Ричард Львиное Сердце

— Ты говоришь о позоре христианству? — переспросил Синан, заморгав глазками.

— Увы! Будешь поневоле говорить, — мрачно подтвердил маркиз.

— Я вижу, ты принимаешь близко к сердцу это дело.

— Да, очень близко! — отвечал маркиз. Старец опять пристально посмотрел на него, потом спросил, где можно найти Мелека.

— Мы думаем, что он теперь в Аскалоне и отделился от герцога Бургундского, — сказал маркиз.

— Джафар-ибн-Мульк и Коджа-Гассан! — сказал старец как бы во сне. — Подите сюда!

Молодые люди отошли от стены и упали ниц перед троном, а их господин обратился к ним таким голосом, словно заказывал обед:

— Возвращайтесь с маркизом на берег через Эмезу и Баалбек и, как завидите Сидон, наносите удар! Одного из вас сожгут живьем. Я думаю, пусть лучше это будет Джафар. Другой же пусть поспешит вернуться с доказательством. Прием окончен.

Старец сомкнул глаза. Лежавших ниц кто-то тронул легонько. Они подползли к своему повелителю и поцеловали его ногу. Затем стали поджидать маркиза. А тот, бледный, как смерть, ничего не видел и не слышал. При новом знаке один из ассасинов положил ему руку на плечо.

— О, Господи Иисусе! — пробормотал маркиз, обливаясь потом.

— Перестань блеять, глупый баран! Ты разбудишь господина, — торопливо прошептал Джафар.

Маркиза увели, а Старец спал себе преспокойно.

Никого из своих так больше и не видал маркиз: во-первых, их уже не было в Мон-Ферране, во-вторых, его повезли другой дорогой. Сперва ехали по угрюмому хребту Мазиафа, где крепость, словно повисшая в воздухе, как облачко, стережет долины, потом — по снежным полям, по террасам, вырубленным во льдах, где крутизна поднимается и падает на тысячу футов с обеих сторон. Так добрались до Эмезы — горного селения, окутанного вечными туманами; оттуда спустились к Баалбеку и через тернистые речные ущелья — к залитому солнцем морю. Вот по каким местам вели приговоренного к смерти итальянца! А он тем временем уж понял, что конец его близок, и старался закалить себя, чтобы мужественно встретить смерть.

Башни Сидона засверкали непорочной белизной над сизой пеленой туманов. Путники увидели золотистые пески, окаймленные морской пеной, увидели и корабли. Спускаясь по долине, роскошно усеянной цветами и душистыми кустами, там, где крепкие кактусовые изгороди замыкали вспаханные поля и оливковые сады, а кузнечики поднимали свою трескучую музыку, Джафар-ибн-Мульк прервал молчание, в которое были погружены все трое:

— Пора? — спросил он своего брата, не поворачивая головы.

— Нет ещё, — отозвался Коджа.

Маркиз принялся горячо молиться, но не раскрывая уст.

Они вступили в степь, среди которой торчали утесы, покрытые альпийскими розами и диким виноградом. Здесь воздух был мягкий, чистый, солнце нежно. Осел маркиза вдруг вздумал порезвиться, насторожил уши и заржал. Джафар-ибн-Мульк подошел вплотную к маркизу и обнял его за шею.

— Добрый знак! — сказал он. — Рази, Коджа!

Коджа всадил свой нож по рукоятку — маркиз только кхекнул. Джафар сиял его с осла — труп трупом.

— Ну, а теперь отправляйся обратно, Коджа, — проговорил он. — Я должен оставаться здесь: таково ясное желание Старца!

— И я тоже думаю, — сказал тот. — Дай мне доказательство!

Они отрубили маркизу правую руку. Коджа, встряхнув её, положил себе за пазуху. Когда он уж отъехал далеко по дороге в горы, Джафар сел на кучку фиалок, поел немножко хлеба и фиников и крепко уснул на солнышке. Там его и нашел объезд сидонских солдат, которые тут же поблизости нашли бренные останки своего повелителя за исключением правой руки. Солдаты забрали Джафара-ибн-Мулька и сожгли его живым.

