Под знаком змеи.Клеопатра

В Цойгме, маленьком сонном городке, император приказал разбить лагерь, чтобы подождать подхода остального войска. Как известно, в каждом легионе около 5000 человек, он состоит из десяти когорт по 500 человек или из 50 центурий по 100 человек. В некоторых легионах было по 4000 человек, так что там центурии состояли из 80 солдат. В каждой палатке жили от восьми до десяти солдат, у них был общий мул для перевозки поклажи и ручная мельница, на которой мололи зерно для пульса — густой каши, отвратительной на вкус, которой с давних пор питалось в походах римское войско.

Я, как главный врач, вместе с моим адъютантом Салмо занимал отдельную небольшую палатку, а наши помощники жили в соседней палатке вместе с погонщиком мулов.

Антоний послал к парфянскому царю Фраату мятежного предводителя Монеса с предложением мира, которое было встречено весьма благосклонно. Не могу сказать точно, чего хотел этим добиться Антоний, но, во всяком случае, его должно было насторожить, что этот отце- и братоубийца так легко отпустил этого мнимого предателя Монеса.

Канидий Красс, один из приближенных к Антонию полководцев, заключил с армянским царем договор о военной помощи. Таким образом, Артавасд обязан был дать в поддержку римлянам 6000 всадников и 7000 пехотинцев. Как только эти войска подошли, Антоний немедленно выступил.

Относительно численности римского войска у историков никогда не возникало споров. Так что я называю цифры, которые были известны тогда и в которых до сих пор никто не усомнился.

У римлян было шестьдесят тысяч легионеров и десять тысяч всадников, кроме того, еще около тридцати тысяч солдат, прибывших из римских провинций и клиентальных государств. Стало быть, всего около ста тысяч солдат, под командованием опытных легатов и под предводительством не менее опытного императора Марка Антония.

Понятно, почему среди солдат царило приподнятое настроение. О парфянах они говорили исключительно как о каких-то «паразитах», которые вскоре должны быть уничтожены. Это были просто какие-то грязные, невежественные варвары, которые на удивление долго оказывали сопротивление Риму, но теперь этому будет положен конец.

Уверенность в победе охватила каждого, от простого солдата до легата. Уже в Антиохии Марк Антоний показал, что считает этот поход почти удавшимся. Однако эта непоколебимая уверенность в победе сделала императора беспечным и неосторожным — к чему он и без того был склонен. Так, ему не пришло в голову оставить на земле своего нового «союзника», армянского царя Артавасда, часть римских войск или хотя бы потребовать у него каких-нибудь высокопоставленных заложников. Возможно, это произошло из-за отсутствия времени, поскольку приближалась зима, а путь до Фрааспы, столицы Парфянского царства, предстоял еще долгий.

В Каране, одном из крупных армянских городов, к нам присоединилось войско победоносного легата Канидия Красса.

А затем начались трудности. Из Караны мы отправились на юго-восток. Местность становилась все гористее, и продвигаться с тяжелым обозом и громоздкими осадными, машинами было все труднее. Потребовались все силы и изобретательность наших первопроходцев, чтобы преодолеть горный перевал, при этом несколько людей и животных погибли или были покалечены.

Тут потребовалось не только наше врачебное мастерство, но и наша совесть, поскольку тяжело раненных людей нельзя было оставлять в чужой стране и нам с тяжелым сердцем пришлось ускорить их смерть. В других обстоятельствах, при хорошем уходе и соблюдении покоя, они могли бы выжить, но нам необходимо было двигаться дальше, а это только причинило бы несчастным новые бесполезные страдания.

Салмо успокаивал меня, что так всегда бывает на войне и с этим ничего нельзя поделать. Я надеялся, что в будущем Сохмет будет к нам более благосклонна, однако здесь, в чужой стране, свирепая богиня, видимо, не имела никакой. власти.

