Юрий Звенигородский

— Дай мне перемолвиться с твоим господином, — произнес он по-русски еще чище, чем говаривал Каверга.

Асай с готовностью отошел. Ордынский вельможа, избежавший казни без пролития крови, держался так, будто ничего страшного с ним не произошло. Маслиновые глаза смеялись. Тонкие уста под жиденькими усами и узкой бородкой чуть размыкались в величавой улыбке, обнажая крепкие зубы. Лишь рука, прижатая к груди, напоминала о большой благодарности, которую он испытывает к вчерашнему своему заступнику.

— Нам придется подождать, Юрий Дмитрич, пока из изб выйдет дым. Такой уж у вас уклад — жить не в юртах, где курево от костра поглощается верхним отверстием, а в деревянных коробках с глиняными печами при плотных соломенных крышах. Хотя каждому свой уклад милее.

Юрию трудно было поддерживать разговор: переутомился после вчерашних и ночных передряг. Стоял, улыбался молча, пока дым не окончился и все не отправились по своим местам. Тегиня привел не в избу, а в келью об одном окне, с земляным полом, с сажей от верха до половины стен. Нижняя же часть дома была выскоблена добела. Пол застлан выделанной шкурой. На очаге уютно побулькивает горшок седой, судя по духу, ухой, окуневой или плотичей. Столовой утвари нет, кроме стенных полок с глиняной посудой и поставца у печи. На полу — низкий стол с отпиленными почти по столешницу ножками: очевидно, по просьбе ордынского гостя.

Тегиня сел на шкуру, пригласил и князя. Тот ожидал ухи, однако татарин и не глядел на горшок. Асай внес большое деревянное блюдо с жаренной на костре бараниной, потом кусочки говядины на вертеле. Поставил на стол берестяной сосуд с жидкой смесью, дабы поливать мясо для остроты.

— Пьешь кумыс, Юрий Дмитрич? — спросил Тегиня. — Мне достали кумыс.

— Взвару бы ягодного, — попросил князь.

Желание тут же было исполнено.

Насытясь, лежали на шкурах.

— Я в великом смятении, — сказал Юрий. — Москва должна знать о нашествии Эдигея. Лишь мне, побывавшему в ставке великого темника, поверит государь-брат. А я здесь теряю время.

Тегиня успокоил:

— Великий князь уже знает про обман своего союзника. Булгарин Абдул, человек Каверги, посланный эмиром, как соглядатай, открыл его истинные намерения не только твоему слуге, но и сыновьям Тохтамыша, которых любезно приютил Василий Дмитрич. Уж им-то он с первых слов поверит. Я посылал к Джалал ад-Дину и Кадыр-Берди скорого гонца. Бедняга был перехвачен, выдал меня под пытками и едва не обрек страшной смерти. Ах, Юрий Дмитрич, зачем опрометчиво поспешил к эмиру? Ведь малое время спустя Московский государь через Джалал ад-Дина уверился в твоей правоте. Однако не будь ты вчера на кругу, не было бы меня сегодня на свете.

Тегиня отставил недопитый кумыс и вытер усы.

— Эмировы люди не додумаются нас искать здесь, в рязанском княжестве. Я должен бежать в глубь Великой Кыпчакии, в те места, где есть силы, ненавидящие эмира и его ставленника в Больших Сараях. Охота за мной устремится к Дону. Я же дождусь здесь природных джучидов, потомков Тука-Тимура. И мы помчимся, как вы называете эту реку, на Волгу. Там ждут суда с гребцами, парусами. Очень скоро Булат-Салтан завопит, взывая к Эдигею о помощи.

Юрий обрадовался:

— Стало быть, сыновья Тохтамыша едут сюда, к тебе?

Тегиня кивнул:

— Не сегодня-завтра ты их увидишь.

— Стало быть, — развивал князь далее мысль, — Эдигей может и не успеть занять Москву?..

Тегиня чуть помедлил с ответом:

— Многое будет зависеть от самих русских. Властолюбивый темник бывает быстр и хитер.

Беседа продлилась запоздно. Светильники гасли один за другим. Почти в полной тьме, при последнем язычке пламени, князь дослушивал возмущенную речь бывшего Тохтамышева беклярибека, затеявшего с тайным своим споспешником Кавергой устранение от власти временщика, позорящего Улус Джучи своим худородством.

— Кто такой Эдигей? — вопрошал Тегиня. — Ак-Мангкыт! Отпрыск белых мангкытов. Они помогли ему захватить власть в Орде. Но он не чингисид, как Мамай и Темир-Аксак, не имеет права на великоханский престол. Лжет, называет себя потомком арабского халифа Абу-Бакра через пробабушку. Да нам-то какое дело?

