Дорогой чести

— А женат ты?

— Как же! Еще прапорщиком в Польше женился. А сейчас уже сын старший прапорщик и на австрийской границе служит. А ты женат?..

— Не случилось еще…

Когда, выкурив по последней трубке, стали наконец прощаться, Властов сказал:

— Соберешься воевать — сыщи меня. Командира нашего корпуса графа Витгенштейна попрошу тебя ко мне зачислить. Вместе все легче…

— А ты полагаешь, будет война?

— Нашему брату с невысокой кочки недалеко видать. Но говорят умные люди, будто все доселе бывшее только запевка тому, что вот-вот начнется, раз полмиллиона французов на нашей границе стоят. Оттого рад особенно, что свиделись. Случится ли еще когда?

— Но ты правда полагаешь, Егор, что я на войне пригожусь?

— Раз верхом свободно ездишь, значит, пригодишься. Тогда каждый честный офицер нужен будет. Ведь не экзерсиции откидывать, а биться придется. И с каким врагом! Французы первые вояки в Европе.

Засыпая в этот вечер, Сергей Васильевич думал: «Вот так судьба! Встретиться в канун отъезда Егора в армию… Не из тех он, чтобы и другу в утешение неправду сказать насчет службы… Ну, а завтра что? К Иванову?.. Но ведь если вот-вот война, то и мне долго тут не прожить и опять с Соней расстаться. Поеду-ка на Пески, а Ивановых не поздно и послезавтра визитировать… Что ж, пожалуй, Кузьму нечего в Ступино отправлять, не просто его оттуда вытребовать в военной спешке… Но Егор каков! Не чета Аркащею, мирному генералу. А взгляд, как в корпусе, открытый, и сам не высох, как тот со злости да от честолюбия. Про эту встречу Соне расскажу… И нечего перед ней об Аракчееве умалчивать, пусть всё знает…»

Снова целый день повествовал он о своей жизни, а дамы слушали. Когда рассказал, как Аракчеев выпроводил его из Тулы и, наградив чином и орденом, определил в вечные городничие, Соня сказала:

— Даже когда как будто старался по-дружески с вами обойтись, то в глубине поступков его низость лежала — угодливость перед государем в прямой ущерб пользе настоящей. Впрочем, знаю, что изредка способен на благодарность и без расчета. Тетушке пенсию ведь он схлопотал, и по высшему окладу.

— Хоть такая польза от него… — заметил Непейцын.

— А вред какой! — с жаром возразила Соня. — Сколько честных людей преследует только за то, что не склонились перед ним, не смолчали, когда бранил или напраслину на них взвел. Сам мелок и злобен будучи, не может представить себе, что иные люди на свете существуют. Я бы предпочла в бедности крайней остаться, а к нему за пенсией не обратилась. На счастье мое, министр нынешний Барклай-де-Толли мужа по кампании тысяча восемьсот седьмого года знал. Сам пригласил, выслушал, на рассказ мой не раз лысой головой качал, добрый немец, и полную пенсию государю на подпись поднес… Ну, продолжайте же вашу историю.

— Как увидите в конце ее, и я более к Аракчееву не прибег, хотя имел в нем надобность, — сказал Непейцын.

И, опять засидевшись на Песках, не заметил пролетевших часов. А когда в сумерках сошел с крыльца, в весенний гулкий вечер, то на душе было так хорошо, как, право, не помнил, бывало ли раньше.

Первые числа апреля, а снегу, что лежал в дороге по оврагам и лесам, здесь не видно. И воздух, воздух какой легкий! Весна!.. Кажись, и к нему весна пришла наконец-то… Так бы шел и шел по сухим мосткам вдоль домиков, в которых уже мало где светились окна… Однако надо сыскать извозчика — экий конец еще добираться. Марфа Ивановна, добрая душа, да и Федор ждут его, не ложатся: она — чтоб предложить поужинать, он — чтоб раздеть. А завтра к Ивановым, послезавтра опять к Соне, а потом к Лужкову. Как славно, что столько хороших людей на свете!..

На другое утро Сергей Васильевич засел за письмо дяденьке. Надобно описать все: и то, как встретили его на Песках, и свидание с Властовым, и что сказали в Сенате, и намерение оставить Кузьму с лошадьми при себе, даже купить городской экипаж. Дело ли извозчиков нанимать, когда свои лошади стоят?

