Дорогой чести

Но вышло иначе. Назавтра слуга Нефедьева принес городничему письмо из Пскова. Господин Холмов сообщал про новое назначение своего патрона, о котором известились приглашением военного министра Барклая немедля вступить в должность. Николай Осипович берет с собой чиновника особых поручений, которому наказал отписать Сергею Васильевичу, что предлагает и ему служить в новом своем ведомстве.

Первой мыслью Непейцына было тотчас отказаться, но, подумав, ответил, что благодарит за честь и память, однако, пока не сдаст дел городнических, решать свою судьбу не может.

«Не иначе, как от графа Аракчеева места лучшего ждет, — говорил в следующие дни знакомым почтмейстер, не скрывая, что читал оба письма. — А то чего бы лучше провиантской части да по приглашению самого генерала?»

— Ты, право, в рубашке родился! — посмеивался дяденька. — Не поспел одно место сдать, уже другое готово.

— Да ведомство-то воровское, — отвечал городничий.

— А должность нонешная твоя не воровская? — возразил Семен Степанович. — Не место человека делает, а он свое место. Думаешь, не бывало честных людей в интендантской части? Мне Алексей Иванович в Выборге вот как тогдашнего провиантмейстера генерала Мертваго хвалил. И про Лабу я во Пскове слышал, что за два года себя копейкой не замарал. Тем попрекнуть можно, что Чернобурова излишне слушал. Так и то только, пока огляделся.

— Неужто и при новом губернаторе Чернобуров опять в силе останется? — сказал Сергей Васильевич.

— Ежели настоящий князь, то как ему без поводыря быть?

— Вроде слепого его полагаете или медведя?

— Может статься, что оба вместе — и медведь и слепой. Такие средь бар не редкость, — засмеялся дяденька.

После поездки во Псков Сергей Васильевич заметил, что крестный его, несмотря на недавнюю утомительную дорогу, как-то особенно весел — шутил, смеялся и телом был бодр и деятелен. Будто не бывало параличного приступа после известия о Фридланде и недавних хворостей, которые лечил по шарлатанской книге.

— Вы точно радуетесь концу моей карьеры, — сказал городничий, смеясь вместе с дяденькой какому-то его острому слову.

— Не тем, правда, но истинно доволен, — подтвердил Семен Степанович. — Не разумеешь? Но разве после известной встречи у собора и ты не обрел некой надежды? Рассказал бы о той особе.

Городничий почувствовал, что краснеет.

— Когда захотите, — сказал он. — У меня от вас тайн нету.

— А уж написал туда?

Сергей Васильевич кивнул.

Да, он написал сразу после возвращения из Пскова обеим дамам, выразил сочувствие их потере и добавил, что как сдаст дела, то приедет в столицу искать нового места и, конечно, будет у них. Сказал дяденьке, будто тайн нет, а ведь промолчал небось, что послал письмо и ответ поспел получить до нонешнего разговора. Софья Дмитриевна писала, что тетушка и она благодарят за память о близких людях и что с удовольствием с ним повидаются. Так что, когда стал вечером, перед сном, рассказывать про Соню, то закончил прочтением этого письма.

— Умница, — одобрил дяденька. — Пристойно случаю писано.

Конечно, Сергей Васильевич «обрел надежду». После встречи с Маркелычем он не мог уйти от мысли, что судьба нарочно отвела от него других женщин, что Соня его суженая и теперь уж близок час их встречи. Но тут являлись тревожные вопросы. А может, она-то не думает ничего такого? И как ей живется? Мертич навряд что скопил, хоть и считается, что от каждого года командования кавалерийским полком должно оставаться двадцать тысяч рублей. Может, Соня нуждается, а он сидит сложа руки. Как не расспросил побольше Маркелыча! Ох, сдать бы городничество — и сразу в дорогу…

Эти вопросы вставали перед Непейцыным особенно настойчиво в вечерние часы, когда сидели с дяденькой за чтением. Думал об отъезде крестника в Петербург и Семен Степанович. Каждая значительная новость из «Ведомостей» сообщалась им с особым дополнением. Победа Кутузова под Рущуком, сдача в плен турецкой армии и награждение генерала графским титулом вызвали такие слова:

— После сей виктории бывшему твоему начальнику всеконечно при дворе знатный прием учинят и на место важное назначат. Ежели попросишься, так и тебя, поди, в свой штат примет…

Прочтя об освещении Казанского собора, он сказал:

— Как такую махину натопить? Венчаться вздумаешь — невесту простудишь.

Открытие в Царском Селе какого-то небывалого учебного заведения для выпуска не то дипломатов, не то придворных, названного Лицеем, Семен Степанович не одобрил;

— Своих сыновей ты все ж таки в корпус отдай, ежели солдатскую науку там поубавят…

А новый городничий все не ехал. Видно, не сыскалось кандидата, за которым стоял бы сильный вельможа. Дни бежали, занятые городскими делами, к которым осенью прибавились особые хлопоты. По приказу нового генерал-провиантмейстера, видевшего в прошлом году пустовавшие здания великолуцкой крепости, в ней было приказано учредить тыловой склад продовольствия. От обеих застав — из Пскова и Витебска — потянулись обозы скрипучих фур, груженные крупой, мукой и овсом. В городе появились провиантские чиновники, им пришлось отводить квартиры, помогать в спешном ремонте обветшалых крепостных помещений. Очень скоро старший из них без всяких предисловий предложил городничему сотню рублей, если подпишет вместе с ним акт «о подмоченном в дороге от осеннего разлива рек» транспорте круп на шестьсот рублей. И более удивился, чем испугался, услышав отказ с угрозой написать о мошенничестве прямо генералу Лаба. Пробормотав нечто о людях, не понимающих своей пользы, чиновник отступился от Непейцына и при встречах стал переходить на другую сторону улицы.

Если недруги Непейцына затаились, услышав от почтмейстера о предложенном более высоком месте, то многочисленные друзья на разные лады высказывали сожаление о его отставке.

Пекарь Пучков появился в городническом доме под вечер и был проведен в кабинет хозяина, который читал, освободив от деревяшки натруженную за день культю.

— Пришел к твоей милости повиниться, — сказал Пучков, остановись у притолоки. — Слышал, будто барин, что в богатой карете ехал, твое благородие с должности сжил. Как услышал, так места себе не сыщу; вчерась полную печку хлебов в уголье сжег. Каюсь, что сдуру голос подал, городничим тебя открыл. Мне б твое благородие в охапку да в дом вскочить и дверь на щеколду. Не стали б, поди, ее выламывать… Ведь вот когда башкой глупой дошел…

— Полно, братец, не казнись. Мне уж место выше здешнего предлагают, — успокоил пекаря Непейцын.

Несколько дней спустя он шел мимо уездного училища. На подоконнике растворенного окна стояло ведерко с краской.

«Видно, маляра наняли», — решил городничий. Но через несколько шагов, услышав возглас: «Ваше высокородие!» — оглянулся. Учитель Кукин в фартуке, с малярной кистью в руке стоял в дверях. Но вид его сильно изменился — стан выпрямился, лицо пополнело, очки были новые, цельные.

— Пугнуть смотрителя еще разок? — спросил Непейцын.

— Нет-с, не надобно. Я, видите, что могу сам к началу классов подновляю… А сейчас хотел вашему высокородию доложить, раз прослышал, будто нас оставляете, что как за училище заступились, то я, справедливость увидевши, духом укрепился. Вся жизнь моя на лад пошла, голову, так сказать, поднял-с и к Пранюшке посватался.

— Ну, как она? Здорова ли?

— Здоровы обе-с, с тещею. Как Аггей Савельич жалованье стал исправно платить, то корову завели, кур, лодку, чтоб за сеном на пожню ездить и рыбу ловить, раз на берегу живем.

— Ну, очень рад, — сказал Непейцын и хотел было идти.

Но Кукин заступил ему дорогу:

— Главное хотел вам доложить, что, как Цинциннат, на свои произрастания да рыбную ловлю мог бы теперь прожить. Но коли станет меня без вас Аггей Савельич снова притеснять, то писать на него в губернию отважусь, а не отступлюсь от училища…

Третий запомнившийся разговор произошел с соляным приставом Сарафанчиковым, который казался Сергею Васильевичу глупой куклой в затертом мундире. При встрече на улице он вытянулся во фронт и произнес такую, наверно заранее приготовленную, речь: