Куда ведет Нептун

Недоросли же, никоим образом не проявляя рвения к «явственнейшему мужеству», напоминали скорее плачевных неприятелей, улепетывающих от светлейшего князя. Вид как у тех, так и у других был самый побитый.

Нельзя сказать, что братья ранее не задумывались о том, что их ждет за пределом отрочества. В десять лет знали грамоту, цифирный счет.

Дворянству принадлежит три рода положенной службы — военная, судейская и придворная. О придворной говорить нечего, туда ступени недосягаемые. Судейское дело прибыльное: судья в суде что рыба в пруде. Однако всю жизнь просидеть в приказной избе, мусолить челобитные, вершить суд Шемякин — читали они эту сказку и смеялись. А где смех о скользком и неправедном законе, нет там почтения к законнику.

Оставалась служба военная, неизбежная, как судьба.

Но судьба, дело известное, никогда не спешит исполнить свой приговор. Никому не ведомо, в каком виде, в какой срок является. Может вообще заплутаться, не дойти в глухую деревню Пекарево. Отцы не часто ездили в Великие Луки. Они никого не трогали, их никто не тревожил.

Меньше всего братья предвидели исполнения своей судьбы в дядьке-балагуре, нежданно приехавшем в свою родовую вотчину из столицы.

Опомниться не успели — все решилось.

В Санкт-Петербург поехали скорее из любопытства. И все бы ничего, но эта встреча с бывалым матросом, его рассказ о флотских наказаниях… Кого после этого поманит Морская академия?

Еще в пути у Харитона возникло желание выскочить из возка. Да и Димушка бы не отстал.

Но как домой явишься? Отцы забранятся, дворне совестно в глаза посмотреть.

От судьбы не убежишь.

«Растворенные ворота» — так, кажется, назывался еще один дядькой построенный корабль.

Вот они и вошли в свои растворенные ворота…

Втроем сидели в потемках, каждый думая о своем.

Дядька зажег свечи.

— Банька небось протопилась. Пошли, племяши, попаримся. Старую кожу сбросим, наденем новую.

Дмитрий поднялся с лавки.

— Пошли, Харитоша.

Глава третья

ШТЮРМАНСКАЯ НАУКА

Санкт-Петербургская Морская академия только задумывалась, и здания для нее еще не было определено, а в Москве уже пятнадцать лет действовала Навигацкая школа.

Открыта она была в 1701 году. Боярские недоросли ближних и дальних российских провинций вовсе не спешили в первопрестольную, дабы обучаться малоизвестному, а потому хитрому делу — составлять карты и строить суда, стать штюрманами и водителями фрегатов. Поэтому Петр I приказал Оружейной палате набирать в классы не только «добровольно хотящих», но и «паче с принуждением». Россия обретала Балтику, выходила к Черному морю, которое до недавнего времени считалось внутренним морем Оттоманской империи. Мыслимо ли расти и подниматься молодому флоту без флотских служителей? А царь держал в уме и море Ледовитое; ледовитое да плодовитое для крепнущей державы. Далеко его мысль простиралась.

Семена Челюскина, нам уже знакомого, призвали в Москву на смотр боярских детей по принуждению. Вышел годами — изволь показать, на что годен.

Длиннорукий рыжий дылда сутулился от непомерного, не по возрасту, роста. Стеснялся как красна девица. Да и каково являться перед незнакомыми людьми в самом что ни на есть непотребном виде. Послушно разевал рот, вздевал над головой руки, допуская к телу многоумных медиков, от париков которых за версту несло помадой и пудрой. Лекари были в основном из немчуры. Не поймешь, об чем промеж себя изъяснялись. Наконец один из них, Карл Беекман, заключил:

— Богатырского сдоровья малтшык.

Лекарь Беекман был розовощекий, толстогубый мужчина в проволочных очках на мясистом носу. В Россию его привела мечта «совершить что-то необыкновенное». Но на «феатр военных действий» по близорукости не взяли, а определили в Навигацкую школу. Не предвиделось и никаких путешествий, в которые по романтической своей натуре рвался медик неполных тридцати лет.

Затем Челюскину делал допрос учитель математических наук Магнитский.

