Катон (СИ)

"Казнив одного только Катилину, можно на некоторое время ослабить эту моровую болезнь в государстве, но навсегда уничтожить ее нельзя, - говорил Цицерон. - Если же он сам удалится в изгнание, уведет с собою своих приверженцев и захватит также и прочие подонки, им отовсюду собранные, то будут окончательно уничтожены не только эта, уже застарелая болезнь государства, но также и корень и зародыш всяческих зол".

"Уходи, уходи из Рима, Катилина", - словно припев после каждого куплета звучало в речи консула.

И Катилина ушел. После этого сенат мобилизовал находящиеся поблизости войска, поставил во главе их консула Гая Антония, поскольку Цицерон легче управлялся со словами, чем с воинами, и отправил эти силы в Этрурию против восставших.

В Риме наступило некоторое спокойствие. Лишь одно обстоятельство омрачало настроение Цицерона и его соратников - недавняя дружба Антония с Катилиной и прочими заговорщиками. Сейчас Цицерон создал отличные условия Антонию для преуспевания в рамках существующего государства, и это будто бы должно было удержать его от возврата к прошлому, но все же поручиться за его верность Республике не мог никто.

Катилина покинул Рим в ночь после заседания сената. Цицерон узнал об этом утром, но долго ликовать ему не довелось, так как уже через час осведомители доложили ему, что далеко не все заговорщики ушли вместе с предводителем. Многие видные фигуры из свиты Катилины, такие как Корнелий Лентул, Корнелий Цетег, Автроний Пет, Луций Кассий, остались в Риме.

Надеяться на их разрыв с заговорщиками не приходилось, а это означало, что Катилина и теперь не отказался от мысли совершить переворот в самой столице.

При всей очевидности заговора было еще много людей как из числа сенаторов, так и из среды плебса, которые считали Катилину невинной жертвой травли со стороны Цицерона, тем более что сам инициатор бунта изобразил себя таковым в прощальных письмах к знакомым, где он, желая выиграть время, сообщал о намерении удалиться в Массилию в роли изгнанника. Поэтому Цицерон вновь выступил с речью, но на этот раз не в курии, а на форуме. Он подробно обрисовал ситуацию в государстве, вызванную заговором, заверил граждан, что ни о какой Массилии Катилина не помышляет и скоро объявится в этрусском лагере мятежников. Затем консул перечислил и тщательно проанализировал категории граждан, поддерживающих Катилину и, представив этих людей отребьем, призвал народ не страшиться восстания и верить в победу. А в завершение он обратился к заговорщикам, оставшимся в Риме, напомнил им о своей бдительности и чрезвычайных полномочиях, каковыми пока не пользовался, и посоветовал либо срочно уйти к Катилине, либо отказаться от мысли противодействовать властям.

Едва в городе спала напряженность, Сульпиций и Катон вернулись к суду над Муреной. Теперь Катилина уже не мог претендовать на консульское кресло в случае осуждения Мурены, и это давало возможность даже трусоватым людям в своем решении руководствоваться соображениями справедливости. Однако могущественные покровители обвиняемого развернули мощную пропагандистскую кампанию в его поддержку. Впрочем, они не столько защищали Мурену, сколько нападали на Сульпиция и Катона, осуждая их за то, что в сложный для государства момент они вносят раскол в ряды оптиматов.

- Сейчас мне, как никогда, нужны понимание и содействие всех достойных граждан, - говорил Катону Цицерон, объявленный адвокатом Мурены, - а ты наносишь мне удар в спину, подрываешь мой авторитет.

- Если бы ты не вертелся во все стороны, желая угодить многим, а шел прямо, твоя спина была бы в безопасности, - резко заметил ему Марк. - Ты издал закон, направленный на борьбу со злоупотреблениями во время выборов, а теперь стараешься выгородить виновного в его нарушении. Ты сам, Цицерон, запутался в противоречиях и потому оказался в затруднительном положении, а я нахожусь на том же месте, где совсем недавно мы были вместе.

- Но настроения в обществе таковы, что ты, Катон, все равно не добьешься победы.