С трудом нам удалось достичь Матианского озера, где император приказал сделать остановку и созвал всех высших офицеров на совет. Это озеро греческие историки называют Капавта, и тот, кто полагает, что оно богато рыбой и на его берегах можно хорошо отдохнуть, сильно заблуждается. Вода в этом горьком озере настолько соленая, что совершенно не пригодна для питья, и в озере нет ничего живого. Некоторые из наших легионеров попытались выкупаться в нем, однако горе было тем, кому эта страшная вода попала в глаза или на раны. Люди выскакивали на берег с громким воплем. Я велел им промыть глаза и раны разбавленным вином и добился у императора строжайшего запрета на купание.

Салмо находил все это забавным и смеялся над бедными парнями, которые от боли танцевали как безумные.

— Мне все это знакомо. У нас в Иерусалиме тоже есть соленое море, и ни один иудей не станет в нем купаться по доброй воле.

Итак, мы собрались в просторной палатке императора. Антоний был, как всегда, уверен и весел, сравнивал воду озера с водами подземной реки Леты, которая также заставляет забыть обо всем. Конечно, все мы весело посмеялись над этой шуткой. Потом Антоний поднял руку:

— Шутки в сторону, друзья мои. Мы должны полностью изменить нашу стратегию. В этой гористой местности наш обоз продвигается слишком медленно, и эта задержка может нас погубить. Поэтому я решил разделить армию. С завтрашнего утра две трети наших всадников и пехотинцев спешным маршем двинутся к столице. Это будут солдаты, прибывшие из Рима. Кто будет нападать на наш обоз?

Зачем варварам осадные машины, катапульты и баллисты, которые они ни собрать, ни обслужить не сумеют?

В палатке раздался одобрительный смех.

— Этот обоз будут охранять вспомогательные войска — армяне и понтийцы.

Последние были солдатами союзного царя Полемо из Понта. Оба царя присутствовали на этом совете, и от них вряд ли укрылась некоторая доля презрения, заключавшегося в словах императора о том, что их войска пригодны скорее не для сражений, а для охраны обоза. То, что командование арьергардом он поручил своему легату Оппию Статиану, тоже должно было возбудить недовольство обоих царей, над которыми был назначен надсмотрщиком простой легат.

Антоний сильно навредил себе этими неосмотрительными речами, но я полагаю, что говорил он так вовсе не для того, чтобы унизить обоих царей и их народы, а скорее, чтобы произвести впечатление на своих офицеров.

Когда я спросил его, сколько врачей должно остаться в обозе, он сказал:

— Врачи? Зачем? Они нужнее на поле битвы и отправятся с нашими войсками, поскольку парфяне охраняют свою столицу, а не рыщут, к счастью, в этих горах. Так что оставь здесь трех-четырех, этого будет достаточно.

Почему же никто не возразил ему? Ведь при этом присутствовали такие опытные полководцы, как Минатий Планк и Канидий Красс, или такие близкие друзья императора, как Квинт Деллий и Фонтей Капито, также умные и опытные люди, которые могли хотя бы высказать свои сомнения. Но нет, тот, кто не выразил своего согласия вслух, просто промолчал.

Таким образом, на следующее утро мы двинулись к столице, оставив в обозе около трехсот повозок с разобранными осадными машинами, среди которых была вызывавшая всеобщее удивление баллиста длиной в восемьдесят локтей, которая могла метать целые каменные глыбы на расстояние в добрую половину стадии.

Бодрые и уверенные в победе, мы легко преодолели горный переход и уже через день оказались у стен парфянской столицы Фрааспа. Тут лица у многих вытянулись, и намерение с ходу взять город штурмом показалось нам просто невыполнимым. Он был окружен такой высокой стеной, что верх ее можно было увидеть, только запрокинув голову. Теперь нам просто необходимы были осадные машины, однако на их прибытие приходилось рассчитывать не раньше, чем через пять-шесть дней.

— Мы не можем бездействовать! — воскликнул Антоний и приказал начать строительство насыпи, по которой можно было бы преодолеть стену и ворваться в город. Однако-каменистая почва этому не способствовала, и на третий день насыпь была немногим выше какой-нибудь укрепленной: дороги. К тому же со стен и башен на легионеров обрушивалась лавина стрел, а снизу невозможно было попасть в стрелков, укрывавшихся за бойницами и зубцами стен.