— Цифирь знаешь?

— По счетной доске считаю.

— Довольно ли родительское имение?

Тут похвастаться было нечем, десять душ.

Магнитский показал Семке толстую книженцию.

— Такую видел?

Книга называлась так: «Арифметика сиречь наука числительная».

Челюскин признался — впервые видит.

— Что здесь написано? Читай.

— «Будет сей труд добре пользовать весь люд», — прочел рыжеволосый дылда.

— Весь люд! — гордо заявил учитель.

«Арифметику» сочинил сам Магнитский — об этом Семен узнает позже.

Навигацкая школа размещалась в Сухаревой башне. Как посчитали в Оружейной палате, эта башня более всего подходит для обучения будущих моряков: «Стоит на высоком месте; горизонт виден; можно примечать обсервацию и чертежи делать в светлых покоях».

Три яруса. Шатер. Витые колонны.

Спаренные окошки гляделись как корабельные иллюминаторы. Строение напоминало остановившийся бриг, поднятый над городом высокой волной. С верхнего яруса видны московские окраины, утопающие в садах, все заставы, куда сбегаются дороги владимирская, смоленская, тульская, рязанская, калужская…

По калужской дороге и приехал в Москву на смотр Василий Прончищев. К тому времени Челюскин постиг уже кое-что из флотских премудростей и встретил Василия примерно так, как закаленный морской волк — необученного кантониста.

Рад был Семка — слов нет! Но виду не показал.

— Что ж, тоже на штюрмана пойдешь?

Прончищев зарекаться не стал. Кем будет, тем будет. И штюрманом готов, и геодезистом. Гадать рано.

Этот светловолосый простодушный парень, «русский-тарусский», понравился Челюскину еще в первую встречу. На «лицедея» обиделся. А как в театруме сидел — не шелохнувшись, за чистую монету все принял. Зато алфабит про несчастного бедолагу так в лицах представил! «Мы с тобой оба в Оку впадаем, как два кораблика». Хорошо, черт, сказал!

Челюскин сразу взял над Прончищевым молодецкое покровительство. Дело в том, что Навигацкая школа ученикам жилья не давала — вот прокормочные, десять копеек, живи где хошь. Надо было помочь Василию устроиться.

— Хочешь жить со мною рядом? Знаю одного купчишку, светелку задешево сдаст.

— А где?

— Отгадай загадку, — предложил Семка. — Четыре четырки, две растопырки, седьмой вертун.

— Корова.

Улица, где проживал Семка, шумная, горластая, нахальная. По обе ее стороны лавки и мясные ряды. Туши свиней и коров на крюках; на высоком шесте при въезде — бычья голова с пустыми глазницами. Мясницкой улица называлась.

Ходьбы до школы минут пятнадцать. На выструганной доске у школьных ворот каленым железом выжжены слова: «О, тщательно любезный, услыши глас полезный».

В восемь утра на башне бьют часы. В классах звучит глас полезный — заунывный вой дьяка, читающего Часослов, окающий басок цифирного учителя Магнитского, говорок флотского служаки, показывающего, какие есть паруса…

Читать и писать Прончищев умел сносно. Скучно слушать «собрание всех письмен», как называл свой урок дьяк. Вася смотрел из окна на шатер — вот откуда голубей пускать!

Уезжая из дому, он препоручил дорогую голубятню татарчонку Рашидке. Сизари снились по ночам. Оглашенный свист как-то разбудил его среди ночи. Подбежал к окну. Тускло и одиноко желтел слюдяной фонарь, старый солдат дремал возле мясной лавки.

А то батюшка привиделся. Стучала над ухом деревянная нога с железной набойкой. Бегал по комнате, ругался. Вася раскрыл глаза — тот же фонарь, а под ним, присевши на задние лапы, скулила бродячая собака. Может, думала, что луна скатилась на Мясницкую с ее убитыми коровами, головой быка на шесте, со свиными тушами.

Иногда зачем-то вспоминалась дочь Кондырева. Пигалица ведь, а глаза слезами наполнились, когда Вася сказал, что навсегда покидает деревню — едет на мореходца учиться.