Шапка Мономаха

– А нанюхаются нашего перцу и не найдут боле пути к Киеву! Нечего хорькам притворяться волками и щелкать на нас зубами…

Ратники хохотали упрямому удальству девицы и едва не проглядели пожар. Бросились тушить, таскать ведра. Даньслав и Ольма взяли Забаву под локти, отволокли к ходу в башню. Там ее приняли на руки другие, снесли вниз и выставили вон. Да еще приставили двух дружинных отроков, чтоб со строгим доглядом вернули девицу домой в целости и сохранности.

– Дурачье, – буркнула Забава и улыбнулась. Крикнула: – Батюшке не сказывайте, где я была, а не то и вам перепадет от него.

Опрокидывая ведра на стену, Даньслав тоже улыбался – перед тем как сбыть девицу с рук, успел украдкой чмокнуть ее в сладкую лебединую шею.

– Уходят! – разнесся по гульбищу стены ликующий вопль. – Половцы уходят!

И другой, притворно-изумленный:

– А напугала девка вражин…

11

Степняки подавились Киевом и огнем прошлись по селам, а лакомой добычей сочли монастыри. Обглодали и выплюнули Стефанову обитель, выжгли Германову, примерились к самой крупной – Феодосьевой.

Чернецы после заутрени переводили дух в кельях, когда монастырское било стало захлебываться звоном. И словно в насмешку над ним из-за ворот неслись дикие кличи, свист и гиканье. Воротины судорожно затрепыхались под ударами клинков. Повыбежав из келий, монахи узрели над вратами стяги чужаков, услышали отчаянный призыв пономаря:

– Бегите, братия!

Крику вняли единодушно, но спасаться кинулись врозь. Часть иноков бросилась под защиту Божьей Матери в церковь. Другие заторопились в дальний угол обители, за амбарные клети, в огороды. Третьи побежали прятаться в пещеры.

Степные разбойники выломали ворота и на конях растеклись по обители. Не успевших скрыться монахов ловили петлями и тащили за собой. Разделившись, пошли к кельям и на верх холма к церкви. Те, что надеялись поживиться в монашьих жилах, просчитались. Вырубив двери, находили лишь жалкие постели, запасные лапти и деревянные иконы, рукоделье и нехитрые инструменты для работы. Но и это хватали без разбору.

В одной келье стоял на коленях перед старой иконой с лампадой монах Илья. Он слышал звон била и вражью кутерьму снаружи, но не мог встать, не закончив молитву. В это утро она была особенно долгой. Он уже знал, а зная, верил, что все будет так, как надо, и оттого молитва его была по-детски доверчивой.

Положив последний поклон, Илья вытащил из-под лавки, на которой спал, старые сапоги. Они верно служили ему половину жизни, а последний год пребывали на покое. Износу знаменитые сапоги не знали – в них и теперь еще хоть по всей Руси гулять можно. Проверив, крепко ли держатся подковки и стальные накладки, Илья закинул сапоги на плечо и вышел в дверь.

Возле соседней кельи ему попался степняк, сдиравший с книги серебряную ризу. За этим занятием его душу и застали темные духи, поволокшие ее с собой, а осиротевшая плоть с проломом на виске от удара сапогом рухнула в пыль. На Илью кинулся с саблей другой половчанин, но встретив отпор сапогами, растерялся и тут же получил по морде, закатил глаза, упал. Илья подобрал сабельку, посвистел ею для пробы в воздухе и полоснул степняка по шее.

У келий он сразил еще нескольких, сильно занятых грабежом и едва заметивших миг разлучения души с телом. Затем почуял запах дыма – половцы в злобе подпалили монашьи жила. Илья, перекрестясь, пошел к церкви. На тропинке в него врезался послушник с полубезумными глазами.

– Убили! Старца Дионисия убили!.. Дом Владычицы сквернят…

Отрок отпрыгнул в сторону, желая бежать дальше, прямиком в лапы половцам. Илья поймал его за цыплячью шею, притянул к себе, тихо и внушительно сказал на ухо:

– Беги к пещерам.

Сам заспешил к церкви, где бесновалась большая свора поганых.

Позарившись на сокровища, степные разбойники разбили лбы о запертые двери храма и задумали выжечь их. Приволокли из распотрошенного амбара корчагу с лампадным маслом, облили оба входа, запалили огонь. Укрывшиеся в церкви на хорах монахи бестрепетно и громко возносили акафист Богородице.

