Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

А потом вдруг мать, ее нового мужа и товарищей выручил Микитка.

- Мать, отец, нам больше нельзя так жить, - сказал он молодым - когда на другое утро все собрались за столом, за которым доедали остатки от пиршества. – Мы ведь не рабы больше – и никогда уже рабами не будем! Так пойдем, объявим о себе государю! Я…

Он остановился, как будто пораженный неожиданной мыслью, - его серые глаза засияли; и Микитка закончил:

- Я попрошусь в евнухи к Константину!

“Обещаю, что ты войдешь в покои императора… станешь большим человеком… а я не забываю своих обещаний”, - прозвучал в его голове голос Феофано.

Евдокия Хрисанфовна побледнела от таких слов; встала, хотя муж удерживал ее:

- Микитушка, что ты говоришь?

Микитка тряхнул русыми кудрями и встал тоже.

- А что тут такого? Здесь евнухи большие люди… вы сами разве не видели? – сказал он, кивнув на окно караульной, в сторону дворца, где еще совсем недавно красовалась на колу голова постельничего Луки.

- Нынешний император знает, что мы не таковы, как тот разбойник! – закончил Микитка, стукнув ладонью по столу, покрытому старой льняной скатеркой.- Меня бы еще Иоанн к себе приблизил, если бы не он!

Ярослав Игоревич посмотрел на жену.

- А ведь он хорошо сказал, Дуня, - произнес начальник этериотов, погладив бороду. – Пусть попытает себя! Если сумеет, всех нас обелит!

Евдокия Хрисанфовна взглянула на Микитку.

- Попробуй, сынок, - сказала она.

Так Феодора снова встретилась в Большом дворце с Микиткой.

* Ориг. “Βάρδας”.

========== Глава 38 ==========

Феодора как раз сидела у одной из придворных женщин, приближенных императрицы, и хвасталась своим сыном – а та восторгалась, казалось, неподдельно. И в самом деле: Вард был крепкий и красивый ребенок, самые красивые дети зачастую получались от смешения разных кровей.

Потом Феодора раскланялась с гречанкой и, взяв свое сокровище, покинула комнату, намереваясь вернуться в спальню. А когда она очутилась в коридоре с позолоченными стенами, в которых высветилось ее преображенное в золоте лицо, - ее и сына, - ей показалось, что она опять очутилась в своем прошлом.

По коридору шел юноша-скопец… нет, не мальчик: теперь уже юноша, который очень возмужал за протекший год, несмотря на свое увечье.

Феодора прижала к себе Варда и твердо окликнула Микитку.

Нет: она не станет прятать глаза – вернулся же во дворец он, Микитка, и вернулся, несомненно, своею волей!

Феодора подошла к юноше, улыбаясь, - а темные глаза ее недобро блестели.

- Здравствуй, Никита, - сказала она. – Какими судьбами ты здесь?

Микитка поднял голову – серые глаза взглянули в карие. Он не улыбнулся, не усмехнулся: еще бы он посмел усмехнуться!

- Это твой сын? – спросил евнух.

- Мой, - подтвердила Феодора, погладив щечку ребенка.

Тут Микитка улыбнулся – слабо, как улыбаются люди, скрывая от всех большое домашнее горе.

- У наших тоже скоро будут дети… принимать некому. И голодно. Как бы не померли, - серьезно сказал он.

Феодора нахмурилась.

- Зачем ты здесь? И как сюда попал? – уже требовательно спросила она.

- Вместе со стражниками, - тяжело вздохнув, ответил евнух. – Я ведь живу у русских дружинников Константина, которые здесь смолоду служат. Пришел сам на службу проситься.

Феодора несколько мгновений раздумывала, едва дыша от волнения… она начинала кое-что понимать, что-то большое и страшное… а потом сказала Микитке:

- Стой здесь! Я сейчас вернусь.

Юноша кивнул. Он прислонился к холодному золоту стены, скрестив руки на груди.

Пока Феодоры не было, Микитка успел подумать: не унести ли ему ноги, и раздумать. Он все-таки верил этой женщине, хотя она и стала женой греческого патрикия!

