Чаша страдания

Лиля иногда ходила в кино, то с подругами, то с мамой. Особенно ей нравились американские фильмы с юной звездой Диной Дурбин, девушкой такого же возраста, как она. Показывали фильмы со знаменитым тенором Беньямино Джильи: некрасивый и полный, он пел так приятно, что Лиля истаивала от наслаждения, слушая его.

Изредка, по праздникам, в школе устраивали вечера танцев и приглашали мальчишек из соседней мужской школы. В углу школьного зала ставили тумбочку с патефоном. Патефон с ручным пружинным заводом много десятилетий был единственным техническим средством для воспроизведения музыки.

На это развлечение и приглашали вихрастых и неловких гостей. Приходили они в школьной форме: брюки и пиджак из серого сукна, часто — в чернильных пятнах. Мальчишки в своем физическом развитии отставали от девочек-однолеток, чувствовали и вели себя в их присутствии стесненно. Лица у многих были усыпаны прыщами, по возрасту прозванными «хотенчиками». В ту эпоху еще не печатали возбуждающих фантазии фотографий полуобнаженных девиц, не показывали секса в кино. Хотя многие мальчишки занимались онанизмом, но представлений о девушках у них было мало. Они нерешительно становились вдоль стенки под портретами Ленина и Сталина, тихо с глупыми смешками переговариваясь между собой, и оторвать их от стенки и уговорить танцевать было непросто. А рано созревшие девушки, как раз наоборот, танцевать любили и умели, легко двигались, демонстрируя себя в ритме музыки — это талант чисто женский.

Дежурный учитель накручивал ручку патефона, ставил старые поцарапанные пластинки — танго, вальсы и фокстроты. Голос популярного певца хрипло пел:

Оттащив мальчишек от стены, девочки грациозно и с вызывающими улыбками клали руки им на плечи и становились в позу для начала танца, иронически глядя на партнеров.

Кавалеры, с напряженными лицами и выпученными глазами, демонстрируя медвежью грацию, топтались, неумело и неловко обхватив партнерш, смотрели себе под ноги и тут же наступали девочкам на туфли.

Редкий юноша, осмелев, начинал двигаться свободнее и невзначай прижиматься к партнерше. Но дежурный учитель был тут как тут, следил за всем и подходил к ним, разводя на приличное расстояние, как судья-рефери разводит сцепившихся на ринге боксеров.

Лиля любила двигаться в танце и даже умела танцевать на коньках. Но эти неуклюжие и вихрастые ребята совсем ей не нравились. Она удивлялась: как они могут кого-то интересовать? Однажды после танцев один из них, Игорь Никитин, улыбчивый высокий парень с пробивающимися усиками, увязался провожать ее домой и взял под руку. Лиля съежилась, сгорая от стыда. Она боялась вырвать руку и боялась, что он захочет ее поцеловать. Игорь говорил ей что-то веселое, пытался рассмешить и сам смеялся, но она не слушала от смущения и напряжения, а только мечтала скорей дойти до дома, чтобы он отвязался. Перед домом он оглянулся по сторонам, протянул к ней руки и наклонился, чтобы поцеловать. Но она увернулась и юркнула в подъезд. С тех пор она его избегала.

А девушки все чаще по секрету рассказывали друг другу полушепотом:

— Меня мальчишка провожал и предлагал встречаться.

— А меня вдруг стал целовать.

— Это что! Некоторые руками под юбку лезут.

— Ой, а что тогда делать?

— Если не хочешь, так дай по морде.

Созревающих девиц все это волновало и притягивало. Но созревание мечтательницы Лили Берг проходило в изолированном мире. Она болезненно переживала, что у сверстниц были отцы, а у нее не было. Хотя у некоторых они погибли на фронте или разошлись с матерями, но все-таки отцы были и девочки о них иногда говорили. Лиля о своем отце упоминать боялась. И в комсомол она не вступала, зная, что на собрании надо будет рассказать свою биографию. Ей казалось, что некоторые вредные девчонки станут спрашивать про ее отца и про то, как она к нему относится. Всем было известно, что семьи арестованных принуждали публично отрекаться от них. Но она ни за что на свете не сделала бы этого. Нечего тогда было и вступать в комсомол.

Возбужденные рассказы подруг о мальчишеских провожаниях она старалась не слушать, хотя грудь у нее тоже росла и мама уже рассказала ей о менструации.

