Святополк Окаянный

Первыми вступили в светлицу князя Святополк с Ядвигой, за ними шел Блуд с Рейнберном.

— Ну вот, Владимир Святославич, довез я твоих деток в целости и сохранности.

— Спасибо, воевода, спасибо. Ступай, умойся с дороги и не забудь на обеде быть. Ну, здравствуйте, дети.

Великий князь обнялся поочередно с невесткой, с сыном, епископу кивнул вполне дружелюбно.

— Садитесь, рассказывайте, как доехали.

Держался он с гостями приветливо, всячески подчеркивая свое к ним благорасположение. И на обеде они сидели близко от него, и за здоровье их было выпито всеми.

Даже Анастас, Жидьберн и Путята, знавшие, зачем позван Святополк, были в недоумении от такого радушия великого князя.

Но Владимир не хотел приступать к делу, не имея на руках ничего, кроме устного доноса подсыла. Ему было необходимо хоть одно письмо от польского свата с умыслами против него, киевского князя. А Андреяна не было, и о нем спросить никого нельзя было, не возбудив подозрения: а к чему это князю вдруг какой-то скопец-калека понадобился?

Однако Андреян явился через три дня после Святополка и сразу был уведен в светлицу великого князя.

— Ну? — в нетерпении спросил Владимир. — Привез?

— А то. Знал бы, каково мне их доставать было, — заныл Андреян. — Каких грехов на душу взял.

— Ладно. Бог простит. Отмолишь. Давай грамоты.

Андреян вынул из-за пазухи свиток пергаментный, протянул князю.

— Сколько тут?

— Две.

— Пошто мало?

— Зато самые злые. Почитай-ка.

Владимир развернул грамоту, ткнулся в текст и споткнулся:

— Они же на польском.

— Ведомо. Король-то поляк.

— Хорошо. Не зубоскаль, читай.

— Все? Или самое интересное?

— Самое интересное.

Андреян поднес грамоту едва ли не к носу, пробежал глазами.

— Бу… Да… вот то самое: «…а еще скажу тебе, сын мой, идя к власти, никого щадить нельзя: ни брата, ни отца родного». Поди, не знаешь, князь, что сам Болеслав одного ослепил, а другого брата оскопил?

— Знаю. Ты читай, Андреян, не суй нос, куда тебе заказано.

— Ежели б я не совал носа, князь, ты б вовек ничего не узнал. И это заместо благодарности.

— Будет тебе благодарность. Читай.

Андреян опять, как пес, заводил носом по пергаменту.

— Вот. Слушай, Владимир Святославич: «…ты пишешь, что ненавидишь отчима, я это понимаю, не за что тебе его любить. Но не забывай, что по его смерти перво-наперво тебе принадлежит великокняженье, и вот тогда-то ты сможешь разделаться со всеми, кто встанет на твоем пути. И в том я буду главным твоим поспешителем, Святополк».

Скопец умолк, взглянул на князя: каково, мол, сказано? Но смолчал, хватило ума не дразнить высокого собеседника.

Владимир тоже молчал, подошел к окну и оттуда махнул рукой: продолжай, мол.

— А вот во втором письме Болеслав пишет, как ускорить твою смерть, князь.

Владимир резко повернулся от окна.

— Даже это?

— Даже это, князь. Он пишет, какой корень травы надо найти и как его готовить. И тут же сообщает, что это хорошо умеет делать Рейнберн.

— А ну-ка возьми писало, отчеркни все эти места на пергаменте.

Андреян приткнулся к столу, на княжеское место не посмел присесть, взял перо, обмакнул в чернила ореховые, отчеркнул на Болеславовых письмах нужные места.

— Вот. Все пометил. Тут еще, вот в этом месте, Болеслав предлагает Туров к Польше присовокупить. А что, мол? Родня ведь.

— Отчеркни и это.

— Подчеркнул.

— Тогда достаточно. Возьми за труды.

Князь кинул на стол пять гривен. Андреян, увидев столько серебра, оторопел.

— Что? Мало? — спросил Владимир.

— Нет, что ты, Владимир Святославич, столь я в жизни в руках не держал.

— Вот и ладно. Ступай на митрополичье подворье. Переночуй, а после заутрени зайди к Леону, может, ему что надо в туровский приход отправить. Захвати и езжай.

— Старой княгине ничего не надо передавать?

— Ничего. Даже лучше, если она не узнает о твоей поездке сюда.

