Чаша страдания

— Вас срочно хочет видеть министр госбезопасности Лаврентий Павлович Берия.

Наивная Лина Штерн поверила, что это будет деловая встреча, и сказала:

— Конечно, я приду, если он меня приглашает. Но лучше отложить это до утра, потому что я уже раздета и в постели.

— Вы не понимаете — он ожидает вас сейчас и неудобно будет не явиться.

Тогда Штерн стала одеваться с помощью своей домработницы. К ее удивлению, пришедшая женщина тоже приняла участие в одевании и просматривала каждую деталь белья, прежде чем отдать Лине. Эта женщина даже последовала за ней в уборную. Штерн увезли в тюрьму на Лубянку.

На этом закончилась блестящая научная карьера первой женщины — члена Академии наук и Академии медицинских наук.

У Лины Штерн не было в России близких родственников, и многие годы потом о ней никто ничего не слышал [40].

32. Всеподавляющий страх

Осень 1947 года принесла Марии Берг много глубоких огорчений. Она подала в прокуратуру очередной запрос о местонахождении своего мужа, заключенного Павла Берга, но ей опять ответили отказом. Это повторялось каждый год. Процедура подачи запроса была тяжелой и унизительной: в тесном и душном зале прокуратуры стояла очередь из женщин с одинаковыми заявлениями в руках, почти все были женами, матерями или сестрами заключенных. Стояли часами, молча, почти не переговариваясь, хотя каждая могла бы излить душу другой. Но говорить об этом, о своем самом главном горе, об арестованных родных, не решались, боясь провокации: подозревали, что в очереди могут быть завербованные доносчики. Несколько раз Мария видела, как падали в обморок измученные долгим ожиданием на ногах и духотой пожилые женщины. И только раз она слышала, как одна из них тихо сказала:

— Нам надо терпеть, им там еще хуже.

Когда подходила очередь, надо было молча просунуть заявление в маленькое окошко. Там хмурый офицер пробегал бумагу глазами, ставил на ней штамп и бормотал:

— Ответ через месяц.

Вопросы задавать было нельзя и просить о чем-либо тоже нельзя. И очередь сзади напирала…

А когда проходил месяц, надо было опять стоять в такой же очереди, чтобы потом услышать из окошка:

— В просьбе отказано.

Мария нутром чувствовала, что Павел жив. Но где он, что с ним? Она надеялась, что победа над Германией может принести хоть частичную амнистию осужденным военным, что их хотя бы переведут из лагеря на поселение. Да, такие у нее были скромные мечты — пусть хоть на поселении, но там свободней, можно даже получить разрешение навестить. Да, можно было бы… Когда Сталин терпел поражение за поражением в начале войны, он вынужден был освободить из лагерей некоторых командиров, восстановил их в генеральских званиях и послал командовать дивизиями, армиями и даже фронтами. И во многом победой он был обязан именно им. Но для Марии проходили год за годом, а никаких сведений о Павле Берге все не было. Каждый день и каждую ночь она думала об этом, и отказаться от мысли, что он жив, что он где-то есть, она не могла.

Осенью 1947 года правительство объявило девальвацию рубля и деньги подешевели вдесятеро. У Марии были сбереженные строжайшей экономией скромные две тысячи рублей. Она копила их из постоянного страха потерять работу, и теперь от них осталось всего двести рублей. В ее поликлинике работало несколько врачей и сестер-евреев, и все чувствовали себя неуверенно: в любой момент их могли уволить.

Неожиданно в их поликлинику приехал министр Гинзбург. Его приезд был событием, люди его ранга лечились в специальной кремлевской поликлинике — «Кремлевке». Гинзбурга сразу окружили заботой главный врач и консультанты, они хотели делать для него все сами. Он благодарил, нарочито шутил:

— Спасибо, спасибо. Что вы беспокоитесь? Ведь всем другим пациентам давление меряет сестра. И я тоже всего-навсего пациент. Пусть и мне меряет сестра.

Мария слышала, что в поликлинику приехал сам министр, она не знала — зачем, но не хотела показываться ему, чтобы не волноваться самой и не смущать его. Поэтому очень удивилась, когда главный врач позвал ее мерять давление министру.

— Почему я?

— У вас хорошая репутация. Я доверяю вам эту процедуру.

Она вошла в процедурную, ни Гинзбург, ни она не подали вида, что знают друг друга, это был сугубо профессиональный контакт. Министр даже спросил ее:

— Как вас зовут? Очень приятно познакомиться, а меня зовут Семен Захарович.

Вокруг стояли врачи, Мария волновалась, собрала силы, чтобы выглядеть спокойной, и только назвала цифры давления, слегка повышенного. Больше делать ей было нечего, и она собралась уходить. Министр задержал ее:

— Скажите, пожалуйста, еще раз — какое давление?