Закончив письмо, Непейцын кликнул Кузьму и наказал прицениться к дрожкам, пусть подержанным, но на вид приличным.

— А как на них усидите? Валки больно, — усомнился кучер.

— Видел, как пожилые господа и барыни ездят? Так, боком, и я сажусь, — ответил Непейцын. — А ты, поди, бережней меня возить станешь, чем городские-то ваньки?

— Оно так-с. Буду приглядывать, — поклонился Кузьма.

Напутствуемый опасениями вдовы, что совсем изведется, каждый день трясшись в город и дома не обедавши, Сергей Васильевич отправился на Дворцовую набережную.

Супруги Ивановы пополнели и поседели, но держались еще прямо, двигались свободно, говорили бодро.

— А где же Петя? — спросила Мария Ивановна. — Опять обманул?

— А был зван?

— Как же! — подтвердил Михайло Матвеевич. — Неисправимо стеснителен сей юноша, но в искусстве достоин одних похвал. Слух идет об его работе на камнях. И по рисунку профессорами отличен.

— Талант бесспорный, — поддакнула Мария Ивановна.

Обед, а за ним вечер прошли в воспоминаниях и рассказах о том, что было за годы разлуки. Уже прощаясь, Непейцын спросил:

— А про Лужкова что слыхали? Собираюсь на днях его навестить.

— Не надобно, — сказал Иванов. — Нет больше на свете сего доброго чудака. Помер в тысяча восемьсот восьмом, кажись, году.

— С чего же? Был такой крепкий и не стар совсем.

— Простудился, сказывали, весной, могилы роючи. Недавно его поминал, читая сочинение Георги «Описание Петербурга». Там Лужковым глава про библиотеку дворцовую весьма основательно написана.

— Кому же домик его перешел? — спросил Сергей Васильевич.

— Инвалидам по завещанию укрепил. Они после похорон стали было котомки сбирать, а тут и оказалось, что сами на усадьбе хозяева.

— А книги кому же достались?

— Академии наук завещал и деньги на перевоз оставил.

Тащась домой на тряских извозчичьих дрожках, Непейцын печалился об умершем, вспоминал оба свидания с ним.

«Сумел своим особенным путем жизнь пройти, — думал он. — Недаром говорил когда-то императрице, что «упрям, да прям»…»

За утренним чаем заметил заплаканные глаза вдовы.

— Не мои ли молодцы вас чем потревожили?

— Что вы! Вчерась от Санечки письмо пришло. Только радовалась, что с туркой жив остался, а тут пишет, в новый поход двинувшись, уж под француза…

— Так, может, Марфа Ивановна, и войны еще не будет, вы не тревожьтесь зря. А потом, оттуда идти походом месяца четыре, поди. Артиллерия шагом ездит. Разве к осени дойдут.

— Дай бог. Да что пишет-то! Петя мне читал: «Сражусь, как и брат Яша, с главным России врагом…» Оба сразятся ведь…

Добрался на Пески и там увидел встревоженные лица. Оказалось, что в соседний дом приехала из-под Волковыска офицерская жена, бывшая доселе с мужем на полковых квартирах. А теперь тамошний командующий Багратион приказал всем дамам отъехать немедля кто куда пожелает. Одновременно палаточные ящики и другое излишнее в походе повезли в Житомир и туда же отправили солдатских жен.

— Мы князя Багратиона не раз принимали, он генерал опытный, основательный, — сказала Соня, — и, конечно, такого приказа зря не отдаст… Но вы, Сергей Васильевич, ведь не пойдете воевать?

— Не решил еще, Софья Дмитриевна, — ответил он. — И стоит ли о том думать, пока действия не открылись?

— И то правда, — согласилась Соня. — Только теперь все про войну говорят. Вчера визитировал нас бригадный генерал Толбузин из прежней дивизии мужа моего, который здесь в отпуску был, так он сказал, что государь через три дня к армии уезжает…

— Про сбор войск вражеских на нашей границе слышал на днях от старого друга из Греческого корпуса, — сказал Непейцын.

— Не того ли, что когда-то из воды спасали?

— Того самого. Как вы все помните!..

— Кое-что помню, — улыбнулась Соня. И добавила: — А еще Толбузин сказал, что генерал Кутузов, тоже ваш знакомец, подписал-таки мир с турками, хотя французы всячески их подзадоривали с нами не мириться. Каков молодец! Вот вовремя, правда?