Великая грешница или Черница поневоле (СИ)

Оставшись одни, Василий и Федор повели далеко не веселый для них разговор:

- В Москву нам и шагу ступить нельзя. Маржарет будет разоблачен, и тогда Самозванец лишит его головы. Такие вещи цари не прощают, - произнес Федор.

- И не только Маржарет. Если ниточка потянется, может пострадать и дьяк Власьев. Мнишек хоть и уверил, что Юзеф будет молчать о нашем приезде в Сандомир, но я не слишком-то доверяю этому пану.

- И я, Федор… И все же я должен войти в Москву. Не для того я ездил к Мнишеку, чтобы остаться в неведении о Ксении. Должен, Федор!

- С риском для головы?

- Пусть с риском, но мысль о Ксении не покидает меня ни на минуту. А вот твоей головой я рисковать не хочу. Ты укройся где-нибудь, пережди, а уж я буду доводить дело до конца.

- Опять ты горячишься. Давай чуток покумекаем.

- Покумекать можно, но в Москву я все равно пойду… Да вот хоть с убогими.

По дороге тянулась нищая братия с тощими холщовыми сумами.

- А что? - оживился Федор. - Облачимся в нищенскую сряду, и сам черт нас не узнает. Здравая мысль тебя осенила, Василий!

* * *

К хоромам Катырева-Ростовского подошли под мерный церковный благовест. У дубовых ворот сняли шапки, трижды осенили себя крестным знамением. Василий постучал в калитку посохом. Чуть погодя открылось маленькое оконце, из коего высунулась патлатая голова.

- Да сколь можно? Прут и прут!

Голос сиплый, недовольный, бородища веником.

- Доложи князю, борода, что к нему пришли бывшие сослуживцы по Кромам, - строго произнес Василий.

- Каки еще сослуживцы? - захихикал привратник. - Голь перекатная!

Василий ухватил мужика за бороду.

- Доложи, сказываю!

- Сей миг, милочки, - прохрипел привратник, но только его Василий отпустил, как тот захлопнул оконце и заорал заполошным голосом:

- Караул! Разбойные люди!

На дворе свирепо залаяли цепные собаки, к воротам побежали холопы из княжьего подклета.

- Ну, зачем ты его за бороду схватил? - посетовал Михалков. - Надо ноги уносить.

На счастье «нищебродов» к воротам подъехал ражий всадник на игреневом коне в окружении десятка послужильцев.

- Что за шум?

К ражему вершнику ступил Василий, снял дырявый войлочный колпак, отвесил поясной поклон.

- Здрав буде, князь Михаил Петрович… Не признал? Василий Пожарский.

- Пожарский? - удивился Катырев. - Ну и дела… А это кто с тобой? Бог ты мой. Федор Михалков.

Услышав голос боярина, привратник широко распахнул ворота.

- Прошу в терем, господа стольники.

- Благодарствуем, князь.

Прежде чем сесть за стол, Василий вытянул из нищенской сумы свою дворянскую сряду, переоблачился; то же самое сделал и Федор. Ничего не скрывая, друзья кратко поведали о своих необычных странствиях.

Катырев чутко слушал и головой покачивал.

- А я уж вас не чаял в живых увидеть. На Москве прошел слух, что вы где-то утонули под Смоленском. Однако, друзья. И чего только не выпало на вашу долю.

А на языке Василия вертелся вопрос и он, не удержавшись, спросил:

- Прости, Михаил Петрович. Что с царевной?

Катырев ответил не сразу, и эта заминка напугала Василия: неужели с Ксенией что-то недоброе случилось.

- Не тяни, воевода.

Федор глянул на друга с неодобрением: понукать Катырева не следовала, ибо тот обладал суровым нравом и страсть не любил, когда его подстегивают. Особенно это было заметно на ратных советах под Кромами. Здесь, правда, другие обстоятельства, и все же…

- У тебя вижу, стольник, одно на уме, - нахмурив изогнутые пшеничные брови, молвил Катырев, и, не договорив, осушил серебряную чарку. Похрустел соленым груздочком, утер влажные, крупные губы рушником и, наконец, продолжил свою неспешную речь, свойственную сильным, волевым натурам.

- Расстрига повелел удалить царевну в Чудов монастырь.

- С какой стати? - тотчас вырвалось у Василия, и он весь напрягся, чувствуя, как толчками забилось сердце. Всего скорее Самозванец надругался над Ксенией, а затем спровадил ее в обитель. Ублюдок!

