Куда ведет Нептун

И какие замечательные слова говорил он своей возлюбленной, когда противный Арцуг ушел со сцены:

— Я принужден говорить, что люблю вас. Вы есть моя самая красивая Венера.

— О, каково утешение! — Алоизия счастливо бросалась в объятия Альфонзо.

Смешно. Грустно. Необычно.

Стрелялись. Дрались на шпагах. Тщедушный и коварный Арцуг подстраивал убийство гордого и смелого маркиза Альфонзо, и у того по расшитому камзолу текла кровь — настоящая? Он умирал со словами любви на устах, ни на минуту не усомнившись, что пылкая страсть выше самой смерти. И, будь его воля, принял бы вторую смерть ради чести, во имя благородного служения даме сердца.

И можно было понять сидящую рядом с мальчиками барышню, которая одной рукой сжимала локоть кавалера, а другой батистовым платочком утирала невольные горючие слезы.

Отец никогда не говорил о любви покойной матушке. Васина память вбирала каждое словечко воистину замечательного фарса, и попроси кто, сейчас же смог бы воспроизвести слова всех героев.

На антресолях запела одинокая скрипка. Сама любовь пела.

Они уже вышли из театрума, а скрипка пела, пела, пела…

Никакими простыми, привычными, грубыми словами нельзя было выразить то, что испытал Вася. Это был один из самых прекрасных дней в его жизни.

Отец вернулся в Гостиный двор за полночь. От него несло вином. Отстегнул деревяшку, швырнул ее в угол. Видно, поиски правды окончились очередным поражением. Да и вино не прибавило веселья.

На следующий день отец и сын Прончищевы покинули Москву.

«ЛЮБОВЬ МОЯ ЕСТЬ К ВАМ ВЕЧНАЯ»

В августе серпы греют, вода холодит, дело привычное.

По утрам Вася вместе с дворовыми мужиками и ребятней спешил за Мышигу. Коса наточена, трава высокая. Низкий туман, холодя ноги, отступает к реке.

Валить траву Вася научился сызмальства.

Вместе с закадычным дружком, татарчонком Рашидом, Вася бежал за осиновую рощу. Там, близ неглубокого лесного озера, затерялся облюбованный лужок. Трава — по пояс.

Татарчонок поплевал на ладони:

— Пошла косить.

Косы разбегаются в лад — влево, вправо, влево, вправо.

Несколько лет назад отец из-под Азова привез в Богимово татарскую семью. Богимовские мужики по-доброму отнеслись к «махметкиным сынам», а малолетний Рашид был взят в господский дом для услужения. Рашид всякое слово своего юного хозяина ловил на лету. Плотно сбитый, черноглазый, подстриженный под горшок, он шариком катался по дому, по двору: колол дрова, носил воду, растапливал печи, сбивал масло, точил ножи, топоры, счищал в дымоходах гарь. Савишна его к рукам прибрала:

— Рашид, ты ба огород пополол, ты ба корыта свиньям налил. Ты ба…

Когда спрашивали, как его зовут, татарчонок отвечал:

— Махметское — Рашид. Русское — Тыба.

И стриг траву ровненько, под «нолик».

Часам к девяти утра лужок скошен.

Попили молока, умяли приличную краюху хлеба. Искупавшись, разлеглись на песчаной косе Мышиги. Вася нарвал букет сон-травы и поднес близко к глазам стебелек. Чашечка — шесть фиолетовых лепестков — кругло и нежно обволокла тычинки. Вот какой букет дарить Алоизии!

— Рашид, а где я был в Москве! Чего видал!

— Где был?

— Где был, там теперь уж нет.

— Зачем тогда спрашиваешь?

«Где бы я ни был, куда бы ни забросила меня судьба, а любовь к Алоизии пребудет в моей натуре до скончания дней» — так, умирая, еще не зная, что умирает, восклицал маркиз Альфонзо.

— Был в театруме. — И Вася рассказал Рашиду про Арцуга, Алоизию, маркиза Альфонзо.

Татарчонок опечалился:

— Зачем убили маркиза?

— Из-за любви. А как на шпагах дерутся! Из пистолета стреляют…

— По-настоящему?

— Понятное дело, по-настоящему. Бах, бах, бах!

Вася вскочил, размахивал руками, подпрыгивал, изображал в лицах всех героев фарса.

После обеда на дрожках прикатил Федор Степанович Кондырев с дочерью. Василий Парфентьевич обнял любезного друга, повел в дом изливать душу. Таня же немедленно потребовала у Васи показать ей голубя, что, как мужик, хохочет.

— Ты обещал!

Пришлось лезть на чердак — показывать «египтянина».

— Почему он не хохочет? Пускай хохочет! — требовала девочка.

— Не в духе он.

— А я хочу.

— Ладно, сейчас ты сама расхохочешься, — озлился Вася. — Полезли вниз.

Он повел Таню в свою комнату, разложил картинки, которые отец купил в Москве. На картонном листе был показан мужик, падающий с полатей на люльку с ребенком. Два господина в круглых шляпах подняли бокалы, да так и замерли от удивления. Девочка лет шести вытянула руки, желая отпихнуть от люльки мужика, сверзившегося с полатей.

— Видишь девчонку? Патлатая, нос морковкой, лицо преглупейшее. Это с тебя рисовали.

Сказал и тут же пожалел — плача не оберешься.

Таня насупилась, однако не почувствовала себя оскорбленной. Ткнула пальцем в мужика:

— А этот дядька — ты. Сейчас как грохнется — так тебе и надо.

Вася с интересом поглядел на шестилетнюю девицу. Рассмеялся.

— А ты, как я погляжу, бойкая. Ну, бесовское племя…

— Какое племя? — не поняла Таня.

— Послушай, хочешь в театриум играть? — неожиданно предложил Вася.

— Если научишь.

Вася выбежал на крыльцо, позвал Рашида. Тот явился перед молодым барином как лист перед травой.

Рашидка уселся на табурет. Вся его плотная фигурка изображала безраздельную готовность выполнить любое приказание.

— Будем играть в театриум. Я буду… Ну ладно, я буду Арцугом. Ты, Рашидка, будешь Альфонзо. А ты… — Вася погрыз ноготь. Уж очень не походила эта настырная девица на прекрасную Алоизию. Но делать ничего не оставалось. Черт с ней, пусть будет Алоизией.

Вася вынул из кувшина с букетом сон-травы один цветок.

— Это роза. Шипы на ней.

— Это не роза, — сказала девочка.

— По пьесе как будто роза. Ясно? И вот я укололся. И упаду в обморок. Полежу чуток и крикну: «Как мне учинилось!» А ты, Танька, скажешь: «Любовь наша изволила напасть на изрядный цвет». Повтори.

Таня повторила.

— Я теперь скажу: «Верный влюбленный всегда есть пужлив». А ты, Танька, запомни, скажешь: «Любовь моя есть к вам вечная». Тут я уйду. А ты, Рашидка, на колено встанешь.

Рашид опустился на колено.

— Да не сейчас, потом. Главное, слова запомни: «Я вынужден говорить, что вас усердно люблю. Вы есть моя красивейшая Венера…»

— Венера — кто? — перебила Таня вошедшего в азарт Васю.

— Красавица такая, небесная. Ну-ка, Рашид.

— Я принужден вас любить усердно, — сказал татарчонок. — Вы моя красивейшая… Фанера.

— Венера, Венера, Венера, дурак!

Рашид радостно вопил:

— Венера! Венера! Венера!

— Хорошо, — одобрил Вася. — Повторим. Я укололся. Брякаюсь в обморок.

Вася подцепил стебелек сон-травы, скривился от боли, пошатнулся, грохнулся на пол. Простонал:

— «О, как мне учинилось!» — И подсказал девочке: — «Любовь наша изволила напасть на изрядный цвет…»

— Знаю сама. — Девочка сделала изящный реверанс и томным голосом сказала положенные слова.

В комнату вбежала нянька Савишна:

— Васенька, господи, не зашибся? Слышу, упал со стоном.

Вася сплюнул от досады. Всю пьесу, старая, испортила.

Скоро Кондырев позвал дочь.

— Я когда приеду в другой раз, доиграем в театриум?

— Доиграем, красивейшая Венера-Фанера.

Глава вторая

ПОБЕДА ЛЮБИТ ПРИЛЕЖАНИЕ

Примерно в те же дни корабельный мастер галерных верфей Борис Иванович Лаптев приехал в деревню Пекарево, что близ Великих Лук, проведать братьев Прокофия и Якова. Застолье растянулось по русскому обычаю на несколько дней.