Он подошел к ней почти вплотную и заглядывал в ручной сфигмоманометр, будто там были записаны цифры. Когда он уехал, Мария нашла в кармане халата пачку денег. Как-то очень ловко он сумел сделать это при других, когда переспрашивал ее. Она вспомнила с улыбкой, что Семен в молодости был хорошим фокусником и любил развлекать друзей своим мастерством.

Потом он еще изредка приезжал, не решаясь делать это часто. И каждый раз повторялся его «фокус». Это давало Марии поддержку, позволяло жить не в самой жуткой бедности. Но как это было сложно и унизительно для них обоих — из страха скрывать простые человеческие отношения.

1948 год был третьим годом после окончания войны, Мария не ожидала ничего хорошего и от этого года. У нее пропал сон, она иногда не спала по несколько ночей подряд, лежала в темноте с открытыми глазами и думала — что будет с ней и с Лилей, если ее уволят или еще того хуже — если вышлют из Москвы. Но она боялась травмировать детскую психику и никогда не говорила с дочерью на эти темы, переживая все внутри себя. К тридцати восьми годам она поседела и постарела, и все чаще у нее болело сердце.

В начале года у Марии появился еще один, новый страх. Как-то раз ей позвонила старая тетка мужа — Оля Бондаревская. Никогда она ей не звонила, хотя Мария любила ее и иногда к ней забегала. Но телефоны были редкостью, у тети Оли его вообще не было, а в коммунальной квартире Марии висел на стене коридора один телефон на двенадцать семей. Соседи могли слышать разговоры, и Мария была уверена, что они всегда подслушивали. Они с Лилей телефона боялись и говорили по нему крайне редко. И вдруг раздался звонок. По счастью, она была в коридоре рядом, поэтому не соседка, а она сама взяла трубку:

— Алло.

Раздался хрипловатый старческий голос тети Оли:

— Могу я поговорить с Марией Яковлевной Берг?

— Тетя Оля, это я.

Старая тетка была болтуньей, но понимала сложную ситуацию с телефонными разговорами в квартире Марии и на этот раз говорила мало:

— Машенька, голубушка, я соскучилась по тебе. Может, зайдешь, навестишь меня, старуху?

Мария не так давно виделась с ней на похоронах Михоэлса и потому теперь насторожилась, услышав неожиданное приглашение:

— Тетя Оля, вы здоровы?

— Да, да, мы здоровы, не беспокойся. Но я очень соскучилась и хочу тебя завтра видеть.

Настойчивость тетки насторожила ее еще больше — значит, надо идти.

На следующий день Мария поспешила к ней. Пройдя через темную общую кухню в комнату стариков, она расцеловалась с тетей Олей, старик подставил ей бородатую щеку и ушел в угол читать Талмуд и бормотать молитвы. Тетка Оля оттащила Марию в другую сторону, подальше от мужа.

— Тетя Оля, что случилось? Вы действительно здоровы?

— Здоровы, здоровы. Машенька, только ты не волнуйся — Берточка приехала.

— Какая Берточка?

— Берточка, твоя двоюродная сестра из Бельгии.

— Как?! Она приехала сюда? Почему?

— Она туристка, с группой бельгийских туристов. Им официально разрешили приехать на десять дней в Москву. Вчера она нашла нас.

— Как она вас нашла?

— О, это целая история. Я шла из магазина с авоськой и вижу: какая-то незнакомая хорошо одетая женщина бродит по нашему двору и всматривается в окна дома. Ты знаешь, я всегда была тонким психологом. Я поняла: так смотреть может только человек, который кого-то хочет найти, но не уверен, что этот кто-то здесь живет, и надеется, что на него посмотрят из окна. Я присмотрелась к женщине, и мне почудилось в ней что-то неуловимо знакомое. А ты знаешь, какая я любопытная. Я подошла к ней и спросила: «Вы кого-то ищете?» А она посмотрела и говорит с небольшим иностранным акцентом: «Я ищу старых знакомых». Тогда я ей говорю: «Бондаревских?» Тут она всплеснула руками: «Вы тетя Оля?» Вот тогда я ее узнала окончательно. Я спрашиваю: «Берта, как ты сюда попала и как нас нашла?» А она чуть не плачет от радости и говорит: «Я все эти годы помнила ваш переулок и дом, вот и пришла сюда проверить — здесь ли вы еще?» Ну, после такого начала я поняла, что беседовать с иностранкой во дворе не годится. Я сказала: «Иди за мной в нашу комнату, там будем разговаривать, а пока молчи, потому что по твоему акценту соседи узнают, что ты иностранка». А на самом деле, Машенька, и так наверняка видно, что это иностранка.