С Антарктидой — только на Вы

Я ответил, не вдаваясь в подробности, как они заставили нас поволноваться:

«Петр Павлович, следим за полетом. Просим регулярно давать информацию, как идете и где»... Больше ничего ему объяснять не нужно: он знает, что я готов вылететь на помощь в любую минуту. В случае каких-то неприятностей основные баки заправлены, а в дополнительные зальем бензин перед самым вылетом. Так делалось для того, чтобы не перегрузить Ил-14 до поры до времени, не вызывать лишних нагрузок на манжеты, сальники, чтобы стойки шасси не потекли...

Через несколько часов они выползли из этих облаков, набрали высоту... Позже, когда мы встретились, я спросил его:

— Петр Павлович, как до «Мирного» тогда доехали?

— Да, доехали, — он улыбнулся, — сначала было тяжеловато. Во фронт попали. Ну, и потрепало нас немножко...

Взлетал Заварзин. Огоньки они не считали, мелькнул, мелькнул, — и ладно. Они не предполагали, что мы не по всей длине полосы успели их зажечь (хотя должны были бы просчитать наши действия), поэтому и ушли с полосы раньше. Но Заварзин вообще так взлетал, это была его манера. Потом, уже в 23-й САЭ я с ним снова работал, был проверяющим в его экипаже при полете из «Новолазаревской» в «Молодежную», незадолго до катастрофы, в которой Заварзин погиб. Он так же «подорвал» машину. Я спросил после полета:

— Слушай, ты почему ей так высоко нос задираешь на взлете?

— Да, решил попробовать, как она себя будет вести... Она ведь пустая, легкая...

Он только отработал в 22-й САЭ, отлетал без авиационных происшествий и предпосылок к ним. Обычно на взлете держишь машину под определенным углом к горизонту, чтобы после отрыва от ВПП тебе хватило руля высоты — увеличить, если потребуется, угол атаки. Заварзин же тогда, в 18-й САЭ, взял штурвал на себя с избытком, и Ил-14, как бежал с высоко поднятой передней ногой, так и полез вверх. А может нам с Головачевым все это лишь показалось: ночь и плохая видимость скрадывают расстояния, и потому мы увидели эту махину в пяти метрах от себя в снежной мути, как в замедленной киносъемке...

Спасение с «пересадкой»

Но вернемся к «Оби». Сведения о своей работе Москаленко нам в «Молодежную» давал скупые, отрывочные, и лишь позже я узнал, что операцию, которую провели тогда мои товарищи, полярники, по-праву, без всяких прикрас, назвали сверхгероической. Эта оценка в равной степени относилась и к Москаленко с Заварзиным, и к Кошману, и к Волосину.

Судно подошло в район «Мирного», но близко к берегу прибиться сквозь льды не смогло и стало у кромки припая далеко в море. Первоначальный план с работой через «Моусон» Москаленко отменил, они решили сразу перебросить людей с «Мирного» на «Профессора Зубова». Но подходящего ледового аэродрома, к которому могло подойти и судно, найти не удалось. Поэтому Москаленко с Заварзиным брали людей в «Мирном», уходили в океан и садились на «крыше» высокого столового айсберга. Только на нем нашли подходящую площадку, но очень короткую — длиной всего 900 метров. И вот ночью, в погодных условиях, хуже которых не придумаешь, они взлетали с «Мирного» и, найдя в океане этот айсберг, садились ему на «спину». А он высоченный, с отвесными стенами... Потом Кошман взлетал на вертолете со льдины возле судна «Наварин», шел на этот же айсберг, забирал пассажиров с Ил-14 и доставлял на льдину, с которой люди переходили уже на борт корабля. Этот «мост» работал, пока с «Мирного» не вывезли всех, кто должен был уходить на Родину. Они сняли с «Оби» и начальника зимовочной экспедиции П. К. Сенько, который позже прилетел к нам в «Молодежную» вместе с Москаленко.