— Спаси Бог тебя, великий князь, — поклонился Андреян, пятясь к двери.

— И тебе счастливого пути. — Князь осенил скопца крестом, и тот исчез за дверью.

За ужином великий князь был невесел, в сторону Святополка и жены его старался не смотреть. Первым поднялся из-за стола, ушел к себе.

Когда совсем стемнело и дворец вместе со службами стал готовиться ко сну, князь вызвал к себе пятерых своих телохранителей-гридней. Они вошли в горницу, тускло освещенную одним трехсвечным шандалом, стоявшим на столе. Князь знаком пригласил их рассаживаться. Они рядком сели на одну лавку, поворотив головы в сторону своего повелителя. Молчали, чувствуя важность момента.

— Я знаю вашу преданность мне, — заговорил негромко Владимир. — Поэтому именно вам поручаю сейчас взять князя Святополка вместе с женой и заточить в поруб. Пред тем проверьте, чтоб у него не было с собой оружия, даже засапожника. Разрешите им захватить с собой теплое, что захотят. К Святополку пойдут трое, а двое других доставят в поруб епископа Рейнберна, этот ночует в клети рядом с клетью кормильца Борисова Творимира.

— А Святополк?

— Святополк с женой во дворце, при входе с крыльца, налево вторая дверь. И чтоб никакого шума.

— Их вместе запереть?

— Святополка с женой вместе, а епископа отдельно, и не за стенкой соседней, а за клетью князя печенежского Родмана, чтоб не смогли переговариваться. Идите, выполняйте.

Гридни ушли, князь остался сидеть за столом. Он был доволен своими телохранителями, что ни один из них не спросил о вине Святополка, а ему говорить об этом со всеми не хотелось. Они сами должны разобраться.

Ехать — не ехать…

Волчка разбудил чуть свет поваренок:

— Ты, что ль, туровский?

— Ну я. А что?

— Твово князя вместе с княгиней ночью в поруб бросили.

— Что мелешь-то?

— Ну, ежели я мелю, — обиделся поваренок. — Пожди, и тебя заметут.

— За что их? Кто велел?

— Ясно, кто велел, Владимир Святославич. А за что? Ему знать. Видать, есть за что, великий князь за так в поруб не сунет. Я тебя что бужу-то, дурака. Может, тебе лучше смыться, пока и тебя туда не спровадили.

— А меня-то за что?

— Что ты заладил: «за что, за что». Не станут же князя с княгиней пытать, скорее всего их милостников, вот ты как раз для пытки и подходящ будешь. Беги, парень, спасай шкуру.

От таких слов поваренка у Волчка мигом сон улетучился: «А ведь и правда, князя не станут пытать, а вот слуг его запросто. Тикать надо».

Он вышел из клети, спрятав за пазуху калач, тихонько сунутый ему сердобольным поваренком. Волчок все еще не верил случившемуся. Может, подсмеялся над ним поваренок? Пошутил?

А с чего ему шутить? Они друг дружку впервые в глаза видят. Не зря же он, разбудив, справился: «Не туровский ли?»

Двор был еще пуст, только поварня дымила. Ворота наверняка еще заперты, сторож, чего доброго, и не выпустит. Увидит чужого, подумает: тать, шум подымет.

Поваренок, видно, догадался о мыслях туровца, шепнул: «За конюшней дыра есть» — и побежал к поварне.

Волчок прошел к конюшне. Не удержался, заглянул внутрь, там стояли их кони. Увидел бородатого конюха, тот был, видимо, озадачен ранним появлением туровца.

— Что, за коней боисся? Так они, брат, прибраны, зеленкой объедаются.

— Да не боюсь… так я, — промямлил Волчок, не зная, как объяснить столь раннее свое появление. — Что-то не спится.

— На новом месте всегда трудно засыпается, — сказал конюх, позевывая. — Можешь поглядеть на своего Воронка, все ясли обгрыз, зеленки ему, видишь, мало. Норовистый, видать.

— Да нет. Он у меня умный. Со мной лишь ластлив.

— Это хорошо, когда конь хозяина знает.

Волчок прошел к Воронку, тот покосился на хозяина фиолетовым глазом, даже всхрапнул от удовольствия.

«А что, если заседлать, вывести, сесть да и… Но почему конюх ничего не сказал о случившемся? Ведь он тоже, наверное, знает о порубе. Нет, нет. Надо убедиться твердо, что князь и в самом деле в порубе, тогда и решать, что делать».