Голова королевы. Том 1

— Нет, — воскликнул он, — нет, я не скажу вам этого.

Филли взглянул на Роберта, и в его глазах ему показалось что-то знакомое. Они как будто говорили: «Пощади меня». Когда-то во взгляде Марии Сэйтон было то же выражение.

Вдруг внезапная догадка охватила Сэррея: он вспомнил, что Филли никогда не раздевался в его присутствии, никогда не спал с ним в одной комнате.

— Ты — женщина! — невольно воскликнул он.

Смуглое лицо Филли покраснело от смущения, его ноги задрожали, и он опустился на колени перед Робертом.

— Будьте милостивы, сэр, не выдавайте меня! — прошептал он.

Итак, этот «мальчик», преданно служивший Сэррею, не знавший усталости, переносивший все трудности и неудобства их жизни, был женщиной! Роберт чувствовал, что его сердце лихорадочно бьется.

— Филли, клянусь тебе, что сохраню твою тайну; только скажи мне, что заставляет тебя приносить такие жертвы?

— Я не мог сказать это! — ответила Филли. — Пожалейте меня и не расспрашивайте ни о чем. О, теперь все пропало! — с горечью прибавила она, и слезы полились по ее щекам. — Теперь я постоянно буду бояться, что и другие проникнут в мою тайну. Тогда все погибло!

— Не бойся ничего, Филли, — поспешил успокоить «мальчика» Роберт. — В доказательство того, что все остается по-старому, я не отменяю данное тебе раньше поручение. Твой яд нужен для того, чтобы спасти одну женщину и всю ее семью от позора. Она сделалась возлюбленной короля, и вот, чтобы оградить ее от оскорбления — быть брошенной им или открыто быть признанной его любовницей, — она должна выпить яд и умереть. Хочешь ты мне помочь в этом деле, Филли?

Филли схватила руку Роберта и хотела поцеловать ее.

Но Сэррей не допустил этого.

— Не прикасайся ко мне, Филли, — прошептал он, — иначе я не ручаюсь за себя. Ты красива, несмотря на свою внешность.

Филли задрожала и закрыла лицо руками.

Роберт не сомневался, что и горб, и темные пятна на лице сделаны нарочно, чтобы скрыть красоту Филли. Маленькие нежные руки красивой формы не могли принадлежать уроду. С большим трудом Роберт заставил себя отвести взор от Филли; он чувствовал, что кровь горячей волной приливает к его сердцу.

На другой день Вальтер и Дэдлей удивились, узнав, что Сэррей берет с собой в Лувр Филли. И пока Дэдлей засыпал Роберта вопросами, Брай попросил хозяйку гостиницы о том, чтобы к раненому была приглашена сиделка на время их отсутствия.

Одеваясь на бал, Вальтер шепнул Дэдлею:

— Возьмите с собой кинжал и самый лучший меч. Сэррей так тревожно и мрачно настроен, что, боюсь, эти вещи понадобятся нам.

Хотя Роберт не слышал этих слов, но тоже тщательно вооружился.

В Лувре снова горели тысячи огней, и веселая толпа сновала по комнатам так же, как и накануне.

Когда Сэррей вошел в зал, к нему подошла Мария Сэйтон и, сняв свою маску, проговорила, красная до корней волос:

— Сэр Говард! Благосклонность к вам королевы Марии Стюарт заставила меня отказаться от своего намерения обратиться с просьбой к королю, чтобы он приказал разыскать моего брата. Поэтому прошу вас немедленно сообщить мне, где в настоящее время он находится.

— Я уже имел честь сообщить вам, что ваш брат лежит у меня, на моей постели. Даю вам слово, что забочусь о нем, как о родном брате. Несчастное недоразумение заставило меня вчера потерять голову, и я наговорил вам много неприятного, чем, вероятно, вызвал в вас сожаление ко мне, так как считаю себя недостойным вашего гнева…

— Я очень рада, что вы пришли к такому заключению, — холодно перебила его Мария. — Что касается моего брата, то вы успокоили меня. Я больше верю вашему честному слову, чем прежней любви. — С этими словами Мария отвернулась и пошла от Роберта, но он последовал за ней.

