Катон (СИ)

- С тобой, Катон, не поспоришь: натренировался разглагольствовать со своим стоиком. Может быть, потому и у Цицерона язык подвешен, что он каждый день точит его с Диодотом. Пожалуй, и я заведу себе грека.

- Если сам не отправишься в Грецию.

- Угрожаешь?

- Нет, предупреждаю. Однако еще раз обещаю тебе, Луций, разобраться в твоем деле строго и справедливо. Как человек я желаю тебе быть оправданным, но как гражданин должен выступать с обвинением.

В соответствии с заведенным порядком Мурена приставил к Катону наблюдателя, который должен был сопровождать его всегда и везде, чтобы вести контроль над тем, как готовится обвинение. Этот человек долго ходил за Марком по пятам, но никак не мог обнаружить обычных в тот век сговоров обвинителей между собою и со свидетелями, а также прочих нарушений судопроизводства. Это насторожило его. "Катон очень хитер и его трудно уличить, - жаловался он Мурене, - но я выведу его на чистую воду". Однако чем дольше он следил за Марком, тем в большее приходил замешательство. И вот однажды в ясный сентябрьский день его осенило. "Да ведь Катон честен! - воскликнул он, хлопнув себя по лбу. - Как это просто и в то же время необычно!" С тех пор наблюдатель вел свое дело так: встречая Катона поутру, он спрашивал, будет ли тот сегодня заниматься вопросами, связанными с процессом. "В четвертом часу в Порциевой базилике я увижусь со свидетелем Спурием, а в восемь - буду дома составлять протокол", - отвечал Катон, и наблюдатель со спокойной душой отпускал его до четвертого часа, а потом, после встречи в базилике, расставался с ним до восьми.

Однако вскоре Катону пришлось прервать подготовку к суду над Муреной, так как всеобщим вниманием вновь завладел Катилина. Еще во время выборов ходили слухи, что он собирается организовать вооруженное восстание, убить консула и силой захватить власть. Желая призвать народ к бдительности, Цицерон, руководивший комициями, облачился в широкие, бросающиеся в глаза латы, что допускалось за пределами померия. Эта мера подействовала: множество людей бросилось к Цицерону, чтобы охранять его. Возможно, именно они помешали Катилине привести в исполнение гнусный замысел, но, может быть, он надеялся победить честно, а вооруженные отряды своих сторонников готовил на будущее.

Как бы там ни было, выборы прошли спокойно. После этого стало ясно, что более Катилине медлить нельзя, поскольку Помпей заканчивал дела на Востоке и скоро должен был возвратиться в Рим с огромной армией. Ощущение тревоги в столице усиливалось с каждым днем. И вот в конце сентября Цицерон в срочном порядке собрал сенат и объявил, что получил конкретные сведения о заговоре Катилины. Самого возмутителя спокойствия на заседании не было, так как об этом заранее позаботился Цицерон.

Консул доложил, что один молодой повеса, похваляясь, сообщил своей возлюбленной о будто бы ожидающем его в скором времени богатстве, а затем, не устояв перед напором женского любопытства, рассказал о том, что Катилина готовит восстание в Этрурии и некоторых других регионах Италии, а также собирает силы в Африке. В самом Риме для осуществления переворота, по его словам, планировалось убить активного консула и устроить поджоги по всему городу. Женщина, любившая Отечество больше, чем незадачливого дружка, прибежала к Цицерону и выложила ему все, что узнала о заговоре.

Выслушав консула, сенаторы встревожились, но постарались это скрыть за смешками и шуточками в адрес того, кто всерьез отнесся к женской болтовне. Большинство сената уже давно составляла инертная масса, интересы которой находились не в курии, а на загородных виллах среди роскошных построек и рыбных садков. "А вдруг Катилина не виновен или его вину не удастся доказать, как это бывало прежде, тогда мы сами окажемся под судом за насилие над римским гражданином, - размышляли они, - а если он действительно готовит заговор, то трогать его тем более опасно".