Старец из Муссы был ласков с Жанной; он был до того доволен ею, что редко проводил время без неё. Он находил теперь, что Фульк — прекрасный мальчик, да иначе и быть не могло, принимая во внимание, какие у него родители. Жанне была дана самая полная свобода, какая только возможна для любимицы великого владыки. Однажды, недель шесть спустя после того, как она в первый раз явилась в долину, он послал за ней. Когда она пришла и низко поклонилась, он потянул её за руку, чтоб она стала рядом с троном, обнял её и поцеловал. С чувством самоудовлетворения заметил он, что у неё прекрасный вид.

— Дитя моё! — ласково начал он. — У меня есть для тебя новость, которая, наверное, будет тебе приятна. В настоящее время большая часть маркиза уже разложилась в склепе.

Зеленые глаза Жанны дрогнули на мгновенье; она молча всмотрелась в умное лицо старика.

— Государь! — спросила она по привычке. — Это правда?

— Сущая правда, — ответил он. — В доказательство взгляни на эту руку, которую один из моих ассасинов — тот, что остался жив — принес мне.

Он вынул из-за пазухи мертвую руку и положил бы её на колени Жанны, если б она не воспротивилась.

Он опустил её на пол рядом с собой. Потом Старец продолжал:

— По справедливости, я мог бы требовать себе награды за это. Я и потребовал бы, если б не был уже вознагражден.

Опять Жанна вдумчиво всматривалась в него.

— Какое же это ещё вознаграждение, государь? — промолвила она.

Старик только улыбнулся своей умной улыбкой и теснее обнял её стан. Жанна продолжала думать свою думу.

— Ну, что же вы сделаете теперь со мной, государь? Убьете меня? — спросила она.

— Можешь ли ты задавать такой вопрос? — ответил Старец.

Затем он продолжал говорить уже более важно. Он сообщил Жанне, что, по его мнению, жизнь короля Ричарда находится пока в безопасности, но что он предвидит большие затруднения на его пути, пока он не уберется восвояси.

— Не один ведь маркиз Монферрат враг ему, — продолжал Старец. — Мелек страдает от того же, от чего и все великие люди — от зависти людей, которые, с его точки зрения, слишком глупы, чтоб он мог считать их человеческими существами. Для дурака нет ничего противнее, как видеть собственную глупость; а так как твой Мелек — всё равно, что зеркало для таких людей, то можешь быть уверена, что они придушат его при первой возможности. Он — самый смелы из всех людей на свете и один из лучших правителей, но он нескромен. Он — человек чересчур властительный; и слишком мало в нем любви. Жанна слушала его с широко раскрытыми глазами.

— Разве вы знаете моего господина? — спросила она.

Старик взял её за руку.

— Весьма немного есть людей на свете, — сказал он, — про которых я не знал бы чего-нибудь. Говорю тебе: есть предел власти Мелека. Не может человек своенравно говорить Да или Нет без того, чтобы за это когда-нибудь не поплатиться. С той, как и с другой стороны, долг всё растет. Его дело — с кем столкнуться: с теми ли, к кому он сперва благоволит, или с теми, кого он отвергает. Обыкновенно первых труднее удовлетворить, чем последних. Поэтому пусть он остерегается своего брата.

Жанна прильнула к нему, умоляя его и взглядом, и устами.

— О, господин! — сказала она, и губы её задрожали. — Если я хоть что-нибудь значу для вас, скажите мне, когда королю Ричарду будет угрожать опасность — тогда я должна буду покинуть вас.

— Будь, что будет, — проговорил её повелитель. — Но я сообщу тебе всё, что найду нужным для тебя; и этим ты должна удовлетвориться.

Красота Жанны, ещё возвеличенная роскошным нарядом, который ей нравился, а также и её телесным благосостоянием, была, конечно, замечательна, а скромность — ещё больше, но сердце было самым великим её достоинством. Она опять подняла взор к моргающим глазам своего повелителя и несколько секунд твердо смотрела в них, обдумывая его слова. Затем она опустила глазки и проговорила:

— Конечно, я останусь у вас до тех пор, пока не будет угрожать моему господину прямая опасность; здешний воздух полезен моему малютке.

— Он для всего полезен, — заметил Старец. — Особенно он полезен для тебя, о мой источник неиссякаемых наслаждений. И я уж позабочусь, чтобы этим воздухом питались розы у тебя на щечках, о моё прекрасное дитя!

Жанна сложила руки и пробормотала: