Святополк Окаянный

— Пусть в Гнезно, пусть в Гнезно.

— Да перестань ты, — оборвал жену Святополк. — Волчок, скачи в Туров. Понял?

— Понял, князь. Но как я скажу княгине? Она же спросит: за что?

— Говорю тебе, я не знаю. Возможно, оговор.

— Блуд? — высказал догадку Волчок.

— Не знаю. Но кто-то нас оговорил Владимиру. Я сейчас брошу тебе куны, это на дорогу. Держи.

Волчок отстранился от продуха, оттуда, звякнув, вылетели серебряные монеты. Волчок собрал их, сунул в карман.

— Там около двух гривен, — сказал Святополк. — Тебе хватит. Скачи немедля.

— Я утром, князь. Сейчас меня могут не выпустить со двора, а из города тем более. Все ворота заперты.

— Счастливо.

Волчок поднялся, пошел от гридницы, уловив обрывки слов княгини Ядвиги:

— К отцу надо… к от…

Он не пошел в свою клеть, повернул к конюшне. Вошел в темноту, прислушался. Слышалось лишь конское смачное хрумканье да глухой перестук копыт в стойлах. Он долго стоял, прислушиваясь, и, наконец уловив справа похрапывание, пошел туда. Наскочил в темноте на дугу, та упала с грохотом.

— Кто там? — послышался голос проснувшегося конюха.

— Это я. Волчок.

— Чего ты?

— Да боюсь, просплю зорю-то. Решил у тебя, чтоб уж вместе. Пустишь?

— Куда деться? Пущу. Иди вот, ложись около. Укрывайся чепраком, Серый Бочок.

Рано утром, опять запрягши коней в телегу и привязав к дробине за повод уздечки оседланного Воронка, они выехали за ворота.

— Послушай, Зван, ты езжай, а я заскочу на Торг, куплю нам чего перекусить в поле. И догоню тебя.

— Знать, у тебя не пустой карман, Серый Бочок, — усмехнулся конюх, останавливая коней. — Я обожду у Лядских ворот, а то, чего доброго, у приворотных достанет ума не выпустить тебя.

— Неужто не выпускают?

— Да как на них накатит. Скажут, подсыл, мол, ты. И сами поверят. Чего доброго, и к тысяцкому потянут.

Волчок сел на Воронка и скорой хлынью помчался по улицам Киева в сторону Торга. Там на пять кун накупил хлеба и вяленой рыбы, набив полную переметную суму. Завязал накрепко завязки, притянув суму к луке седла. Теперь должно хватить на дорогу.

Конюх и впрямь ждал его у Лядских ворот, не выезжал из города. Набитую суму нельзя было не заметить, но Зван ничего не сказал. Но когда выехали за город, спросил Волчка:

— И куда ж ты наладился бежать, сынок?

— С чего это ты взял. Зван — пустой карман?

— Я, чай, не слепой, Волчок. — Конюх понужнул коней, чтоб прибавили ходу, молвил, не глядя на спутника: — И не злодей к тому же. Так что не таись, винись, Серый Бочок.

Волчок понял, что таиться от Звана бесполезно, да и что он может сделать ему здесь, на воле.

— Мне князь велел скакать в Туров к княгине-матери. Его Владимир в поруб запер.

— Знаю.

— Откуда?

— Как откуда? Вся дворня уж болтает.

— А за что его? Не говорят?

— Говорят.

— За что?

— Ну вроде бы он к Польше хотел переметнуться.

— Брехня, Зван, — вскричал возмущенно Волчок. — Поверь, брехня. Уж я-то своего князя знаю. Правда, он женился на польской княгине. Но ведь и Владимир сколько раз женился, и все не на русских.

— Может, и брехня. На кажин роток не накинешь платок. Да и не наше то дело, княжье.

Они доехали до некошеной опушки. Зван свернул с дороги, остановил коней.

— Вот что, Волчок, у тебя путь долог, езжай, а с зеленкой я и один управлюсь.

— Вот спасибо, Зван, вот спасибо.

— За что, Волчок-дурачок?

— Отпускаешь без зла. Возьми вот калач. Перекусишь.

— Не надо. Тебе в пути нужно подкрепиться. А я к завтраку уж в Киеве буду. Езжай.

Волчок отвязал от дробины Воронка, поймал рукой стремя, взлетел в седло.

— Прощай, Зван. Будь здоров.

— Прощай, Серый Бочок. Гляди, не оплошай дорогой-то, по дебрям разбойнички шалят. А ты не оружный.

— У меня есть засапожник.