- Я лично к победе не стремлюсь, я добиваюсь победы справедливости. Моя задача: не осудить, кого-то, а утвердить истину.

- Ты рассуждаешь, как школьник, клянусь Геркулесом!

- А ты - как плохой школьник. И не поминай Геркулеса, не то он надает тебе линейкой по рукам.

Улик против Мурены было немало. Так, например, он устроил внеочередные игры для народа, причем рассадил людей по трибам, то есть по избирательным округам. И хотя формально это мероприятие не было противозаконным, его смысл как действа, направленного на подкуп избирателей, был ясен всем. Суд же в Риме оценивал преступление по существу, а не по форме. На процессе Сульпиций и Катон тщательно разобрали подобные факты и представили прочие соображения по рассматриваемому делу.

Сульпиций больше напирал на то, что махинации Мурены исказили волю народа, позволив менее достойному кандидату обойти того, кого прежде на выборах в квесторы и преторы, народ избирал первым, то есть самого Сульпиция. Он подробно проанализировал собственную карьеру и путь, которым шел к вершине Мурена, и сделал вывод о том, что, имея не меньшие заслуги перед государством, он уступил не самому сопернику, проиграл не его деловым качествам, а - интригам и подкупу.

Катон, изложив те же факты нарушения подсудимым предвыборной этики, что и предыдущий оратор, интерпретировал их по-своему.

"Что хорошего можно ожидать от того государственного деятеля, кто, только готовясь стать магистратом, уже портит народ подачками, угощениями и зрелищами?" - вопрошал он.

Во всей его речи прослеживалась мысль, что одно зло неизбежно влечет за собою другое.

"Нам говорят, будто Мурена наилучшим образом справится с консулатом в нынешней ситуации, когда Республике грозят уже не только кинжалом, но и мечом, - продолжал Катон. - Но, смирившись с незаконным домогательством должности, допустив сегодня, чтобы проросло брошенное в нашу почву семя зла, мы завтра увидим перед собою опутавшую все и вся чащу пороков. Погнавшись за сиюминутной выгодой, мы потеряем вечность. Здоровый духом народ победит любого врага и без Мурены, а зараженный нравственной болезнью - погибнет от собственного недуга и без всякого врага".

В речах двух других обвинителей больше было эмоций, чем смысла, поэтому они лишь затушевали впечатление от выступления первых двух ораторов.

Из защитников сначала представил свои соображения блистательный Квинт Гортензий, вторым на трибуну вышел Марк Красс, спешащий войти в союз с оптиматами, после того как рухнули его надежды, связанные с Катилиной, - оратор, не способный потрясти слушателей силой речи, но приятный и убедительный. Последним говорил Цицерон.

Он почти не затрагивал обвинения, предъявленные Мурене, зато много внимания уделил обвинителям. Сульпиция он представил человеком, хотя и порядочным, но ограниченным своей узкой специальностью законоведа. "Консул же в первую очередь должен быть полководцем", - утверждал консул, не бывший полководцем, и расточал красноречие воинским доблестям Мурены. Говоря о Катоне, Цицерон изобразил карикатуру на стоика. Из его слов следовало, что Катон оказался жертвой беспощадно жесткой и сухой философской доктрины.

"По мнению стоиков, все погрешности одинаковы, всякий поступок есть нечестивое злодейство, и задушить петуха, когда в этом не было нужды, не меньшее преступление, чем задушить отца, - потешался он над философией Катона. - Вот такие взгляды усвоил Марк Катон. Человек признает себя виновным и просит о снисхождении. - "Простить - тяжкое преступление", - но проступок невелик. - "Все проступки одинаковы". - Ты высказал какое-либо мнение... - "Оно окончательно и непреложно", - руководствуясь не фактом, а предположением. - "Мудрец никогда ничего не предполагает".

Оратор сопровождал эти передразнивания соответствующими интонациями и мимикой, словно актер, поэтому народ и судьи смеялись, как они смеялись и тогда, когда, говоря о Сульпиции, он выставлял в комичном свете деятельность юристов, обыгрывая их страсть к процедурным формальностям.