С Антарктидой — только на Вы

— А что они могут мне еще предложить? Если я не соглашусь, они, что, вертолет пришлют? — меня позабавило это предложение.

— Нет, вертолет они не пришлют.

— Так чего предлагать-то? Павел Кононович, я могу к вам зайти сейчас?

— Заходи.

Он был мудрый мужик, старый полярник и понял, что к чему. Спиртного у нас в экипаже не было, а ситуацию следовало разрядить. Когда я пришел, он уже все, что нужно, приготовил.

— Может, вы к нам зайдете?

— Не сейчас, — с ним мы зимовали в 9-й САЭ, когда он был директором обсерватории «Мирного». — А встреч у нас с вами будет еще много, поэтому — сами, сами...

— Тогда я ответную телеграмму Петру Павловичу напишу.

Я взял ручку: «Все понимаем. Доброго пути!» Сенько взял листок, прочитал.

— Не злишься?

— Нет. Я же понимаю, что другого выхода нет.

— Мы тоже на вас четверых не рассчитывали, придется ужимать наши запросы...

Я взглянул на календарь. В Антарктиде в разгаре зима, мы только закончили полеты, хотя по плану должны были завершить их еще в марте. Мысленно я прикинул: в апреле — летал, в мае — совсем мало, в июне-июле, когда подошли суда, — по полной программе и сверх нее. Так много в предыдущих экспедициях я еще не летал, тем более зимой, ночью... А тут и август, который подкатился совсем незаметно.

Плотников и его эпопея

Началась зимовка. Трудная, затяжная... В составе авиагруппы оставались десять человек: руководитель полетов Анатолий Головачев, авиатехники Анатолий Межевых и Николай Ларичкин, слесарь Алексей Кисов, тракторист Василий Боженков, инженер по ГСМ Гарик Загаров и наш экипаж из четырех человек.

... Плановые полеты не предвиделись до прихода сюда нового авиаотряда, а нашу летную судьбу теперь будут решать без нас в Москве. Конечно, если обстоятельства заставят и будет получено разрешение с Большой земли, мы выполним любой санрейс, ведь бортрадистом с нами мог бы полететь любой радист экспедиции. Это были высокопрофессиональные люди и на знакомство с радиоэлектрооборудованием самолета Ил-14 много времени им не понадобится.

И все же, ощущение того, что во всей Антарктиде остался только один наш экипаж, которому придется, в случае угрозы жизни кому-то из зимовщиков на других станциях, идти туда на Ил-14 в одиночку, было не из приятных. Подстраховать нас некому, и случись, что обстановка заставит нас идти на вынужденную посадку, помощи ждать придется долго, если, вообще, ее кто-то сможет нам оказать. Безрадостная перспектива такого санрейса жила в душе каждого из нас, четверых членов экипажа, ложилась дополнительной нагрузкой на и без того измотанные нервы. Единственное, что утешало, так это история экипажа Петра Плотникова, работавшего в 14-й экспедиции.

... В конце 1968 года в Антарктиду прибыл небольшой авиаотряд под командованием Евгения Журавлева в составе двух экипажей Ил-14 и одного Ан-2, который должен был автономно базироваться на «Новолазаревской».

5 декабря с аэродрома «Молодежной» пошел на взлет экипаж опытного командира Алексея Коршунова. Он впервые оказался в Антарктиде, впервые взлетал на Ил-14 с лыжным шасси с незнакомой, имеющей большие уклоны ВПП. В общем, взлететь им не удалось — они сломали переднюю стойку шасси, основательно повредили планер и двигатель.

Машина выбыла из строя на весь сезон, и второму экипажу — Петра Плотникова, пришлось взвалить на свои плечи всю работу по обеспечению грузами станции «Восток». Чтобы хоть как-то исправить положение, решили вырубить из льда старенький Ли-2, восстановить его и перегнать в «Мирный». Тем самым в какой-то степени обеспечивалась страховка полетов Плотникова — как я теперь знаю, скорее психологически, чем практически.