— Вы знаете, леди, что можно уничтожить самое нежное чувство. Я просил у вас прощения за то, что в порыве безумного отчаяния позволил себе оскорбить вас. Но, право, тот, который когда-то боготворил вас, нисколько не виноват, что дошел до такого состояния. Оглянитесь назад, леди Сэйтон!… Вспомните, какую роль вы заставили меня сыграть, и, если у вас есть, как я надеюсь, чувство справедливости, вы найдете, что я не заслуживаю того презрения, на которое вы осудили меня.

Сэррей говорил суровым, обиженным тоном. А Мария надеялась, что заденет самые нежные струны его души, что он будет чувствовать себя уничтоженным и умолять о прощении.

Мария инстинктивно почувствовала, что любви Сэррея к ней наступает конец, что сейчас, в эту минуту, вспыхнула последняя искра, которая вот-вот погаснет. Точно острый нож вонзился в сердце молодой девушки, и горькая судорожная улыбка искривила ее губы.

— Господи, сэр Говард, стоит ли вспоминать о таких пустяках! — с высокомерным равнодушием возразила она. — Если я виновата перед вами, то покаюсь в своем грехе на исповеди. Только избавьте меня, пожалуйста, от этих скучных объяснений; в Инч-Магоме они еще могли служить некоторым развлечением, а здесь прямо невыносимы.

— Как вам будет угодно, леди Сэйтон, — сказал Роберт.

— Мне тоже нисколько не интересно разбирать, уважаете ли вы кого-нибудь, или презираете, если то, что для других свято, для вас — скучные пустяки.

Он почтительно поклонился леди Сэйтон и оставил ее сконфуженной с сознанием, что теперь Роберт презирает ее и что она достойна этого презрения. Молодая девушка готова была плакать от гнева и стыда. Видя, как непринужденно весело Роберт болтает с какой-то дамой, Мария решила, что он никогда ее не любил.

В то время, когда Сэррей рвал последние звенья, связывавшие его с Марией, Дэдлей готовился надеть на себя цепи, которые могли вознести его на головокружительную высоту или отправить на эшафот. Он был одет с необыкновенным вкусом и изяществом, требовавшимися от каждого кавалера, желавшего играть роль в обществе. Он обладал от природы всеми качествами, которые нравились женщинам. Когда он вошел в зал в белом атласном камзоле, великолепном галстуке и в шелковых чулках, взоры всех красавиц устремились на него. Мужчины с завистью смотрели на стройного, элегантного англичанина и, несмотря на все желание найти в нем какую-нибудь черточку, которую можно было бы осмеять, не могли ни к чему придраться. Ответы Дэдлея были всегда смелы и остроумны, а так как большинство публики было в масках, то у него было много поводов выказать свою находчивость, отвечая каждой маске что-нибудь, соответствующее ее костюму.

Екатерина Медичи впервые ввела во Франции маскарад, к которому она привыкла в Италии. Ею было сделано распоряжение, чтобы все гости, приглашенные в Лувр, снимали при входе свои маски. Она объясняла это тем, что боялась, как бы во дворец не проник кто-нибудь без приглашения, в сущности же это делалось для того, чтобы королеве легче было найти, кого ей хотелось. Иностранные гости, в том числе Сэррей, Вальтер и Дэдлей, по ее желанию были без масок.

Дэдлей только что собирался подойти к очаровательной турчанке, которая манила его к себе ласковым взглядом, как его остановила цветочница, слегка прикоснувшись к его плечу.

— Сэр Дэдлей, — прошептала она, — ваши доброжелатели не считают вас мотыльком, перелетающим с цветка на цветок; они читают в ваших глазах стремление к высшей цели и достаточную смелость для того, чтобы достичь ее.

Цветочница говорила низким, почти мужским повелительным тоном. Дэдлею показалось, что он узнал этот голос.

— Благодарю моих доброжелателей за их лестное мнение, — ответил он, — но ты, прекрасная маска, очевидно этого не думаешь — иначе ты не помешала бы мне подойти к той турчанке…

— Тебе нравится турчанка? Она назначила свидание?

— Ты крайне нескромна, прекрасная маска, но у тебя такие очаровательные ножки и такие чудесные глаза, что у меня нет сил сердиться на тебя!

— Ты любишь турчанку? — настаивала цветочница.

— Я ни разу не видел ее без маски, — ответил Дэдлей, — но предполагаю, что она хороша, и хочу убедиться в этом.