Северные двери прогорели быстрее. Язычники сбили огонь, дорубили обугленные остатки и схлынули – из выжженного проема на них шагнул седой монах в клобуке-схиме и с жердью, поддерживавшей его при ходьбе.

– Веселитесь, безбожные сарацины, – потрясая палкой, возгласил он, – пока не пришел ваш час! На этом свете Бог вас терпит и посылает в наказание христианам, чтобы рабы Его делались как золото, вышедшее из огня. А на том свете вы на муку обречены и сами в вечный огонь ввержены будете!

– Где ваш бог? – наскочил на старца вертлявый половец, знавший по-русски. – Пускай спасет вас, черные вороны!.. А-а, ваш бог выпил слишком много русского меда и забыл про вас. Не помогут ваши расписанные лицами доски!

Степняк, кривляясь и тыча пальцем в чернеца, стал объяснять что-то остальным на половецкой молви. Куманы смеялись и цокали языками.

Старик подошел ближе к вертлявому и треснул палкой по спине.

– Богохульствуешь, поганый, а не ведаешь, что христианам заповедано войти в Царство Небесное через множество скорбей, когда очистятся и станут чище золота. И того тоже не ведаешь, – прибавил старый монах, когда разозленный степняк занес для удара саблю, – что скоро сам убедишься в сказанном...

Договаривал он, оседая на землю с перерубленным лицом. Топча тело убитого чернеца, половцы ворвались в храм. Полезли в алтарь и на хоры, хватали утварь, иконы, ломали драгоценные оклады. Монахов, прятавшихся наверху, скинули вниз, связали одной длинной веревкой. Половчин, зарубивший старца Дионисия, носился по церкви и свирепо сквернословил, понося христианского Бога. Забежал в притвор с гробом игумена Феодосия, иссек клинком свечи, содрал покров с мощей и хотел изрубить останки, но вдруг с воем понесся к выходу. Выбежал из дверей, сделал два шага и упал, развалившись на две половины – отдельно нижняя, отдельно верхняя часть тулова.

Илья стряхнул с половецкой сабли кровь. Хороша сабелька, остро режет. Встав в проеме, он зычно молвил:

– Ну, выходите, нехристи, чтоб мне не поганить вашей кровью святой храм.

Тело старца Дионисия он убрал заранее, положив подле стены церкви. Вниз к пещерам бежали освобожденные от пут чернецы.

Побросав церковные сокровища, степняки устремились к Илье. Трое, добежавших первыми, втиснулись в дверь одновременно и застряли. Илья, не тратя сил, израсходовал на них один удар и, приложив клинок плашмя, толкнул внутрь. Мертвецы повалили тех, кто был сзади. Побарахтавшись в куче и невзначай порезав друг дружку, половцы предприняли новую попытку. На сей раз пробка стремительно вылетела из двери и разделилась на шесть частей, две из которых улеглись неподвижно. И еще две успели стать неживыми, прежде чем из церкви вывалилась целая свора.

Рубясь с ними, Илья спокойно ожидал то, что должно было случиться. Без удивления он заметил, как зрение стало будто бы двоиться. Он видел бой с двух сторон – телесными очами и какими-то иными, которые тоже принадлежали ему, но почему-то находились отдельно и к тому же удалялись. Как будто его душа разделилась пополам, и одна половина, покинув тело, уходила все дальше. А вторая, хотя и оставалась на месте, но отчаянно рвалась за ней. Потому, когда первая ясно увидела бегущих к нему сзади, от других дверей, и снизу холма половцев, вторая половина смолчала. Только в последний миг не выдержала, повелела телу обернуться.

Левую руку, загородившую сердце, и грудь Ильи пробило копье. Выронив саблю, красную от степнячьей крови, он стоял как одинокий дуб в поле, сраженный молнией. Как больно, успел он подумать, прежде чем упасть навзничь. Половцы, ощутив уважение к сокрушенному исполину, не мешали ему умереть.

Илья сложил пальцы правой руки для знамения и проговорил:

– Иду…

Степняки, ограбив великую печерскую церковь, зажгли ее изнутри. Внизу огонь вылизывал подножие холма. В нем исчезали монашьи кельи, амбары, прочее. Сноп искр перелетел на кровлю книжни, вспыхнул пламенем.