Заседание окончилось безрезультатно. Но, когда сенаторы начали расхо-диться, Катон и еще несколько болеющих за дело людей окружили Цицерона и стали расспрашивать его обо всех известных ему подробностях, касающихся заговора. Выслушав консула, они обсудили сложившуюся ситуацию и решили пока ограничиться повышением бдительности, чтобы тщательно следить за развитием событий в стане врага, полагая, что заговор проявит себя более откровенно и тогда можно будет убедить сенат в необходимости чрезвычайных действий.

Цицерон оказался великим детективом. Он выказывал способности следо-вателя и раньше, когда в ходе судебных расследований раскрывал самые замы-словатые интриги преступников. Но тогда он изучал прошлое, теперь же, облагодетельствовав болтливого повесу и при его помощи расширив шпионскую сеть, он отслеживал события в реальном масштабе времени и аккуратно вносил в них свои коррективы.

В этом скрытом противостоянии прошел почти целый месяц. А в октябре Цицерон обрел новые улики против заговорщиков и на этом основании созвал сенат.

"Сегодня утром почтеннейший муж, Марк Красс, нашел у порога своего дома вот это, - сказал консул, предъявляя сенаторам связку писчих табличек, - ему подкинули письма, адресованные многим видным гражданам. Он прочитал только свое и сразу понял, что дело слишком серьезно, потому незамедлительно принес их мне".

После такого вступления Цицерон отдал письма адресатам и попросил их здесь же, в курии, прочесть странные послания вслух. Оказалось, что всюду текст был один и тот же: в письмах содержалось предупреждение отдельным сенаторам о грядущем погроме и резне в Риме и совет удалиться на время в свои поместья. Долее сенат не мог оставаться в бездействии и после бурных прений постановил принять упредительные меры против заговора. Консул получил чрезвычайные полномочия согласно тому самому порядку, который пытались осудить Лабиен и Цезарь. Было решено выставить караулы на Палатине и в других стратегически важных районах города, по Италии разослать легатов для организации противодействия мятежникам, а Цицерону дать вооруженную охрану.

В течение всего заседания Катон пребывал в задумчивости. Он смотрел на Красса и не мог увидеть в этом обладателе грузной фигуры, изображающей монумент презирающего все и всех самомненья, доброго гражданина, спешащего на выручку государству, пекущегося об общем благе. По окончании собрания он, как и месяц назад, задержал Цицерона и, отведя его в сторону, спросил:

- Почему письма оказались в связке?

- Ну... - задумался консул, - может быть, те побоялись разносить их по всему городу...

- Неубедительно.

- А ты что думаешь?

- И зачем было заговорщикам выдавать себя, непомерно заботясь о благе нейтральных лиц? - игнорируя вопрос, продолжал размышлять Катон. - Они могли бы просто оставить их в покое во время бунта.

- Ты полагаешь, Красс хитрит?

- Красс хитрит всегда. На то он и богач, чтобы всегда во всем что-нибудь выгадывать. А в данном случае он либо хочет пустить нас по ложному следу, либо его пути с Катилиной разошлись.

- Я думаю, Красс отказался поддерживать Катилину, когда тот встал на путь открытого мятежа.

- Да, мятежи всегда страшны толстосумам.

- А с кем же в таком случае Цезарь? - спохватился Цицерон.

Катон посмотрел по сторонам, как бы ища того, о ком заговорил собесед-ник, и в самом деле увидел Цезаря, который стоял неподалеку и внимательно смотрел на них. Заметив, что на него обратили внимание, он сделал несколько шагов вперед и с язвительной усмешкой воскликнул:

- Да сам же Цицерон и подбросил эти письма несчастному толстяку!

Цезарь не мог слышать, о чем говорили друзья, но догадался, какой вопрос их занимает.

- Ступай своей дорогой, Вифинская блудница! - грубо оборвал его Корнелий Долабелла, подходя к собеседникам.

Услышав прозвище, напоминающее о его азиатской славе, добытой в по-стельных баталиях с вифинским царем, Цезарь поспешил ретироваться.

- Видно, твой "почтеннейший муж", Цицерон, струсил при виде гладиаторских замашек своего дружка и потому, слепив этот пакет, прибежал к тебе просить реабилитации, - высказался Долабелла по интересующей всех теме и пошел за Цезарем, продолжая издеваться над ним в отместку за давнее судебное преследование.