Спустя довольно долгое время Феодора вышла одна и остановилась, поправив низко спущенный узел волос, переплетенный косами. На ней было легкое греческое нижнее платье без рукавов, хитон… а сверху длинное распашное платье с рукавами, вроде летника. Еще полноватую талию перетягивал золотой пояс из звеньев, в каждом из которых переливалась крупная жемчужина.

Ишь как нарядилась – не иначе, собралась к очень высокому греческому господину, и господину светскому! Микитка сам не заметил, как научился рассматривать женские и мужские наряды и понимать их значение: это умели женщины и евнухи.

Феодора напряженно улыбнулась юноше и коснулась его плеча горячей рукой.

- Идем со мной.

Микитка замер.

- Куда?

- К василевсу, - ответила Феодора. – Быстро! Я представлю тебя и попрошу за тебя… только государь не любит многословия, и ждать не любит: он военный человек…

- И слава богу, - пробурчал Микитка.

Теперь он боялся - постыдно боялся, совсем как тогда, когда его в первый раз тащили к Иоанну. Но теперь ему совсем не годилось трусить - он отвечал не только за себя, а и за множество других жизней. И пока они шли, юный евнух попытался опять собрать в голове заготовленные слова, с которыми обратится к государю. Слова растрясывались и рассыпались.

Дружинники провели его до гинекея и там оставили - к женщинам они не имели права входить, и куда вести евнуха дальше, не знали; Микитка думал уже пасть в ноги императрице, но тут натолкнулся на эту женщину…

Не похожа ли она на Феофано?

И тут вдруг московитка, превратившаяся в благородную гречанку, остановила его и толкнула к стене. Опустилась перед ошеломленным юношей на колени и положила руки ему на плечи.

- Запомни, - прошептала она, вглядываясь ему в глаза, жадно шаря взглядом по гладкому лицу. – Здесь нет освободителей, нет святых… и правдивых людей тоже нет. До сих пор ты был чист, бедный мальчик, потому что слушался старших, которые лгали вместо тебя. Сейчас ты опять вступил во дворец - и будь готов оскверняться снова и снова! Если хочешь стать большим человеком!

Микитка не мигая смотрел на Феодору. Его лицо было бледным и очень взрослым.

- Я давно знаю, что все старшие лгут, - сказал он. – Как же жить?

Феодора улыбнулась и, обняв его, поцеловала горячими сухими губами.

- Важно помнить, во имя чего ты лжешь, Никита, - сказала она. – Только так и можно жить!

Они помолчали; а потом Феодора тихо велела:

- Расскажи мне все, что можешь, чтобы я знала, какими словами говорить о тебе с Константином!

Микитка набрался храбрости – и рассказал все, что мог: стараясь помнить, во имя чего он сейчас лжет.

Потом они пошли дальше. Микитка вспоминал, узнавал эти палаты: мозаики, составлявшие галерею императоров; статуи-держатели, статуи-фонтаны и просто украшения; сквозную резьбу в камне, тонкую, как лиственный узор на свету…

Какая красота! И каким людям служит! Чтобы научиться понимать эту красоту, нужно погубить душу и уподобиться императорам ромеев.

У дверей в императорскую спальню Феодора приказала Микитке подождать. Она повелительно заговорила с часовыми, охранявшими двери, - и, казалось, одним движением темной брови заставила их расступиться. Микитка вошел следом за своей покровительницей.

Он увидел человека, похожего на чудом помолодевшего Иоанна, - такого же красивого, но не старчески благолепного, а мужественного, - и вдруг понял, что нельзя падать ему в ноги. Микитка только низко поклонился, прижав руку к бьющемуся сердцу. Через несколько мгновений выпрямился.

Константин некоторое время пристально смотрел ему в лицо своими светлыми глазами; а потом обратился не к юноше, а к Феодоре:

- Вы знаете его, госпожа?

- Давно знаю, великий василевс, - ответила Феодора, бегло улыбнувшись испуганному Микитке. – Это русский юноша – мой сородич. Он верно служил вашему брату, императору Иоанну, но был удален от двора из-за происков постельничего…

Константин поднял голову, и голубые глаза заблестели пониманием и гневом. Он коснулся своей бороды.