Айсберг этот стоял севернее горы Гаусберг, в районе восточного берега Западного шельфового ледника. Там часто откалываются огромные пласты, сползают в океан. Однажды в тех местах я нашел 15-километровый айсберг, ровный, как столешница, — садились мы на него. Но такие льдины обычно долго не живут, разламываются, пришлось уходить, хотя соблазн устроить на ней аэродром был. Она лежала на чистой воде и, если подходит зыбь, волной ее ломает. Айсберг, на котором работали Москаленко, Заварзин и Кошман, был высокий, столовый... Но утешения в этом мало. Со всех сторон — обрывы, а полоса длиной меньше километра. Значит, садиться надо было у самого края, чтобы хватило места для пробега Ил-14 и его остановки. А после выгрузки людей приходилось рулить к краю айсберга и взлетать с этого «стола», стены которого падают в океан. Но неизвестно, какой сюрприз в этот момент может подбросить Антарктида, каким будет скольжение лыж, откуда повернет ветер... И потом: ночь есть ночь, круговерть, снега, мороз... Ночная посадка на освещенный аэродром с бетонной ВПП дается не просто, а тут...

Но иного выхода не было. На станциях «Мирный» и «Молодежная» скопился почти двойной личный состав — отзимовавшие специалисты и те, кто работал в сезонной экспедиции. К тому же с «Оби» всех лишних людей тоже забрали. Часть полярников вывезли корабли на Родину одним рейсом, остальные ждали «Обь», но она застряла. «Наварин» пошел ей на выручку. Перебрасывать людей с «Мирного» в «Молодежную», как мы планировали вначале, оказалось слишком рискованно. Лететь-то надо 2200 километров, ночью, в скверную погоду, ведь май — самое плохое время для полетов. Поэтому решение Москаленко перебросить всех, кто ждал отъезда домой, из «Мирного» на корабль было совершенно верным. Кто знает, что было менее рискованным — наш первоначальный план или тот, который Москаленко осуществил в «Мирном».

А «Обь»? Будь моя воля, я удостоил бы самых высших наград и ее капитана, и весь экипаж.

Хуже нет, чем ждать...

... Я оставался в «Молодежной» в состоянии полной готовности к вылету, если моя помощь где-то понадобится. Но операцию Москаленко благополучно завершил и решил перелететь к нам. Кошман и Волосин остались на судне, а Ил-14 пошел в «Молодежную». Они запросили погоду, мы сообщили: «Видимость ухудшается, ветер, снег метет, но лететь можно. Ждем».

Взлетели они, идут. И вдруг радиограмма: «Будем садиться в «Эймери». Как обухом по голове. Сразу запросили причину посадки: никто ведь ее не планировал, база закрыта, по аэродрому ветры, снегопады погуляли... Петр Павлович, правда, «Эймери» хорошо знал, две экспедиции — 17-ю и 18-ю там отработал, но, кажется, никакой необходимости садиться на ней сейчас у них-то нет. Значит, что-то заставило это сделать.

В ответ на наш запрос — тишина, связь пропала. Я стал анализировать. Топлива на полет к нам у них хватало — в это время синоптическая ситуация складывается так, что идти приходится с попутным ветром, и скорость машины в рейсе «Мирный» — «Молодежная» выше, чем в обратном направлении. Нормальная скорость Ил-14 — 250 км/ч, но они должны были идти 270-280 км/ч... Мне удавалось и 300, 320 «вылавливать». Это в «Мирный» идешь всегда со встречным или со встречно-боковым ветром, поэтому времени на полет туда уходит больше. Редко, на стыке двух барических систем — горного антарктического антициклона и морского циклона — удавалось проскочить туда в попутной струе ветра, но ее еще надо было отыскать. Помощника себе всегда найти хочется...

Но они-то шли к нам! И Головачев, и Колб, вижу, тоже места себе не находят. Сели? Не сели? А вдруг беда какая приключилась? Самое страшное в таких ситуациях — неизвестность. Она выматывает тебя, хуже самой тяжелой работы. Неожиданно пискнул приемник: «Сели». И опять связь пропала. Проходит час, второй, третий...

— До «Эймери» 970 километров, они где-то на полпути к нам, — Головачев встает. — Ты, Женя, и вы, Аркадий Иванович, отправляйтесь в «Элерон». Я останусь здесь, с радистами. Вам нужно отдохнуть — вдруг надо будет лететь к ним...

— Может, и ты с нами поедешь, Федорович? — я знаю, что Головачев не спал уже двое суток. — Радисты нас вызовут, если понадобится.

— Нет, я здесь останусь.

В таких случаях — я это уже хорошо усвоил — с Головачевым спорить нет смысла: пока не убедится, что экипаж в безопасности, из своей будки руководителя полетов он никуда не уйдет.