Катырев, наблюдая за лицом стольника, успокоил:

- На Москве разные идут толки. Царевна-де не захотела отдаться Расстриге. О том Федька Молчанов проболтался, но сему чернокнижнику у меня нет веры. Язык, что помело. А вот то, что Лжедмитрий получил от Мнишека гневное письмо, здесь у меня нет никаких сомнений. И доставил его некий пан Юзеф Сташевский, о коем вы мне уже рассказывали. Думается, оно и стало причиной удаления царевны в монастырь. Удовольствован ответом, Василий Михайлыч?

- Не совсем, воевода… Ксения уже приняла обряд пострижения?

- Пока нет… И дай Бог, чтобы не принимала.

Свои последние слова Катырев произнес в какой-то неопределенной задумчивости, но Василий принял их в прямом смысле.

- Разумеется, Михаил Петрович. Хочется ли ей в келью, в кою ее насильно отправили? А что, если вызволить ее из монастыря?

- И на Серебрянку? - усмехнулся Катырев.

- Почему на Серебрянку? Русь велика, можно и подальше увезти, где ее и леший не достанет. Главное, из обители вывезти.

- Вздор говоришь, стольник, - строго молвил Катырев.

- Да почему?

- Да потому, Василий Михайлович, что ты живешь одной навязчивой мыслью, от коей для Руси никакого проку.

- Не понимаю, Михаил Петрович.

- Глубже надо размышлять, стольник. Допрежь всего о державе стоит подумать. О державе!.. Тебе по нраву новый царь?

- Да я готов этого Расстригу на куски порубить!

- Никогда того не бывало, чтобы беглый монах царем становился. Гнать в шею! - поддержал друга Михалков.

Катырев одобрительно посмотрел на обоих, провел тяжелой костистой ладонью по курчавой бороде в серебряных паутинках, а затем перевел взгляд на Михалкова.

- Гнать в шею. Добрая мысль, но дело сие непростое, требует времени. А время пока играет на Самозванца. За ним ныне и стрельцы и служилый люд, а самое главное - люд посадский. До сей поры верит он в посулы добренького царя. Зело доверчив русский народ, и в том его несчастье.

- А бояре? Сколь бояр переметнулось к Расстриге! - со злостью произнес Василий.

Пожарский и Михалков полагали, что Катырев начнет костерить московскую знать, перешедшую на сторону Лжецаря, но того не случилось.

- С боярами не все просто, стольники… Не все просто.

Михаил Петрович, облаченный в белую домотканую рубаху, расписанную по вороту и рукавам серебряным шитьем, медленно поднялся из кресла, подошел к высокому косящетому окну, глянул на двор, по коему сновали челядины, и надолго замолчал, углубившись в какую-то думу.

Василий пожал плечами, а Федор с неподдельным интересом ждал растолкования слов именитого воеводы, и вот они последовали.

- Угоден ли был Годунов боярам Романовым, Шуйским, Мстиславским и другим высоким родам?

- Вовсе нет. Не зря их Борис Федорович в опале держал, - отозвался Василий.

- А почему в опале? - свинцовые глаза Катырева вновь перекинулись на Михалкова.

- А чтоб на трон не замахивались. Борис-то Федорович не Рюрикович и не Гедиминович, вот бояре и не прощали ему своего худородства.

- В том-то и соль. Неугоден был боярам Борис Федорович еще и потому, что зело дворянство возвысил. То-то бояре в исступление пришли. Для них Лжедмитрий - находка, путь к заветной цели.

- Находка?

- Не дивись, Василий Михайлович. Аль твой брат тебе ничего не сказывал?

- Да я его, почитай, и не вижу, Михаил Петрович.

- Худо. Твоя голова совсем не тем занята, а Дмитрий Михайлович тебе бы втолковал, что корысть бояр с пришествием Расстриги еще больше умножилась. Лжецарь - всего лишь игрушка в тайных замыслах знати. Недолго будет его царствование.

- Откуда такая уверенность, Михаил Петрович? - повеселевшим голосом, спросил Василий.

Катырев вновь уселся за стол, обвел обоих стольников цепкими глазами и молвил:

- Другим бы не поведал, а вам скажу, как заклятым врагам Расстриги…На Самозванца готовится боярами заговор. В челе его вновь Василий Шуйский. На сей раз, как мне думается, Расстриге не устоять.