголке и бы­стро заснул.

Глубокой ночью в уборную залетели две фифы. Зре­лище спящего Леськи до того напугало одну из них, что она завизжала, точно впервые в жизни увидала одетого мужчину.

— Смотри, Нинця: у пас пьяный!

— Да не пьяный, — сказала другая, чуть постар­ше.— Бездомный. Пьяный бы разлегся, а этот только прикорнул. Вон под головой пиджак.

— Надо его выгнать. Эй, ты! Пижон!

— Не трогай его. Пусть спит.

Но Леська уже очнулся.

— Извините, — сказал он тихо, надел бушлат и вы­шел.

Та, которую звали Ниццей, побежала за ним.

— Послушайте! Вам негде ночевать?

— Негде.

— Пойдемте ко мне.

— Денег нет.

— Не нужно денег. Я по-человечеству.

Леська покорно пошел за ней.

Нина привела его в какую-то довольно обширную кухню. Угол в ней отделен занавеской. За ней кровать. Ничуть не стесняясь Леськи, женщина стянула через го­лову платье, потом сбросила комбинашку, расстегнула резинки, сняла чулки, лифчик и, голая, юркнула под одеяло.

Леська никогда не видел раздевающейся женщины. Его начала бить дрожь.

— Ну? Что же ты? Маленький? Ныряй сюда.

Леська задул свечку, разделся и лег рядом.

Женщина повернулась к нему спиной. Для начала Леська тихонько погладил острое, как у девочки, пле­чико.

Она отвела его руку:

— Э, нет! Это нет! Это — мое ремесло.

— А если бы деньги?

— Это мое ремесло. Ты-то чем занимаешься?

— Я студент, — соврал Леська.

— Можешь ты сейчас зубрить арифметику или там географию? Вот и я так же.

Леська затих.

Еще затемно он встал и выскользнул на улицу, чтобы не встречаться с Ниной.

«Какой чудесный народ люди! — думал он. — Почему сжалилась надо мной эта женщина? Почему пожалели грузчики? Ведь они сами нищие, а нищета, говорят, оже­сточает».

Так он пришел на базар, где у харчевни уже толпил­ся народ. Когда хозяин открыл дверь, Леська хлынул вместе со всеми.

— Узнаете меня? — спросил он хозяина.

— А как же? Сейчас, сейчас.

За Леськиным столиком сидели три каких-то торгов­ца. Один, веселый и пышный, сказал Леське, подмигнув:

— Спросите хозяина, какой он национальности.

— Татарин, конечно. Чего спрашивать?

— Нет, вы все-таки спросите.

Минут через десять хозяин принес на подносе четыре чурека и четыре тарелки хаши — супа с требухой.

— Все! — сказал он Леське. — Больше сдачи не будет.

— Ну, что ж. Спасибо и на этом. Между прочим, ка­кой вы национальности?

Рябой хозяин покосился на веселого торговца и, запи­наясь, сказал:

— Я... армянин...

— Э, кацо! Зачем неправду говоришь? Ты ведь гру­зин.

— Ну и что? Я вижу, господин не разбирается в кав­казских народах, а я такой некрасивый! Пусть думает, что я армянин.

В гавань Леська уже, конечно, не пошел: нельзя же быть свинтусом. Но деньги все-таки заработать нужно? Леська направился в пролетарскую часть города. Муж­чины сейчас на войне, рабочие руки могут пригодиться, а он готов работать за похлебку: дров наколоть, погру­зить что-нибудь, — мало ли что. Но полдня хождения ничего не дали: все дрова наколоты и все тяжести перене­сены. Усталый, измученный, Леська заглянул, наконец, в большой двор, застроенный в старинной итальянской ма­нере: двухъярусные строения с длинным общим балко­ном вместо коридора спускали со второго этажа длин­ные двухпалубные лестницы, на которых, как правило, сидели кошки и старухи.

Леська набрался духу и вошел. Подойдя к старухе с седой бородкой, он спросил:

— У вас есть кто-нибудь на войне?

— А тебе что?

— Я могу нагадать вам так, что вы увидите его сего­дня во сне.

— Иди, иди. Я каждый день вижу его во сне!

— Жаль. Я бы взял недорого: одну керенку.

— Иди, ищи дураков. Ступай. Керенка — это два­дцать рублей. Бутылка молока.

— В чем дело? — спросила другая старуха, в отличие от первой усатая.

— Да вот гадальщика черт принес. Шляются тут вся­кие.

— А про что он гадает?

— Про что? За одну керенку выдаст тебя замуж за генерал-губернатора.

— А ну, а ну, мальчик, поди-ка сюда. Ты и вправду гадаешь?

— Гадаю.

— А как? По картам?

— Нет, по руке.

— Ну-ка, погадай.

Бедняки крепко держат копейку. Не всегда потратят ее даже на необходимое. Но гаданье?.. Кто не надеется на лучшее? Кто не живет мечтами?

Леська раскрыл старушечью ладонь и стал вспоми­нать все, чему его учила цыганка Настя.

— Жить будете долго. Денег у родителей не было, у вас чуть-чуть побольше, но тоже не густо.

— Верно, — сказала старушка. — Догадаться не­трудно.

— Человек вы хороший, добрый, муж с вами ругался, но, в общем, любил вас. Да вас и нельзя не любить. А сами вы сначала любили совсем другого человека.

— Правильно! Скажи на милость!

— Есть у вас и талантец. Небольшой, но есть. Только вы его не развили. Вы что, поете?

— Нет. Белошвейка я. И хорошая. Второй такой во всем городе нет. Про талант это ты правду сказал, а на­счет того, что не развила, — неправду. Ну, еще что ска­жешь?

— А что старухе много рассказывать? — ворчливо отозвалась бородатая. — Какое у тебя будущее? Крест да ограда. Это и я угадать могу.

— Я могу так загадать, — сказал Леська, — что вы увидите во сне любимого человека.

— Что ж. Это хорошо.

Леська взял в обе ладони бабусину руку.

— Скажите мне на ухо, как его имя?

— А зачем шепотом? — отозвалась бородатая. — Все знают: Валька ее зовут. Внучка ее.

— Беленькая? Черненькая?

— Рыжая! снова объявила бородачка.

— Сколько лет? шепотом спросил Леська.

Бородатая не расслышала.

— Четырнадцать, — тихонько сказала усатенькая.