В девятом классе оказалось, что одна из учениц беременна. Ничего не объясняя, ее исключили из школы. Девчонки шушукались. Лиля наивно спрашивала:

— От чего она забеременела?

— Ты что, не знаешь, от чего беременеют? Отдалась парню. А они только того и хотят.

— Зачем отдалась, что это значит?

— Ты совсем дура, что ли? Значит, обоим захотелось, и оба забыли про осторожность.

— Про какую осторожность?

— Да ну тебя совсем! Вот попробуешь сама, тогда и поймешь — какая нужна осторожность.

Вскоре их класс повели на экскурсию в Музей изобразительных искусств и Лиля впервые увидела копию гигантской статуи Давида, изваянной Микеланджело пятьсот лет назад. В ту эпоху не стеснялись изображать наготу — прекрасный юноша стоял совершенно голый. Лиля подошла поближе и вдруг увидела прямо над собой его мужские признаки. На мгновение это приковало ее взгляд, но она тут же покраснела до пунцовости и отошла с низко опущенной головой. Подруги хихикали ей в ухо:

— Ну, теперь увидела, от чего беременеют? Тебе надо почитать рассказы Мопассана и «Мадам Бовари» Флобера. Многое узнаешь.

Но для чтения в школе Мопассан и Флобер были запрещены.

Старая русская и новая советская литература полностью избегали описания любовных сцен. Девочкам рекомендовали «идейную литературу»: повесть о революции «Как закалялась сталь» Николая Островского и о комсомольцах недавнего военного времени — «Молодую гвардию» Александра Фадеева. А запретное-то как раз самое желанное, и все девочки тайком читали Мопассана и Флобера. Лиле тоже дали прочитать, и ей приоткрылись тайны любовных отношений и наслаждений. Она стыдливо прятала книги от мамы, читала, когда ее не было дома, краснела, взволнованно дышала и томилась — непонятными чувствами.

В последнем, десятом классе девушки изменились, стали упрямыми и своевольными, не хотели больше носить форменные платья с фартуками и начали делать себе прически. Учителя их уговаривали, корили, но не в силах были остановить напор взросления. Вечерами девушки любили шататься группами по улице Горького — от Пушкинской площади вверх-вниз, вниз-вверх. Там же компаниями болтались юноши. Группы заинтересованно переглядывались, девушки хихикали, мальчишки подмигивали. После двух-трех вечеров таких проходок заводились знакомства. Так же ходили в сад «Эрмитаж» на Каляевской улице, бродили по полуосвещенным аллеям и тоже заводили знакомства и назначали свидания. А потом были бесконечные доверительные рассказы — что он сказал, что она ему ответила, как он ее обнял, как она себя почувствовала. И в рассказах появлялось все больше интимных подробностей.

34. Как фабриковались заговоры

Клеветнические письма, анонимные и подписанные, писали в Советском Союзе чуть ли не все. Этому способствовали пропаганда государственной бдительности и волны арестов. Одно из писем было написано в 1948 году врачом Кремлевской поликлиники Лидией Тимашук. Она высказывала подозрение, что секретарь ЦК партии Андрей Жданов умер потому, что его неправильно лечили. Она никого не обвиняла и не упоминала, что это был заговор. Письмо ходило по рукам в высоких кремлевских кругах, но ему не придали значения, и оно пролежало в архиве, пока… не попало в руки начальника следственного отдела Комитета безопасности Михаила Рюмина.

В Москве на Лубянской площади, названной по местечку Лубяницы, откуда в XVI веке приехали переселенцы, в 1612 году произошла историческая битва ополчения Минина и Пожарского с польскими интервентами Лжедмитрия. При Петре I там находилась Тайная канцелярия для допросов и пыток: именно там потом допрашивали и судили Емельяна Пугачева. В конце XIX века страховое общество «Россия» построило на этом месте солидный шестиэтажный дом. Как это полагалось делать для привлечения состоятельных клиентов, здание имело красивый арочный вход, широкие пролеты лестниц, высокие потолки и большие окна. А в подвалах оставались темные комнаты для хранения деловых бумаг и ценностей. При советской власти общество «Россия» переименовали в Госстрах. Потом здание заняла ВЧК, потом НКВД и КГБ. Лубянскую площадь тоже переименовали в 1926 году в честь Феликса Дзержинского, большевика-поляка, основателя органов слежения.