Самолет Ли-2 с огромным трудом вызволили из снежно-ледового склепа, в который его за несколько лет успела замуровать Антарктида, помогли ему быстренько оттаять, произвели ремонт, облетали в «Молодежной» и отправились на нем в «Мирный». На крутом ледниковом склоне у австралийской станции «Моусон» сделали промежуточную посадку. Переночевали у гостеприимных хозяев, а 22 декабря, утром, при выруливании на взлетную площадку, самолет мощным порывом ветра сбросило со склона ледника в трещины. Экипаж успел выскочить, но Ли-2 потеряли безвозвратно.

Плотников теперь был окончательно обречен на работу по трассе «Мирный» — «Восток» в одиночестве. Сколько же потребовалось мужества и силы воли этому экипажу, чтобы в течение нескольких месяцев в одиночку уходить в стылую жесткую пустыню, не имея за спиной, в «Мирном», никакой страховки?! Уходить, отчетливо понимая, что если придется сесть на вынужденную, то на помощь ему смогут прийти только через несколько недель... По себе знаю, как трудно сделать хотя бы один полет на «Восток» без товарищей, идущих следом. Экипаж Плотникова выполнил около сотни таких рейсов, тем самым показав всему миру, на что способны наши летчики и самолет Ил-14. Это был настоящий подвиг, который у нас в стране по достоинству так и не оценили. Но именно их работа позволила нам как-то увереннее чувствовать себя на зимовке, в которую мы угодили вопреки своему желанию. И я всегда буду гордиться тем, что Петя Плотников тоже пришел в «Полярку» вместе с нами из Балашовского училища летчиков...

«Зимовка» на зимовке

Дни шли за днями — тусклые, нудные. Судьба берегла полярников, и наша помощь пока была не нужна. Павел Кононович Сенько, мудрый человек и опытный руководитель, отлично понимая наше невеселое состояние, старался как можно больше загружать нас различными работами, практически не оставляя свободного времени для погружения в душевные переживания. В Антарктике зимой лучший лекарь от психологических недугов — труд, труд и труд. Впрочем, и не только в Антарктиде...

Меня Сенько часто приглашал в поездки на вездеходе по участкам, на одном из которых планировалось строительство будущего снежно-ледового аэродрома для приема тяжелых самолетов на колесном шасси. Таких участков было несколько.

— Зачем вам нужна эта головная боль? — я был противником создания такого аэродрома. — Для создания и поддержания в эксплуатационном состоянии ВПП вам придется круглый год перебрасывать сюда людей, технику, обеспечивать их жизнь и работу.

— Зато самолетом домой отсюда долетишь за пару дней, и не надо месяцами на кораблях в океане болтаться, — мрачнел Сенько.

— Но ледник-то течет. Всю зиму вы будете готовить ВПП, весной она треснет где-нибудь, и вся работа — насмарку. А если и не треснет, с приходом тепла снег размягчается, и на колесах все равно не уедешь. Вам нужна снежная подушка толщиной больше метра с плотностью бетона, длиной около трех километров да шириной метров шестьдесят... Сколько же горючки нужно сжечь, чтобы ее укатать?! — ужасался я.

— Не твое дело, — защищался Сенько, — Есть постановление правительства. И наука все рассчитала...

— Да что она понимает в авиации, ваша наука? — горячился я. — Затраты понесем колоссальные, а отдача — минимальная...

Эти перебранки длились часами, но как бы то ни было, свою работу по осмотру участков мы выполнили.

В октябре Сенько предложил мне сопровождать американского ученого-геолога Эдварда Грю в его походах по местным сопкам. Базироваться мы должны были вдвоем у подножия горы Вечерней в маленьком фанерном домике. Я согласился, и началась наша зимовка на зимовке. 27 октября 1973 года мы с Эдвардом обосновались в нашем домике и я еще не успел привыкнуть к капризам этого места. Зажег печку «буржуйку», чтобы приготовить ужин. Время шло, а курица в кастрюле оставалась сырой! Бешеный ветер трепал наш домик, в трубе, казалось, завывают сами черти, и тут я заметил, что огонь-то не горит. Срывным потоком воздуха с Вечорки пламя задуло. Я открыл чугунную дверцу, зажег клочок бумаги и сунул в печку, совсем забыв о том, что «буржуйка» «работает» на керосине с соляром. Огонь погас, но топливо продолжало литься на поддон и его там скопилось много, пока я заметил, что печка не горит. Фонтан огня ударил мне в лицо. Меня ослепило, обожгло брови, ресницы, бороду. Я крикнул Эдварду: