Царь Дмитрий - самозванец
Царь Дмитрий - самозванец читать книгу онлайн
Книга Генриха Эрлиха «Царь Димитрий — самозванец?» — литературное расследование из цикла «Хроники грозных царей и смутных времен», написанное по материалам «новой хронологии» А.Т. Фоменко. Лжедимитрий — один из самых романтических героев отечественной истории, пришедший на смену «тирану» Ивану Грозному и «интригану» Борису Годунову. Его самозванство лишь придает дополнительные яркие краски его феерической судьбе, стремительному взлету на русский престол и еще более быстрому падению. Но бы ли он самозванцем? Отрицательный ответ на этот вопрос заставляет по-новому взглянуть на историю его пришествия и правления и порождает новые вопросы. Погиб ли Лжедимитрий во время переворота? С чем связаны успехи пришедшего ему на смену Лжедимитрия Второго? Почему народ, ратники, бояре, поляки и жена погибшего царя Марина Мнишек дружно признали злого второго самозванца? И почему через несколько лет на Земском Соборе, избравшем царем Михаила Романова, сын этого дважды самозванца рассматривался как претендент на престол? И, наконец, главный вопрос: как фальсифицируется история? Как, тасуя и переиначивая истинные исторические факты, можно создать связную версию, не имеющую ничего общего с истинной историей?На эти и на многие другие вопросы читатель найдет ответы в предлагаемой книге
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Какой же ты страшный?! Ты добрый! Я тебя люблю!
— Ах, малыш ты мой милый! Иди ко мне, дай я тебя обниму!
Ванюша подбегает ко мне, я наклоняюсь, подхватываю его
на руки и... остаюсь крючком. Лежу потом неделю на кровати, грею спину подушкой с песком раскаленным, Ванюша все время рядом со мной суетится, то вина нальет целительного, то орешков наколет, а то, стремясь доставить мне радость великую, примется буквы в слова складывать. А я лежу, на Ванюшу посматриваю, размышляю. Вырос парень-то, а я что-то сдавать начинаю, как бы момент не упустить, пришла, видно, пора исполнить прощальный завет брата моего и сделать дело мое последнее.
Едва разогнулся, встал с постели, так сразу и отправился к Ивану Романову. Как ни противно было моей гордости просить его о чем-либо, но ради дела святого я и не такое унижение готов был претерпеть.
— Пришел я к тебе, свет-боярин Иван Никитич, по-родственному и по дружбе старой, — приступил я сразу к делу, как только иссякли вопросы положенные о здоровье, о родне, о собаках, лошадях и охоте последней, — хочу я испросить у ца-ря-батюшки и думы Боярской дозволения отправиться в Святую землю, поклониться Гробу Господню, а если будет на то Его милость, то и упокоиться поблизости. Посоветуй, как сделать все так, чтобы отказа не было, от этого боярам неудобство, а мне зазорно.
— Зачем хочешь покинуть нас, князь светлый? — удивился Иван Романов. — Или обидели мы тебя чем-нибудь? Говори прямо, не стесняйся, все исправим. И о будущем не волнуйся,
все сделаем как положено, тебе уж и место приготовлено в храме Михаила Архангела.
— За заботу сию благодарность премногая, — ответствовал я с поклоном, — но просьбу свою вынужден повторить. По грехам моим тяжким дорога в рай мне только через Святую землю лежит, а мне в рай очень надобно, меня там княгиня Иу-лиания с нетерпением дожидается. Кстати! Чуть не запамятовал! Я как о Земле святой возмечтал, так духовную свою перебелил, а тут разбираю вещи старые княгини Иулиании и нахожу ларец с побрякушками женскими...
Достаю ларец, с собой принесенный, ставлю на стол, откидываю крышку. Вы, конечно, понимаете, что никакого касательства к княгинюшке моей незабвенной он не имел, но, думаю, что и она бы такими украшениями не побрезговала. Было их там навскидку тысяч на сто, Димитрий бы точнее сказал. Иван Никитич, даром что боярин первый, как заглянул в ларец, так в лице переменился.
— ...я и подумал, не переписывать же духовную, да и в паломничестве моем они мне без надобности, оставлю-ка я их в память о себе человеку доброму. Перед уходом открою ларец в последний раз, представлю, как они на княгине Иулиании блистали, и... — Тут я прикладываю левую руку к глазам, как бы унимая слезы невольные, а правой между тем не устаю доставать из ларца разные диадемы, ожерелья, запястья, перстни и вертеть их из стороны в сторону, чтобы ярче сверкали каме-; нья драгоценные.
— Подумать надо, — выдавил, наконец, Иван Никитич, судорожно сглотнув.
Зачем это затеял я все эти ходатайства да подношения или не волен я был уехать свободно? В том-то и дело, что не волен, вот как все в державе нашей переменилось! Прямо об этом мне никто, конечно, не говорил, но пристальную опеку Романовых я ощущал чутко. Они для слежки постоянной и холопа одного моего подкупили — на Руси тайны такие недолго живут, немногим меньше, чем сами предатели. Но я против'
обыкновения доносчика не тронул, чтобы не показать виду, что я о чем-то догадываюсь, чего-то опасаюсь или что-то замышляю.
Убежать не мог. Стар я стал бегать. Тем более с мальцом на руках. А ну как погоня, а ну как завернут! А погоня будет непременно, так просто они меня не отпустят, Марину с мальчиком аж до Яика преследовали, то же и со мной будет. Боятся до сих пор Романовы рода нашего, даже и такого старого пня, как я, потому как много я всего знаю, ох, как много! Нет, не мог я так рисковать!
Ждать ответа Ивана Романова пришлось довольно долго, ровно столько, сколько нужно грамотке тайной, чтобы преодолеть путь до польского замка Мальборг и обратно вернуться. Я не волновался, потому что заранее рассчитал, что в деле столь важном Иван Романов непременно захочет указаниями брата старшего заручиться. Так, несомненно, все и было, ведь только окаянный Федька мог придумать такой выкуп с меня затребовать. Должен-де я написать историю исправленную, род Романовский представить зерцалом добродетели и его неоспоримые права на престол Русский с несомненностью доказать, и записано все это должно быть непременно моей рукой, чтобы, впоследствии я, известный всему свету неколебимой честностью, не мог от слов своих отпереться.
Я поначалу остолбенел от удивления и возмущения, а Иван Романов так и вился вокруг меня, ему идея Федькина с каждым часом все больше нравилась, он уж и советы стал мне давать, как лучше все изобразить. Начать-де с царицы Анастасии, потому что другой сцепки с родом царским у них нет, о том, что произошло во время правления Ивана Молодого забыть или как-то переиначить, но Малюту Скуратова сохранить и черной краски для сего изменника не пожалеть, царя Симеона представить шутом старым, Бориса Годунова вместе с царем Борисом, погубителей рода, в грязь втоптать, Димитрия... — с Димитрием все ясно, его в Угличе зарезали по приказу зловредного Годунова, потому не могло быть у него никакого сына, у ворот же Серпуховских повесили незнамо кого, воренка какого-то. А еще Иван Романов, зная мое пренебрежительное
га
отношение к странам европейским, просил их в истории моей особо не задирать, мы-де перед ними сейчас слабы, потому ссориться нам с ними не резон, величают они нас высокомерно варварами, пусть и остаются в этом заблуждении. Хотел я на это сказать, что именно они, Романовы, первые народ русский не уважают и на Запад с почтением смотрят, но вовремя сдержался. Спросил лишь, неужто они хотят историю новую миру явить и не опасаются ли, что иноземцы подлог распознают.
— Бумага все стерпит, — отмахнулся Иван Романов, — европейцы же, особенно немцы, любому слову написанному верят свято, если оно к выгоде их служит, — и тут же утешил меня. — Может быть, история твоя, князь светлый, нам и не понадобится, если у других складнее выйдет.
Другие не замедлили на свет явиться. Выхожу я как-то из палат Ивана Романова, а встречались мы тогда не раз и не два, и живот к животу сталкиваюсь с лукавым Авраамием Палицы-ным, бывшим келарем Лавры Сергиевой. Тот отскакивает-на-зад, склоняется в поклоне почтительном и такую речь заводит:
— Премного счастлив вновь лицезреть вас, князь пресветлый! Имею к вам просьбу нижайшую: сложил я сказание о достославном подвиге иноков обители нашей во время осады твердыни Сергиевой богомерзкими ляхами и казаками воровскими, но остались моменты неясные, относящиеся к дням, нападению предшествующим. Вы же тогда, как я знаю, в обители нашей пребывали и лучше кого бы то ни было можете мне события те осветить.
—Дай почитать! — сказал я коротко и степенно.
Ох уж эти писатели! Сей Авраамий совесть, наверно, в отрочестве потерял вместе с невинностью, назови его в лицо подлецом, расцветет, будто рублем его пожаловали, плюнь в глаза, скажет — Божья роса, а тут раскраснелся, как девица на выданье, голову к плечику склонил, глазки потупил. «Что вы, что вы! Мой скромный труд!.. Ваше драгоценное внимание!... Честь великая!.. Счастье несказанное!..» А сам уж дрожащими руками сует мне кипу листов.
Прочитал с омерзением. Ведь келаря сего и близко в мона-
стыре в те долгие месяцы не было, он в Кремле за столом царским ношу свою тяжкую нес, а по сказанию выходило, что он и есть главный герой, об иных же упоминает лишь по скромности своей неизбывной. Да, этот рукою борзой любую историю напишет!