— Разве он — оружие? Комаров бить, да и то через десятого-пятого.

Разбойный притон

Примерно полпоприща отъехал Волчок от Киева, когда вдруг впереди на пути появилось два добрых молодца. Дорога шла через дебрь и была столь узка, что нечего было думать, чтобы объехать лихих людей. Он оглянулся: нельзя ли поворотить, но и сзади уже появились целых три фигуры. Волчок понял: разбойная ватага.

Один из разбойников предупредил:

— Хошь жить, парень, не брыкайся.

Где уж тут брыкаться, у одного копье в руке, у другого дубина наизготове. Где-то в степи можно б было попробовать объехать, обскакать стороной. А здесь, даже если свернешь, наскочишь в кустах на таких же.

— А я и не брыкаюсь, — сказал Волчок, подъезжая к разбойникам и даже приветствовал их: — День добрый?

— Смотря для кого, — усмехнулся седобородый, беря под уздцы Волчка. — Слазь, приехали.

— Кому сказано? — прорычал другой, пошевелив дубинкой.

Волчок соскочил с коня, седобородый спросил:

— Что везешь?

— Ничего.

— А в сумах что?

— Там снедь на дорогу: калачи, рыба.

— А говоришь — ничего. Куны есть?

— Куны? — переспросил Волчок, лихорадочно соображая, говорить — не говорить? И все же признался: — Есть маленько.

— Тырь, — обратился седобородый к товарищу, — возьми. Да обыщи получше.

Тот, зажав дубину меж ног, начал ощупывать у Волчка карманы, нащупал серебро, хихикнул:

— Ага-а! Есть! — И, вытащив все до резаны [96], заорал с угрозой: — И это «маленько»? Ах ты с-сука. Полон карман кун, а он «маленько». Вот как дам по башке-те.

Но Тырь лишь погрозился, а удар Волчку по голове был нанесен сзади кем-то из подошедших. У Волчка потемнело в глазах, и он упал, потеряв сознание. Очнулся, когда с него стали стаскивать сапоги.

— Ты гля, засапожник.

— Дай мне.

— Иди ты. Я первый увидал, значит, мой.

— У тебя же есть палица.

— Ну и что? Еще и засапожник будет.

— Тоды я себе кафтан возьму.

— Бери.

Разбойник наклонился над Волчком.

— Ты гля, очухался, зенками мыргает.

— Дай ему как следоват.

— С дохлого хуже сымать. Ей, парень, давай-ка кафтан сымем, тебе уж он ни к чему.

Волчок сел, помог разбойнику стащить с себя кафтан.

— Ну шо? Кончим его? — спросил новый обладатель кафтана и уж поплевал на ладони, чтоб крепче зажать дубинку для удара.

— Погодь, — сказал седобородый. — Спросить же надо. Чей? Откуда? Ты откуда, парень?

— С Турова я, — прошептал Волчок.

— Стало, домой ехал?

— Домой.

— Ну, твое счастье. Был бы киевским, кончили бы. Часом, не боярского роду?

— Нет. Из слуг.

— Тоды живи. Оно и верно, боярин в дебрь без гридня не ездит. Ступай домой, може, и дойдешь. Айда, парни, есть разжива. Погужуемся!

Разбойники ушли, уведя с собой и коня. Волчок остался сидеть на дороге. Разутый, раздетый, с разбитой головой. В ушах стоял звон, в глазах мельтешили светлячки. Он плохо соображал, никак не мог прийти в себя. Попробовал встать, голова закружилась, пришлось лечь. Долго лежал, глядя в синее небо. Без дум, без мыслей, без желаний. Впрочем, хотелось одного — чтобы перестала гудеть голова.

Когда солнце начало клониться к закату, вроде немного полегчало. То ли от прохлады, потянувшей из леса, то ли маленько отлежался. Он сел. Потом встал. Ноги держали, голова хоть и гудела, но не кружилась.

Увидел на обочине след в примятой траве — туда ушли разбойники и увели коня. И Волчок пошел по этому следу, еще не зная зачем, просто его потянуло вслед за Воронком, к которому привык, сжился и который понимал хозяина, разве что не говорил.

Конь! Ему нужен конь, без коня он погибнет в пути, станет добычей любого зверя — волка ли, медведя, рыси, тем более что у него кровоточит затылок, а запах крови дикий зверь не пропустит. Он даже готов пристать к этой ватаге разбойников, пожить в их притоне, пока заживет голова, а там, может, удастся выпросить Воронка себе. Он станет им варить пищу, поддерживать огонь, чтоб только вернули коня. Он заслужит эту милость.