— Эдигей никогда не станет великим ханом, — заключил Юрий.

— Он может править только с помощью своих ставленников, — подтвердил Тегиня. — Первым был пьяница Темир-Кутлуг, умерший девять лет назад. Потом Эдигей посадил на трон двоюродного брата Шадибека. Тот тоже проводил дни в пирах и удовольствиях. Оттого сдуру и решил рубить сук, на котором сидел: попытался избавиться от эмира. Конечно, был тут же свергнут и бежал. Теперь из-под руки Эдигея правит Пулад, или, как вы именуете его, Булат-Салтан. Всё в Больших Сараях по-прежнему! А надолго ли?

Князь хотел бы отрицательно ответить на этот вопрос. Но утомленный вчерашними испытаниями и сегодняшним непростым разговором, незаметно заснул.

Во сне князь увидел себя в аду. Сидел за столом с обильными яствами в обществе полужен-полузмей. Хвостатые черти прислуживали. Вокруг из черной пустоты доносились стоны и жалобы мучимых грешников. Внезапно налетели большие птицы с изогнутыми острыми клювами и стол опустел.

Юрий проснулся. Едва светлело запотевшее от дождя оконце. Сосчитал дни месяца, начиная от новолуния, как делывала Домникея, чтобы узнать: сбудется иль не сбудется виденное. Получилось число — двадцать пять. Вздохнул с облегчением: сон не опасен, не предвещает ничего важного.

Поутренничав с Юрием, Тегиня, несмотря на дождик, предложил прогуляться по лесу. Объяснил:

— Не могу в бездействии ожидать будущих повелителей.

Князь понял: речь шла о сыновьях Тохтамыша. А свидетель его нашествия, его московских зверств, теперь дружен с беклярибеком этого страшного самовластца, благоволит к Тохтамышевым сыновьям, укрытым в сожженной им, едва оправившейся Москве. Вчерашние ненавистники — сегодняшние приятели! Такая вот перемена перед общей опасностью. Что будет завтра, когда ордынским царем станут Джалал ад-Дин или Кадыр-Берди? Ведь и Эдигей был другом. Своей победой на Ворскле помог Московскому государю ослабить захватничество Витовта. Да Батыева высота не дает покоя его потомкам, воцаряющимся в Больших Сараях.

Эти мысли Юрий хранил глубоко в себе, идя бок о бок с Тегиней по узкой лесной тропе, тесной для двоих.

— Жаль Абдулку, — начал он разговор, не зная с чего начать.

— Булгарин пал жертвой собственной гордости, — вздохнул Тегиня. — Возгордился, что легко добыл важные сведения для эмира. Позабыл заповедь Великой Ясы: чего бы хан ни повелел воину, тот докладывает об исполнении своему десятнику, десятник — сотнику, сотник — тысяцкому, тысяцкий — темнику, а уж тот — самому хану. Абдул решил выслужиться, перепрыгнул через несколько голов и лишился своей единственной.

— Что еще заповедано Великой Ясой? — продолжил Юрий беседу.

— Очень много важного, — поднял палец Тегиня. — Возвеличивать и уважать чистых, непорочных, справедливых, ученых, мудрых, к какому бы уровню людей они ни принадлежали. Но осуждать злых и несправедливых. Еще любить друг друга. Не допускать прелюбодеяния, не красть, не лжесвидетельствовать, не предавать. Уважать стариков и бедных.

— Хорошие, правильные законы, — похвалил Юрий.

— Еще Чингисхан запретил нам есть что-либо в присутствии других, не приглашенных к столу. Или есть больше, чем сотрапезники.

— Я слышал, со времен Батыя вы не преследовали нашей веры.

— Да, — часто закивал Тегиня. — Великий Чингис не следовал какой-либо вере, не превозносил одну над другой. Он очень уважал мудрецов и отшельников всех религий, считал их жизнь проявлением любви к Богу. Мы видим в этой его терпимости близость к Всемогущему Небу.

Прогулка продлилась до дневной трапезы.

После полуденного сна, при большом дожде, беседовали, оставаясь в избе, о любимом занятии монголов — охоте. Юрий, не терпевший ее в любом виде, старался не показать этого.

— Мы должны научить сыновей охотиться, — доказывал Тегиня, — чтобы, набравшись опыта и обретя силу, они могли выносить усталость, встречать врагов, как встречают диких, неприрученных зверей, не щадя себя.